ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Рефлекция, способность сделать из самого глубокого
своего чувства объект, поставить его перед собою, поклониться ему, и сейчас
же, пожалуй, и надсмеяться над ним, была в нем развита в высшей степени.
Без сомнения это был человек необыкновенный, но чем бы он ни был - писал ли
свои записки, издавал ли журнал с Прудоном, выходил ли в Париже на
баррикады (что так комически описал); страдал ли, радовался ли, сомневался
ли, посылал ли в Россию, в шестьдесят третьем году, в угоду полякам свое
воззвание к русским революционерам, в то же время не веря полякам и зная,
что они его обманули, зная, что своим воззванием он губит сотни этих
несчастных молодых людей; с наивностью ли неслыханною признавался в этом
сам в одной из позднейших статей своих, даже и не подозревая, в каком свете
сам себя выставляет таким признанием - всегда, везде и во всю свою жизнь,
он, прежде всего был gentil homme Russe et Citoyen du Monde (русский барин
и гражданин мира), был попросту продукт прежнего крепостничества, которое
он ненавидел и из которого произошел, не по отцу только, а именно через
разрыв с родной землей и с ее идеалами".
"Никакой трагедии в душе, - дополняет Достоевского В. Розанов, -
...Утонули мать и сын. Можно было бы с ума сойти и забыть, где чернильница.
Он только написал "трагическое письмо" к Прудону". "Самодовольный Герцен
мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб..." "Скалозуб нам
неприятен не тем, что он был военный (им был Рылеев), а тем, что "счастлив
в себе". "Герцен напустил целую реку фраз в Россию, воображая, что это
"политика" и "история"... Именно, он есть основатель политического
пустозвонства в России. Оно состоит из двух вещей: I) "я страдаю", и 2)
когда это доказано - мели, какой угодно, вздор, это будет "политика".
В юношеский период, когда Герцен еще не отвернулся от христианства,
в религиозные идеи его, как утверждает В. Зеньковский, уже "врезаются в
чистую мелодию христианства двусмысленные тона оккультизма" (т. I, стр.
288). "Вслед за романтиками Франции и Германии Герцен прикасается не к
одному чистому христианству, но и к мутным потокам оккультизма. Существенно
здесь именно то, что христианство, религиозный путь, открывается Герцену не
в чистоте церковного учения, а в обрамлении мистических течений идущих от
XVIII века" (т. I, стр. 289).
Оккультному "христианству" Герцена скоро приходит конец и он
превращается в открытого атеиста. Философию Гегеля Герцен, по его
признанию, любит за то, что она разрушает до конца христианское
мировоззрение. "Философия Гегеля, - пишет он в "Былое и Думы", - алгебра
революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на
камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя". Когда
читаешь высказывания Герцена о христианстве и Православии, сразу
вспоминаются высказывания о христианстве масонов.
XV
В статье, помещенной в "Новом Русском Слове", Ю. Иваск, считающий
себя интеллигентом, утверждает: "Белинский не только критик. Он еще
интеллигент. Первый беспримесный тип этой "классовой прослойки" или этого
ордена, как говорил Бунаков-Фондаминский... Можно даже сказать, что он
отчасти создал интеллигенцию. Если Герцен был первым ее умом, то Белинский
- ее сердце, ее душа и именно потому он так дорог каждому интеллигенту".
"Самый ужасный урод, - говорит герой повести "Вечный муж"
Достоевского Ельчанинов, - это урод с благородными чувствами: я это по
собственному опыту знаю". Таким именно ужасным уродом с благородными
чувствами и был Белинский - "всеблажной человек, обладавший удивительным
спокойствием совести". "Если бы с независимостью мнений, - писал Пушкин, -
и остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более
уважению преданию, более осмотрительности, - словом более зрелости, то мы
имели бы в нем критика весьма замечательного". Но Белинский до конца своей
жизни никогда не обладал ни осмотрительностью, ни уважением к традициям, ни
тем более независимостью мнений.
"Голова недюжинная, - писал о нем Гоголь, - но у него всегда, чем
вернее первая мысль, тем нелепее вторая". Подпав под идейное влияние
представителей денационализировавшегося дворянства (Станкевича, Бакунина,
Герцена), которое, по определению Ключевского, давно привыкло "игнорировать
действительные явления, как чужие сны, а собственные грезы принимая за
действительность", Белинский тоже стал русским европейцем, утратил
способность понимать русскую действительность. Так с русской
действительностью он "мирится" под влиянием идеи Гегеля, "все существующее
разумно", отрицает ее - увлекшись идеями западного социализма. Так всегда и
во всем, на всем протяжении своего скачкообразного, носившего истерический
характер, умственного развития.
Сущность беспримесного интеллигента, которым восхищается Ю. Иваск,
заключается в фанатизме его истерического идеализма. "Белинский решительный
идеалист, - пишет Н. Бердяев в "Русской Идее", - для него выше всего идея,
идея выше живого человека". Выше живого человека была идея и для всех
потомков Белинского. Во имя полюбившейся им идеи они всегда готовы были
принести любое количество жертв.
Белинского Достоевский характеризует так: "Семейство, собственность,
нравственную ответственность личности он отрицал радикально. (Замечу, что
он был тоже хорошим мужем и отцом, как и Герцен). Без сомнения, он понимал,
что, отрицая нравственную ответственность личности, он тем самым отрицает и
свободу ее; но он верил всем существом своим (гораздо слепее Герцена,
который, кажется, под конец усомнился), что социализм не только не
разрушает свободу личности, а напротив - восстанавляет ее в неслыханном
величии, но на новых и уже адамантовых основаниях".
"При такой теплой вере в свою идею, это был, разумеется, самый
счастливейший из людей. О, напрасно - писали потом, что Белинский, если бы
прожил дольше, примкнул бы к славянофильству. Никогда бы не кончил он
славянофильством. Белинский, может быть, кончил бы эмиграцией, если бы
прожил дольше и если бы удалось ему эмигрировать, и скитался бы теперь
маленьким и восторженным старичком с прежнею теплою верой, не допускающей
ни малейших сомнений, где-нибудь по конгрессам Германии и Швейцарии, или
примкнул бы адъютантом к какому-нибудь женскому вопросу.
Это был всеблаженный человек, обладавший таким удивительным
спокойствием совести, иногда впрочем, очень грустил; но грусть эта была
особого рода, - не от сомнений, не от разочарований, о, нет, - а вот почему
не сегодня, почему не завтра? Это был самый торопившийся человек в целой
России".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415