По его словам, он собирал коллекцию карт и атласов. Он надеется как-нибудь познакомить меня с ней, сказал он. Мне о нем было известно только, что он живет в большом старинном доме в конце Верхней Соборной площади.
Впоследствии я время от времени натыкался на старика и за октябрь и ноябрь побеседовал с ним раз пять, неизменно у задних дверей его дома. Как-то я встретился с ним случайно в субботу, когда на площади было пусто, упомянул, что этот день провожу в одиночестве, и он пригласил меня на чай через неделю, поставив условием, чтобы я никому об этом не говорил; это будет наша тайна, он не поделится ею даже со своей экономкой, а бутерброды и пирожные купит сам. Предположительно я догадывался, чего ожидать: ведь я был уже дважды зван на чай к доктору Шелдрику, который от случая к случаю приглашал к себе в дневное время мальчиков. (Директор об этих посещениях то ли не знал, то ли не заботился – скорее последнее, поскольку они с управителем были стойкими приверженцами Низкой церкви и союзниками в запутанных политических делах капитула.)
Я был по натуре подозрителен и уже умел хранить секреты; как скрытность, так и инстинктивное недоверие к людям были привиты мне с самых ранних лет вследствие упомянутых выше семейных неурядиц, из-за которых мои родители вскоре разъехались. Причастность к так называемому делу Стоунекса повлияла на меня ужасно – и оттого, что никто о ней не знал, мне приходилось еще хуже. В то время я поклялся себе не открывать никому тайн, в которые проник совершенно случайно. (По правде говоря, у меня не было друга, которому я рискнул бы довериться.) Молчание тяготило меня, заставляя чувствовать себя виноватым, но снять с себя этот груз я не мог. Долгое время я хранил в тайне все, что мне было известно, и избегал разговоров на соответствующую тему; и лишь несколько лет назад, когда в одной из газет появилась совершенно нелепая статья, позволил себе отправить туда письмо с исправлением фактических ошибок. Именно это письмо совершенно непредвиденным и ненамеренным образом снова втянуло меня в дело Стоунекса, и оно же, хотя и не впрямую, дало толчок к написанию настоящего «Послесловия» . Кроме несчастных детей бедолаги Перкинса, я, вероятно, остаюсь на сегодняшний день последним в живых из всех жертв этого дела.
И вот в начале декабря, в субботу, я первый раз пересек порог этого дома – первый из двух, поскольку я был там еще лишь однажды. (После смерти старого джентльмена его сестра за считанные месяцы обратила все унаследованное имущество – прежде всего банк, но также и различные владения в городе и окрестностях – в наличные и уехала жить за границу. В доме вскоре обосновалась адвокатская контора Голлопа и Кнаггза, существующая по сей день.)
Чаепитие у старого джентльмена очень мне понравилось. Он усадил меня за стол, сам сел напротив и разговаривал со мной как со взрослым. В отличие от управителя он не стал сюсюкать, а главное, ни словом не упоминал о порке.
Старый джентльмен спросил меня об учебе. Я сказал, что люблю греческий и латынь, поскольку мне нравится преподаватель классических языков, а он признался, что ненавидел этот предмет и знал его из рук вон плохо. (Замечу попутно: благодаря добродушному старому учителю я так пристрастился к классической филологии, что продолжил заниматься ею в частной средней школе, а затем и в Кембридже.) Как я узнал, старый джентльмен тоже обучался в свое время в школе певчих. Мы убедились в том, что по прошествии шести десятков лет в жизни учеников изменилось очень мало. Обнаружилась и еще одна деталь сходства.: по его словам, в моем возрасте он тоже заикался. Мы посудачили об учителях. Мистер Стоунекс спросил меня о помощнике органиста, я мало что смог сказать, и это, кажется, его удивило.
Перед самым моим уходом старый джентльмен спохватился, что забыл об обещанных атласах. Он, на мой взгляд, слишком много времени потратил на рассказы о том, как в детстве хотел стать моряком или исследователем дальних стран, чем и объяснялась его любовь к атласам. От мечты о путешествиях пришлось отказаться: преждевременно умер его отец, оставив на него, совсем молодого, семью. Дальше он в довольно туманных, на мой взгляд, выражениях, заговорил о том, как над ним посмеялась судьба: он спал и видел вернуться в родной город героем – великим воином или смелым путешественником – и пожать лавры всеобщего преклонения, и на его долю в самом деле выпал подвиг, но только тайный. Благодарности и восхищения он не дождался, его подвиг не был признан, а его самого гонят и презирают. Описывая это, он совсем расстроился. Тогда я, конечно, его не понял и только три года назад догадался, что он имел в виду. (Эти ничего для меня не значившие слова я запомнил потому, что вскоре сам сделался хранителем страшной тайны.) Старый джентльмен так увлекся своей историей, что забыл о времени. Звон старинных часов (к счастью, они немного спешили) напомнил нам, что час уже поздний; мне пришлось проститься, так и не увидев хваленые атласы, и хозяин обещал, что вскоре пригласит меня еще раз и я смогу всласть ими налюбоваться.
Мистер Стоунекс проявил ко мне большую доброту, и все же не думаю, что он был очень хороший человек. Определенно, не совсем хороший. Он плохо обошелся со своей сестрой, когда она была совсем юной и ей приходилось трудно. Помню, когда я узнал, что все его состояние отойдет сестре, которая, как оказалось, жила в Харрогейте, едва сводя концы с концами, мне, как и многим в городе, подумалось: ну вот, из зверского убийства старого джентльмена проистекут хоть какие-то положительные последствия. Сестра, как выяснилось, жила несколько лет в крохотном домишке и недавно перенесла удар, приковавший ее к постели. Есть что-то очень романтическое в подобных историях: на забытого родственника, страдающего от болезней и бедности, внезапно сваливается громадное состояние.
Через несколько лет после убийства, в феврале 1903 года, в «Дейли Мейл» появилась статья. По утверждению журналиста, сестра мистера Стоунекса всегда считала, что брат обманул ее при дележе отцовского наследства. В статье пересказывалась эта история. Отец больше любил дочь, чем старшего ребенка; враждебность между братом и сестрой усиливало еще и несходство их характеров: брат был осторожен, необщителен, робок, сестра – темпераментна, склонна к крайностям, не терпела однообразия. Когда умер отец, сестре было четырнадцать, и брат, семью годами ее старше, в отместку стал плохо с ней обращаться.
В шестнадцать лет она была одной из самых богатых наследниц в округе, но брат отказал ей в приданом, отчего молодые люди из благородных семей не спешили претендовать на ее руку. Устав от дурного обращения со стороны брата, она позволила себя соблазнить и увезти человеку много ее старше – актеру, который посетил город в составе театральной труппы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Впоследствии я время от времени натыкался на старика и за октябрь и ноябрь побеседовал с ним раз пять, неизменно у задних дверей его дома. Как-то я встретился с ним случайно в субботу, когда на площади было пусто, упомянул, что этот день провожу в одиночестве, и он пригласил меня на чай через неделю, поставив условием, чтобы я никому об этом не говорил; это будет наша тайна, он не поделится ею даже со своей экономкой, а бутерброды и пирожные купит сам. Предположительно я догадывался, чего ожидать: ведь я был уже дважды зван на чай к доктору Шелдрику, который от случая к случаю приглашал к себе в дневное время мальчиков. (Директор об этих посещениях то ли не знал, то ли не заботился – скорее последнее, поскольку они с управителем были стойкими приверженцами Низкой церкви и союзниками в запутанных политических делах капитула.)
Я был по натуре подозрителен и уже умел хранить секреты; как скрытность, так и инстинктивное недоверие к людям были привиты мне с самых ранних лет вследствие упомянутых выше семейных неурядиц, из-за которых мои родители вскоре разъехались. Причастность к так называемому делу Стоунекса повлияла на меня ужасно – и оттого, что никто о ней не знал, мне приходилось еще хуже. В то время я поклялся себе не открывать никому тайн, в которые проник совершенно случайно. (По правде говоря, у меня не было друга, которому я рискнул бы довериться.) Молчание тяготило меня, заставляя чувствовать себя виноватым, но снять с себя этот груз я не мог. Долгое время я хранил в тайне все, что мне было известно, и избегал разговоров на соответствующую тему; и лишь несколько лет назад, когда в одной из газет появилась совершенно нелепая статья, позволил себе отправить туда письмо с исправлением фактических ошибок. Именно это письмо совершенно непредвиденным и ненамеренным образом снова втянуло меня в дело Стоунекса, и оно же, хотя и не впрямую, дало толчок к написанию настоящего «Послесловия» . Кроме несчастных детей бедолаги Перкинса, я, вероятно, остаюсь на сегодняшний день последним в живых из всех жертв этого дела.
И вот в начале декабря, в субботу, я первый раз пересек порог этого дома – первый из двух, поскольку я был там еще лишь однажды. (После смерти старого джентльмена его сестра за считанные месяцы обратила все унаследованное имущество – прежде всего банк, но также и различные владения в городе и окрестностях – в наличные и уехала жить за границу. В доме вскоре обосновалась адвокатская контора Голлопа и Кнаггза, существующая по сей день.)
Чаепитие у старого джентльмена очень мне понравилось. Он усадил меня за стол, сам сел напротив и разговаривал со мной как со взрослым. В отличие от управителя он не стал сюсюкать, а главное, ни словом не упоминал о порке.
Старый джентльмен спросил меня об учебе. Я сказал, что люблю греческий и латынь, поскольку мне нравится преподаватель классических языков, а он признался, что ненавидел этот предмет и знал его из рук вон плохо. (Замечу попутно: благодаря добродушному старому учителю я так пристрастился к классической филологии, что продолжил заниматься ею в частной средней школе, а затем и в Кембридже.) Как я узнал, старый джентльмен тоже обучался в свое время в школе певчих. Мы убедились в том, что по прошествии шести десятков лет в жизни учеников изменилось очень мало. Обнаружилась и еще одна деталь сходства.: по его словам, в моем возрасте он тоже заикался. Мы посудачили об учителях. Мистер Стоунекс спросил меня о помощнике органиста, я мало что смог сказать, и это, кажется, его удивило.
Перед самым моим уходом старый джентльмен спохватился, что забыл об обещанных атласах. Он, на мой взгляд, слишком много времени потратил на рассказы о том, как в детстве хотел стать моряком или исследователем дальних стран, чем и объяснялась его любовь к атласам. От мечты о путешествиях пришлось отказаться: преждевременно умер его отец, оставив на него, совсем молодого, семью. Дальше он в довольно туманных, на мой взгляд, выражениях, заговорил о том, как над ним посмеялась судьба: он спал и видел вернуться в родной город героем – великим воином или смелым путешественником – и пожать лавры всеобщего преклонения, и на его долю в самом деле выпал подвиг, но только тайный. Благодарности и восхищения он не дождался, его подвиг не был признан, а его самого гонят и презирают. Описывая это, он совсем расстроился. Тогда я, конечно, его не понял и только три года назад догадался, что он имел в виду. (Эти ничего для меня не значившие слова я запомнил потому, что вскоре сам сделался хранителем страшной тайны.) Старый джентльмен так увлекся своей историей, что забыл о времени. Звон старинных часов (к счастью, они немного спешили) напомнил нам, что час уже поздний; мне пришлось проститься, так и не увидев хваленые атласы, и хозяин обещал, что вскоре пригласит меня еще раз и я смогу всласть ими налюбоваться.
Мистер Стоунекс проявил ко мне большую доброту, и все же не думаю, что он был очень хороший человек. Определенно, не совсем хороший. Он плохо обошелся со своей сестрой, когда она была совсем юной и ей приходилось трудно. Помню, когда я узнал, что все его состояние отойдет сестре, которая, как оказалось, жила в Харрогейте, едва сводя концы с концами, мне, как и многим в городе, подумалось: ну вот, из зверского убийства старого джентльмена проистекут хоть какие-то положительные последствия. Сестра, как выяснилось, жила несколько лет в крохотном домишке и недавно перенесла удар, приковавший ее к постели. Есть что-то очень романтическое в подобных историях: на забытого родственника, страдающего от болезней и бедности, внезапно сваливается громадное состояние.
Через несколько лет после убийства, в феврале 1903 года, в «Дейли Мейл» появилась статья. По утверждению журналиста, сестра мистера Стоунекса всегда считала, что брат обманул ее при дележе отцовского наследства. В статье пересказывалась эта история. Отец больше любил дочь, чем старшего ребенка; враждебность между братом и сестрой усиливало еще и несходство их характеров: брат был осторожен, необщителен, робок, сестра – темпераментна, склонна к крайностям, не терпела однообразия. Когда умер отец, сестре было четырнадцать, и брат, семью годами ее старше, в отместку стал плохо с ней обращаться.
В шестнадцать лет она была одной из самых богатых наследниц в округе, но брат отказал ей в приданом, отчего молодые люди из благородных семей не спешили претендовать на ее руку. Устав от дурного обращения со стороны брата, она позволила себя соблазнить и увезти человеку много ее старше – актеру, который посетил город в составе театральной труппы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101