С конца января полк был уже в «первой линии», перебазировавшись на Аньдун.
На самом деле количество действующих самолетов прямо ограничивалось пропускной способностью маньчжурских аэродромов, поэтому к таким разговорам летчики более или менее привыкли и вели их уже почти спокойно. Истребительному авиакорпусу, в состав которого входили их дивизия и их полк, ставилась достаточно ограниченная задача: добиться тактического господства в воздухе на сравнительно узком участке, включающем юг Китая и север территории КНДР. А заставить врагов обратить на себя серьезное, на пределе напряжения сил, внимание можно было и тремя полностью развернутыми авиадивизиями. Тем более что их прямо поддерживали четыре китайские и одна корейская авиадивизии со своими десятью полками. Начавшие оказывать хоть сколько-нибудь заметное влияние на ход воздушной войны лишь в течение самых последних месяцев, они так и не стали корпусу «братьями но оружию», и отношение к ним было «разное» – как разными были и задачи, и командование.
Сидящие рядом с Олегом два молодых офицера обратились к нему с каким-то несложным вопросом о береговой черте, и начальнику штурманской службы полка пришлось отвлечься от пляски языков огня над рассыпающимися уже в отдельные угли поленьями, перечисляя впечатавшиеся ему в память ориентиры на сотню километров к югу от линии фронта, куда корпусу все равно никогда не придется летать. Подобрав с земли палку полуметровой длины, он поерзал на своем отрезке бревна и начал чертить на очистившемся от инея теплом пятачке земли перед собой контуры отдельных островков с их невообразимыми названиями.
– Даже не запоминайте, ребята, – посоветовал он. – Незачем. Разве что для собственного удовольствия. Вернетесь домой, переженитесь окончательно, выйдете в запас по возрасту лет через двадцать, тогда будете внукам байки травить: «Лечу я, значит, от Суньхуньвчаня в Цинь Дзинь Мэй, и тут мне эскадрилья «Сапогов» прямо в лоб от солнца! My, я им как дал!..»
Молодежь шутке доброжелательно посмеялась – пошутить в полку вполне любили. Но все же ему в очередной раз стало немножко неловко. При том, что 90 процентов командного состава в корпусе была из фронтовиков, это поколение строевых летчиков оказалось уже совершенно другим. В самых дружеских в разговорах с ними Олег регулярно чувствовал какую-то неуютную натянутость, и даже шутки у него получались глуповатыми. Хотелось бы верить, что это ему только кажется. Да и странно такое, если глядеть со стороны: с капитанами и старшими лейтенантами, сидящими вокруг него, он ходит в бой так же, как ходил в бой с десятками других молодых ребят в однопросветных погонах на своей первой войне. По при всем при том ощущение не проходило – даже если его прогонять, упираясь всеми мышцами. Возможно, это вызывалось не только тем, что Олег был каким-то другим, но и тем, что он в полку являлся относительно новым человеком. Бывший штурман полка капитан Костенко (вспоминаемый в полку почти исключительно как «КостЭнко») ушел «на повышение» – «инспектором-летчиком по технике пилотирования и теории полета» их же 32-й истребительной авиадивизии, после чего Олега, тогда служившего в другом полку, прислали на его место – штурманом 913-го ИАПа под командованием майора Марченко. За прошедшие недели перезнакомиться и с летчиками своего полка, и с летчиками 535-го, базирующегося на этот же аэродром, Олег успел, а вот подружиться – пока нет.
«Ночников», 351-й ИАП.он почти не знал – но тем в любом случае было не до общения: этот полк уже готовился к возвращению домой. При разговоре с почти любым комэском дивизии подполковник Лисицын чувствовал себя совершенно свободно, едва поглядев в его глаза, где сразу же отражалась «наваринская» планка медали «За Победу над Германией», – даже при том, что львиная доля этих офицеров застала максимум последний год войны. Но действительно отвоевавших Отечественную в 32-й ИАДе было немного: сформированная в 1943 году, дивизия всю войну провела на авиабазах Дальнего Востока, и, лишь перевооружившись на «Ла-7», примяла участие в войне с Японией. Старшее поколение еще было ему как-то близко, но с молодежью, рядовыми летчиками, общение почему-то не получалось, и это его почти пугало.
– Товарищ подполковник...
Молодой старший лейтенант, сидящий прямо напротив Лисицына, взмахнул рукой, отгоняя лезущий ему в лицо кусочек пепла, поднятый из костра вместе с искрами порывом холодного ветра.
– Расскажите про море, пожалуйста. Про поход.
– Да поздно уже, ребята.
Скорее всего, кто-то просто додумал навеянную его шуткой мысль о навигации над морем до конца и теперь желал продолжения. Это Олегу не понравилось: повод был недостаточно важный, чтобы вызвать его на откровенность, а уж то, что он думал про море на самом деле, рассказывать даже армейским летчикам было совсем непедагогично.
– Ну, товарищ подполковник!.. – это протянул уже другой летун, тоже в звании старшего лейтенанта, которого никак нельзя было назвать «парнем» – это был полностью сформировавшийся мужик, на той войне давно считавшийся бы «стариком». Странно, но хотя в Корее, на этой войне, полк воевал уже больше полугода, в отношении этих летчиков такого ощущения не возникало до сих пор.
– Да что вам, ребята, сказать...
Олег сунул суковатую палку в костер и с хрустом поворошил засыпанные пеплом угли, так, что во все стороны полетели сине-белые искры. Молчал он долго – почти полную минуту. Его не торопили.
– Все время усталость, – наконец сказал он. Медленно, с напряжением в голосе. – Усталость каждую минуту. Тренировались – гордились. Нас лучших выбрали, оторвали от фронта, от войны. Натаскивали от пуза, не жалея бензина, патронов, моторесурса. Вдалбливали в наши головы все, с чем мы можем столкнуться: «Барракуды», «Хеллкеты», «Сифайры»... А вот того, как это будет страшно...
Олег помолчал, вперив неподвижный взгляд в снова разгоревшееся пятно костра. Вот точно так же они сидели с ребятами в Крыму, на «Утесе», где натаскивали авиагруппу. Только тогда он был младшим.
– Вот так же и мы сидели тогда вокруг костра, – негромким голосом вслед за своей мыслью произнес он вслух. – В Крыму, когда нас готовили... Амет-Хан слева, Мишка Бочкарев справа, командир напротив. Мы ничего тогда не боялись, ребята... Даже после первого боя ничего не боялись. После второго. Тридцать с лишним машин на один наш «Як» поменять – я про такое разве что в центральной прессе читал. Не зря именно нас готовили, значит... На меня за день два «Хеллкета» записали, оба над чужой палубой – я вам рассказывал уже. А вот потом... Настоящий океан не ревет. Он рычит и стонет. Даже когда волн почти нет, – все равно в ушах как будто непрерывный крик стоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
На самом деле количество действующих самолетов прямо ограничивалось пропускной способностью маньчжурских аэродромов, поэтому к таким разговорам летчики более или менее привыкли и вели их уже почти спокойно. Истребительному авиакорпусу, в состав которого входили их дивизия и их полк, ставилась достаточно ограниченная задача: добиться тактического господства в воздухе на сравнительно узком участке, включающем юг Китая и север территории КНДР. А заставить врагов обратить на себя серьезное, на пределе напряжения сил, внимание можно было и тремя полностью развернутыми авиадивизиями. Тем более что их прямо поддерживали четыре китайские и одна корейская авиадивизии со своими десятью полками. Начавшие оказывать хоть сколько-нибудь заметное влияние на ход воздушной войны лишь в течение самых последних месяцев, они так и не стали корпусу «братьями но оружию», и отношение к ним было «разное» – как разными были и задачи, и командование.
Сидящие рядом с Олегом два молодых офицера обратились к нему с каким-то несложным вопросом о береговой черте, и начальнику штурманской службы полка пришлось отвлечься от пляски языков огня над рассыпающимися уже в отдельные угли поленьями, перечисляя впечатавшиеся ему в память ориентиры на сотню километров к югу от линии фронта, куда корпусу все равно никогда не придется летать. Подобрав с земли палку полуметровой длины, он поерзал на своем отрезке бревна и начал чертить на очистившемся от инея теплом пятачке земли перед собой контуры отдельных островков с их невообразимыми названиями.
– Даже не запоминайте, ребята, – посоветовал он. – Незачем. Разве что для собственного удовольствия. Вернетесь домой, переженитесь окончательно, выйдете в запас по возрасту лет через двадцать, тогда будете внукам байки травить: «Лечу я, значит, от Суньхуньвчаня в Цинь Дзинь Мэй, и тут мне эскадрилья «Сапогов» прямо в лоб от солнца! My, я им как дал!..»
Молодежь шутке доброжелательно посмеялась – пошутить в полку вполне любили. Но все же ему в очередной раз стало немножко неловко. При том, что 90 процентов командного состава в корпусе была из фронтовиков, это поколение строевых летчиков оказалось уже совершенно другим. В самых дружеских в разговорах с ними Олег регулярно чувствовал какую-то неуютную натянутость, и даже шутки у него получались глуповатыми. Хотелось бы верить, что это ему только кажется. Да и странно такое, если глядеть со стороны: с капитанами и старшими лейтенантами, сидящими вокруг него, он ходит в бой так же, как ходил в бой с десятками других молодых ребят в однопросветных погонах на своей первой войне. По при всем при том ощущение не проходило – даже если его прогонять, упираясь всеми мышцами. Возможно, это вызывалось не только тем, что Олег был каким-то другим, но и тем, что он в полку являлся относительно новым человеком. Бывший штурман полка капитан Костенко (вспоминаемый в полку почти исключительно как «КостЭнко») ушел «на повышение» – «инспектором-летчиком по технике пилотирования и теории полета» их же 32-й истребительной авиадивизии, после чего Олега, тогда служившего в другом полку, прислали на его место – штурманом 913-го ИАПа под командованием майора Марченко. За прошедшие недели перезнакомиться и с летчиками своего полка, и с летчиками 535-го, базирующегося на этот же аэродром, Олег успел, а вот подружиться – пока нет.
«Ночников», 351-й ИАП.он почти не знал – но тем в любом случае было не до общения: этот полк уже готовился к возвращению домой. При разговоре с почти любым комэском дивизии подполковник Лисицын чувствовал себя совершенно свободно, едва поглядев в его глаза, где сразу же отражалась «наваринская» планка медали «За Победу над Германией», – даже при том, что львиная доля этих офицеров застала максимум последний год войны. Но действительно отвоевавших Отечественную в 32-й ИАДе было немного: сформированная в 1943 году, дивизия всю войну провела на авиабазах Дальнего Востока, и, лишь перевооружившись на «Ла-7», примяла участие в войне с Японией. Старшее поколение еще было ему как-то близко, но с молодежью, рядовыми летчиками, общение почему-то не получалось, и это его почти пугало.
– Товарищ подполковник...
Молодой старший лейтенант, сидящий прямо напротив Лисицына, взмахнул рукой, отгоняя лезущий ему в лицо кусочек пепла, поднятый из костра вместе с искрами порывом холодного ветра.
– Расскажите про море, пожалуйста. Про поход.
– Да поздно уже, ребята.
Скорее всего, кто-то просто додумал навеянную его шуткой мысль о навигации над морем до конца и теперь желал продолжения. Это Олегу не понравилось: повод был недостаточно важный, чтобы вызвать его на откровенность, а уж то, что он думал про море на самом деле, рассказывать даже армейским летчикам было совсем непедагогично.
– Ну, товарищ подполковник!.. – это протянул уже другой летун, тоже в звании старшего лейтенанта, которого никак нельзя было назвать «парнем» – это был полностью сформировавшийся мужик, на той войне давно считавшийся бы «стариком». Странно, но хотя в Корее, на этой войне, полк воевал уже больше полугода, в отношении этих летчиков такого ощущения не возникало до сих пор.
– Да что вам, ребята, сказать...
Олег сунул суковатую палку в костер и с хрустом поворошил засыпанные пеплом угли, так, что во все стороны полетели сине-белые искры. Молчал он долго – почти полную минуту. Его не торопили.
– Все время усталость, – наконец сказал он. Медленно, с напряжением в голосе. – Усталость каждую минуту. Тренировались – гордились. Нас лучших выбрали, оторвали от фронта, от войны. Натаскивали от пуза, не жалея бензина, патронов, моторесурса. Вдалбливали в наши головы все, с чем мы можем столкнуться: «Барракуды», «Хеллкеты», «Сифайры»... А вот того, как это будет страшно...
Олег помолчал, вперив неподвижный взгляд в снова разгоревшееся пятно костра. Вот точно так же они сидели с ребятами в Крыму, на «Утесе», где натаскивали авиагруппу. Только тогда он был младшим.
– Вот так же и мы сидели тогда вокруг костра, – негромким голосом вслед за своей мыслью произнес он вслух. – В Крыму, когда нас готовили... Амет-Хан слева, Мишка Бочкарев справа, командир напротив. Мы ничего тогда не боялись, ребята... Даже после первого боя ничего не боялись. После второго. Тридцать с лишним машин на один наш «Як» поменять – я про такое разве что в центральной прессе читал. Не зря именно нас готовили, значит... На меня за день два «Хеллкета» записали, оба над чужой палубой – я вам рассказывал уже. А вот потом... Настоящий океан не ревет. Он рычит и стонет. Даже когда волн почти нет, – все равно в ушах как будто непрерывный крик стоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169