Зло творят люди, потому что, как сказала миссис Локард, собственные несчастья побуждают их искать горького удовольствия в страданиях ближних.
В письме адвокатам жены я скажу, что сделаю все возможное, дабы ускорить развод. Фиклинг был прав. Я сам напрашивался на то, чтобы меня предали. В ту минуту я понял намеки миссис Локард. На мне лежит часть вины за случившееся. Однако слово «вина» тут не совсем подходило: я не чувствовал себя виновным. Скорее, я теперь сумел взять на себя ответственность за то, что сделал и чего не сделал.
Я принял и еще одно решение, давшееся мне гораздо легче. Меня соблазняла сделка, предложенная доктором Локардом. Благодаря этому предложению я, во всяком случае, осознал, что мое равнодушие к житейскому успеху было до некоторой степени притворным.
Почти двести сорок лет назад, также ночью, на том же месте стоял Бергойн, собираясь с духом, чтобы броситься вниз, а сзади по лестнице тихонько поднимался Гамбрилл. Что между ними произошло? Признался ли Бергойн, что убил мальчика, племянника Гамбрилла? Понял ли, что тот собирается с ним расправиться? А если понял, приветствовал ли такую смерть как замену самоубийства?
Как бы то ни было, Гамбрилл придушил его. А затем забрался в ножное колесо и спустил тело – как он думал, безжизненное – на пол.
Я вернулся к подножию башни, запер дверь и направился к мемориалу Бергойна. На полу собора Гамбрилл по какой-то причине стянул с каноника верхнюю одежду. А потом затолкал своего заклятого врага в выемку высоко в стене, предназначавшуюся для плиты.
Установить на место гигантскую плиту из резного мрамора он сумел без помощи свыше или содействия Томаса Лимбри-ка. Он использовал ворот на лесах в сочетании с ножным колесом, принявшим на себя большую часть веса. Ему пришлось раз десять подниматься и спускаться по лестнице; в каждом случае он проворачивал ножное колесо еще на несколько шагов и стопорил его при помощи храпового механизма, а затем спускался, карабкался на леса и придавал плите нужное положение. На эту работу у него ушло, наверное, часа два. Потом он закрепил плиту известковым раствором.
Но зачем ему понадобилось надевать одежду Бергойна? И зачем он снял с тела ключи, которые Бергойн позаимствовал у Клаггетта и должен был ему вернуть? Должен был вернуть! Внезапно меня осенило. Старый служитель лежал при смерти, а ранее тем вечером Бергойну отдала ключи его молоденькая служанка, «слишком робкая, чтобы взглянуть джентльмену в лицо». Гамбрилл облачился в одежду Бергойна, намереваясь выдать себя за него и в таком виде вернуть ключи. Если бы «Бергойн» в ранний утренний час вернул ключи и лишь затем исчез, а Гамбрилл находился бы с этого момента в присутствии свидетелей, его алиби было бы обеспечено. Я понял все детали убийственного замысла. Да и мне ли было их не понять?
Изобретательно. Но неужели он действительно совершил дурацкую ошибку и обрушил на себя леса? В это трудно было поверить. Произошло следующее: плиту на вороте уравновешивал груз; когда плита была установлена, его следовало опустить на пол при помощи храпового механизма на вороте. Гамбрилл этого не сделал, веревка под напряжением лопнула, противовес всей тяжестью повис на вороте, и вся конструкция обрушилась на Гамбрилла в самый миг его торжества.
Миг его торжества! Конечно же. Тогда виновный будет разорван на куски вслед за невиновным , погубленный их собственной машиной в самый миг своего торжества. Лимбрик потихоньку вошел через незапертую дверь и узрел человека, убившего, как он думал, его отца. Всю жизнь он лелеял замысел отомстить, и теперь такая возможность сама шла ему в руки. Стоит перерезать веревку – и Гамбрилл погибнет так же, как убитый им Роберт Лимбрик. Итак, слово машина в надписи можно было понимать во всех трех смыслах: интеллектуальном (Гамбрилла погубила его собственная изобретательность), политическом (он пал жертвой своих же интриг) и физическом (на него обрушилась его собственная машина).
Я принял еще одно решение. Я буду претендовать на профессорскую должность вне зависимости от того, будет ли со мной соперничать Скаттард и достанется ли ему право публикации манускрипта. Я сделаю попытку не потому, что рассчитываю на удачу; моя цель – доказать другим, что я считаю себя достойным кандидатом, и себе – что не боюсь проиграть. Теперь я мог, не чувствуя вины, признаться себе в том, что желаю этого поста, со всем почетом, властью и – почему бы и нет? – материальными преимуществами, которые к нему прилагались.
До гостиницы я добрался в половине второго, и мне пришлось колотить в дверь, чтобы достучаться до ночного портье, задремавшего у камина в холле. Я оставил ему распоряжение разбудить меня в шесть, чтобы я успел на почтовый поезд. В ту ночь я спал очень мало. На следующее утро, когда я в одиночестве завтракал в столовой, мне принесли послание. Как я и ожидал, в пакете лежали мои ключи с запиской от доктора Локарда: «Надеюсь, мое послание застанет вас до отъезда. Будьте так добры, когда придете этим утром в библиотеку, захватите с собой ключи, взятые по ошибке. Я, как уже говорил раньше, буду работать с манускриптом и жду возможности вновь обменяться с вами мнениями».
Я отослал ему ключи с извинениями за свою оплошность, приложив краткую записку, где благодарил его и его супругу за гостеприимство. Я писал, что вынужден отказать себе в удовольствии вновь побеседовать с ним о манускрипте, поскольку решил отправиться с первым же поездом, дабы не опоздать к месту назначения. Кроме того, я должен его разочаровать: после долгих размышлений я пришел к выводу, что не могу вспомнить ничего, заслуживающего быть зафиксированным в виде письменных показаний под присягой. К посланию я присовокупил чек для миссис Локард – вклад в ее подписку в пользу семьи несчастного Перкинса.
Исполнив этот долг, я упаковал вещи, заплатил по счету и с огромным облегчением погрузился в ждавший меня кеб.
Все время после приезда к племяннице я писал этот рассказ. Я понимаю, как далеко ушел от темы убийства, однако нити так тесно переплелись, что их невозможно распутать. Наверное, я был очень скучным гостем, потому что постоянно раздумывал над вопросом, о котором не мог поведать окружающим: следует ли сообщить властям о своих подозрениях? Как их обосновать? Поскольку коронер отверг мою теорию о загадочном сводном брате – ошибочную, но содержавшую в себе зерна истины, – едва ли есть надежда, что кто-нибудь примет еще более удивительную гипотезу, пусть даже она удовлетворительно объясняет самые разительные противоречия. Это тот случай, когда нельзя ограничиваться очевидным; без помощи воображения истину раскрыть не удастся.
Поскольку несчастный Перкинс мертв, я не вижу смысла выдвигать обвинения против лиц, которые все равно не будут осуждены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
В письме адвокатам жены я скажу, что сделаю все возможное, дабы ускорить развод. Фиклинг был прав. Я сам напрашивался на то, чтобы меня предали. В ту минуту я понял намеки миссис Локард. На мне лежит часть вины за случившееся. Однако слово «вина» тут не совсем подходило: я не чувствовал себя виновным. Скорее, я теперь сумел взять на себя ответственность за то, что сделал и чего не сделал.
Я принял и еще одно решение, давшееся мне гораздо легче. Меня соблазняла сделка, предложенная доктором Локардом. Благодаря этому предложению я, во всяком случае, осознал, что мое равнодушие к житейскому успеху было до некоторой степени притворным.
Почти двести сорок лет назад, также ночью, на том же месте стоял Бергойн, собираясь с духом, чтобы броситься вниз, а сзади по лестнице тихонько поднимался Гамбрилл. Что между ними произошло? Признался ли Бергойн, что убил мальчика, племянника Гамбрилла? Понял ли, что тот собирается с ним расправиться? А если понял, приветствовал ли такую смерть как замену самоубийства?
Как бы то ни было, Гамбрилл придушил его. А затем забрался в ножное колесо и спустил тело – как он думал, безжизненное – на пол.
Я вернулся к подножию башни, запер дверь и направился к мемориалу Бергойна. На полу собора Гамбрилл по какой-то причине стянул с каноника верхнюю одежду. А потом затолкал своего заклятого врага в выемку высоко в стене, предназначавшуюся для плиты.
Установить на место гигантскую плиту из резного мрамора он сумел без помощи свыше или содействия Томаса Лимбри-ка. Он использовал ворот на лесах в сочетании с ножным колесом, принявшим на себя большую часть веса. Ему пришлось раз десять подниматься и спускаться по лестнице; в каждом случае он проворачивал ножное колесо еще на несколько шагов и стопорил его при помощи храпового механизма, а затем спускался, карабкался на леса и придавал плите нужное положение. На эту работу у него ушло, наверное, часа два. Потом он закрепил плиту известковым раствором.
Но зачем ему понадобилось надевать одежду Бергойна? И зачем он снял с тела ключи, которые Бергойн позаимствовал у Клаггетта и должен был ему вернуть? Должен был вернуть! Внезапно меня осенило. Старый служитель лежал при смерти, а ранее тем вечером Бергойну отдала ключи его молоденькая служанка, «слишком робкая, чтобы взглянуть джентльмену в лицо». Гамбрилл облачился в одежду Бергойна, намереваясь выдать себя за него и в таком виде вернуть ключи. Если бы «Бергойн» в ранний утренний час вернул ключи и лишь затем исчез, а Гамбрилл находился бы с этого момента в присутствии свидетелей, его алиби было бы обеспечено. Я понял все детали убийственного замысла. Да и мне ли было их не понять?
Изобретательно. Но неужели он действительно совершил дурацкую ошибку и обрушил на себя леса? В это трудно было поверить. Произошло следующее: плиту на вороте уравновешивал груз; когда плита была установлена, его следовало опустить на пол при помощи храпового механизма на вороте. Гамбрилл этого не сделал, веревка под напряжением лопнула, противовес всей тяжестью повис на вороте, и вся конструкция обрушилась на Гамбрилла в самый миг его торжества.
Миг его торжества! Конечно же. Тогда виновный будет разорван на куски вслед за невиновным , погубленный их собственной машиной в самый миг своего торжества. Лимбрик потихоньку вошел через незапертую дверь и узрел человека, убившего, как он думал, его отца. Всю жизнь он лелеял замысел отомстить, и теперь такая возможность сама шла ему в руки. Стоит перерезать веревку – и Гамбрилл погибнет так же, как убитый им Роберт Лимбрик. Итак, слово машина в надписи можно было понимать во всех трех смыслах: интеллектуальном (Гамбрилла погубила его собственная изобретательность), политическом (он пал жертвой своих же интриг) и физическом (на него обрушилась его собственная машина).
Я принял еще одно решение. Я буду претендовать на профессорскую должность вне зависимости от того, будет ли со мной соперничать Скаттард и достанется ли ему право публикации манускрипта. Я сделаю попытку не потому, что рассчитываю на удачу; моя цель – доказать другим, что я считаю себя достойным кандидатом, и себе – что не боюсь проиграть. Теперь я мог, не чувствуя вины, признаться себе в том, что желаю этого поста, со всем почетом, властью и – почему бы и нет? – материальными преимуществами, которые к нему прилагались.
До гостиницы я добрался в половине второго, и мне пришлось колотить в дверь, чтобы достучаться до ночного портье, задремавшего у камина в холле. Я оставил ему распоряжение разбудить меня в шесть, чтобы я успел на почтовый поезд. В ту ночь я спал очень мало. На следующее утро, когда я в одиночестве завтракал в столовой, мне принесли послание. Как я и ожидал, в пакете лежали мои ключи с запиской от доктора Локарда: «Надеюсь, мое послание застанет вас до отъезда. Будьте так добры, когда придете этим утром в библиотеку, захватите с собой ключи, взятые по ошибке. Я, как уже говорил раньше, буду работать с манускриптом и жду возможности вновь обменяться с вами мнениями».
Я отослал ему ключи с извинениями за свою оплошность, приложив краткую записку, где благодарил его и его супругу за гостеприимство. Я писал, что вынужден отказать себе в удовольствии вновь побеседовать с ним о манускрипте, поскольку решил отправиться с первым же поездом, дабы не опоздать к месту назначения. Кроме того, я должен его разочаровать: после долгих размышлений я пришел к выводу, что не могу вспомнить ничего, заслуживающего быть зафиксированным в виде письменных показаний под присягой. К посланию я присовокупил чек для миссис Локард – вклад в ее подписку в пользу семьи несчастного Перкинса.
Исполнив этот долг, я упаковал вещи, заплатил по счету и с огромным облегчением погрузился в ждавший меня кеб.
Все время после приезда к племяннице я писал этот рассказ. Я понимаю, как далеко ушел от темы убийства, однако нити так тесно переплелись, что их невозможно распутать. Наверное, я был очень скучным гостем, потому что постоянно раздумывал над вопросом, о котором не мог поведать окружающим: следует ли сообщить властям о своих подозрениях? Как их обосновать? Поскольку коронер отверг мою теорию о загадочном сводном брате – ошибочную, но содержавшую в себе зерна истины, – едва ли есть надежда, что кто-нибудь примет еще более удивительную гипотезу, пусть даже она удовлетворительно объясняет самые разительные противоречия. Это тот случай, когда нельзя ограничиваться очевидным; без помощи воображения истину раскрыть не удастся.
Поскольку несчастный Перкинс мертв, я не вижу смысла выдвигать обвинения против лиц, которые все равно не будут осуждены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101