Радуйся! Император вспомнил о тебе и в ближайшее время решит твою судьбу.
На этот раз Йёю встал и снова склонился в благодарственном поклоне, теперь уже поясном.
- Говорю устами начальника второй канцелярии, - между тем продолжал капитан. - С сего дня дозволяется его светлости герцогу Йёю покидать место постоянного жительства в провинции Йяфт во всякое время, но не более чем на десять дней подряд. Герцог Йёю волен посещать любые места в пределах империи и оставаться там столько времени, сколько он сочтет необходимым.
«Мило, - мысленно усмехнулся Йёю. - Отсутствовать я могу не более десяти дней, а присутствовать - сколько угодно».
- Однако до внесения особых изменений в этот пункт герцогу Йёю не рекомендуется посещать базы императорского флота, приближаться к границам империи ближе, чем на семь стандартных суток неспешного пути, и оставаться в Столице более чем на сорок восемь часов. Конец.
«Вполне сносно, - согласился Йёю. - И выполнимо без напряжения».
Вслух он сказал несколько иное:
- Устам императора. Спасибо за труд и честь. Через уста императора в ухо Блистающему: покорно склоняю голову и внемлю божественным речениям. Благодарностью за твою щедрость полнится сердце. Твои слова вошли в меня, как гром, и запечатлелись в душе, как удар молнии. Твой слуга и твой подданный, герцог Йёю.
Начальнику второй канцелярии: получено и скреплено печатями. Щедрость императора пролилась дождем на иссохшую землю моей души. Да будет так.
Закончив с официальной частью, Йёю взял кружку с глинтвейном, поданную рабом, и улыбнулся Скиршаксу улыбкой старшего по возрасту и положению, адресующего ее младшему, отмеченному, однако, особым положением.
Через полчаса гонец ушел, и Йёю остался один. Третья Сестра уже была в зените. До рассвета оставалось максимум полчаса. Спать ему не хотелось. И дело было даже не в том, что известия, пришедшие из Столицы, были очень серьезны, так как вносили, наконец, ясность в его положение. Одно это могло «разбудить спящего». Дело, однако, было и в самом Йёю. Он и сейчас, в своем возрасте, мог не спать сутками, или, напротив, сутками спать, или спать урывками - тут пять минут, и там еще пять - но, разбуженный посреди ночи, и принужденный заниматься делами, он уже не мог сразу вернуться к прерванному сну.
Йёю отпустил слуг и тенью пошел по спящему дому. «Домовой» услужливо включал ночное освещение в любом помещении, в которое входил Йёю, закрывал за ним двери и гасил огни, не мешая Йёю думать о «разном».
А подумать было о чем. Последний год он прожил, как дерево. Катастрофа, случившаяся в Тхолане в восьмой день первой четверти месяца птиц, обрушила его на дно настолько глубокой пропасти, что дважды за это время он позволил себе усомниться в безошибочности выпавшего жребия. Дважды он задался вопросом, не лучше ли было ему умереть, как умерли многие. Естественно, это было малодушие, природная слабость рожденных от женщины. Разумеется, он отдавал себе в этом полный отчет.
Как и следует носящему меч, он побывал в храме Айн-Ши-Ча и принес положенные жертвы. Тем не менее река не течет в гору, и человек есть лишь то, что он есть. Йёю принял участь и принудил себя стать деревом. Это очень непросто - изменять суть самого себя. Лучше всех об этом написал Ейнойя в «Змеиной коже», но Ейнойя говорил о преодолении, которое, по сути, есть приращение, а Йёю прошел дорогой умалений. Это было не просто, это было мучительно, «но кто мы перед великими звездами»? И он принял и признал необходимое и положенное, и прожил так почти целый год. А потом он встретил Ё, и душа захотела странного.
Йёю вернулся в свою спальню, пересек ее по диагонали, бросив мимолетный взгляд на постель, где, разметавшись во сне, спала на алых простынях его новая игрушка, и вошел в кабинет. Его кабинет был точной копией знаменитой писчей комнаты герцога Йёю-Ян, деда его деда, но Йёю не чувствовал сейчас настроения к поминовению славных предков. Он просто пришел к себе в кабинет. Постоял у окна, глядя, как наливается горизонт серебряной кровью Четвертой Сестры, и повернулся к книжным полкам. Весь четвертый уровень занимали его собственные книги. Йёю подошел к стеллажам, сдвинул в сторону почти невидимое из-за своей прозрачности стекло, и взял с полки маленький томик в переплете из кожи ягненка. Это была его предпоследняя книга. «У Начала Времен». Он погладил пальцами переплет, осторожно коснулся золотого тиснения на обложке и, наконец, открыл четвертую главу, которая называлась «Рыба, выпрыгнувшая из воды». «Вот утро, - прочел он строки, которые на самом деле знал наизусть. - Вот небо, полное света. Вот она, входящая в текучее серебро реки». «Привычка жить сильнее меча», - сказал Первый император. Он был прав. Привычка думать, как и привычка писать, сродни привычке длить существование. Дерево жило своей жизнью, пускало корни, отращивало ветви, украшалось листьями, а волк, умиравший под его корой, все еще охотился в степи. Пусть даже эта охота была лишь воспоминанием, сном о настоящей охоте.
Сейчас, стоя около стеллажей, Йёю перелистывал книгу. Его глаза скользили по строчкам, а память, опираясь на слова и образы, как путник, идущий по камням через горную реку, пробиралась в заброшенные сады прошлого.
В ту ночь, задержавшись у императора позже обычного, он остался ночевать во дворце. Нет, не так. Вернее, все так, но аудиенция закончилась в половине девятого, и он еще вполне мог отправиться в свой городской замок, но встретил сенатора старшего Йо - покойного сенатора, - и они засиделись за вином и воспоминаниями о юности, проведенной в Южном Ахане. А потом, когда сенатор, не переживший той ночи, оставил его, ехать домой было и в самом деле поздно, и Йёю пошел в свои апартаменты в западном крыле дворца.
«Капли воды на ее плечах и груди. Солнце еще не выпило сладчайшего вина этого утра», - прочел Йёю и вспомнил.
Разговор в комнате для интимных бесед был, как всегда, о многом и, казалось, ни о чем. Но так только казалось. В беседах, которые они вели уже больше трех десятков лет, всегда жила мысль. В них всегда была система, которую не всегда было легко выявить. Постороннему было не догадаться, что этот старый человек - император как раз переступил порог шестого полустолетия - полон юношеской энергии, но энергии, накрепко связанной волей и интеллектом императора, которые эту энергию и направляли. Развращенный невероятным могуществом, властью, приближающейся к божественной, отягощенный собранием самых разнообразных пороков, личных и наследственных, император мог быть и самодуром, и жестоким тираном, и безумным властителем, оставаясь при этом одним из умнейших людей эпохи. Таков был парадоксальный характер старого императора. Йёю был одним из немногих, кто знал это наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
На этот раз Йёю встал и снова склонился в благодарственном поклоне, теперь уже поясном.
- Говорю устами начальника второй канцелярии, - между тем продолжал капитан. - С сего дня дозволяется его светлости герцогу Йёю покидать место постоянного жительства в провинции Йяфт во всякое время, но не более чем на десять дней подряд. Герцог Йёю волен посещать любые места в пределах империи и оставаться там столько времени, сколько он сочтет необходимым.
«Мило, - мысленно усмехнулся Йёю. - Отсутствовать я могу не более десяти дней, а присутствовать - сколько угодно».
- Однако до внесения особых изменений в этот пункт герцогу Йёю не рекомендуется посещать базы императорского флота, приближаться к границам империи ближе, чем на семь стандартных суток неспешного пути, и оставаться в Столице более чем на сорок восемь часов. Конец.
«Вполне сносно, - согласился Йёю. - И выполнимо без напряжения».
Вслух он сказал несколько иное:
- Устам императора. Спасибо за труд и честь. Через уста императора в ухо Блистающему: покорно склоняю голову и внемлю божественным речениям. Благодарностью за твою щедрость полнится сердце. Твои слова вошли в меня, как гром, и запечатлелись в душе, как удар молнии. Твой слуга и твой подданный, герцог Йёю.
Начальнику второй канцелярии: получено и скреплено печатями. Щедрость императора пролилась дождем на иссохшую землю моей души. Да будет так.
Закончив с официальной частью, Йёю взял кружку с глинтвейном, поданную рабом, и улыбнулся Скиршаксу улыбкой старшего по возрасту и положению, адресующего ее младшему, отмеченному, однако, особым положением.
Через полчаса гонец ушел, и Йёю остался один. Третья Сестра уже была в зените. До рассвета оставалось максимум полчаса. Спать ему не хотелось. И дело было даже не в том, что известия, пришедшие из Столицы, были очень серьезны, так как вносили, наконец, ясность в его положение. Одно это могло «разбудить спящего». Дело, однако, было и в самом Йёю. Он и сейчас, в своем возрасте, мог не спать сутками, или, напротив, сутками спать, или спать урывками - тут пять минут, и там еще пять - но, разбуженный посреди ночи, и принужденный заниматься делами, он уже не мог сразу вернуться к прерванному сну.
Йёю отпустил слуг и тенью пошел по спящему дому. «Домовой» услужливо включал ночное освещение в любом помещении, в которое входил Йёю, закрывал за ним двери и гасил огни, не мешая Йёю думать о «разном».
А подумать было о чем. Последний год он прожил, как дерево. Катастрофа, случившаяся в Тхолане в восьмой день первой четверти месяца птиц, обрушила его на дно настолько глубокой пропасти, что дважды за это время он позволил себе усомниться в безошибочности выпавшего жребия. Дважды он задался вопросом, не лучше ли было ему умереть, как умерли многие. Естественно, это было малодушие, природная слабость рожденных от женщины. Разумеется, он отдавал себе в этом полный отчет.
Как и следует носящему меч, он побывал в храме Айн-Ши-Ча и принес положенные жертвы. Тем не менее река не течет в гору, и человек есть лишь то, что он есть. Йёю принял участь и принудил себя стать деревом. Это очень непросто - изменять суть самого себя. Лучше всех об этом написал Ейнойя в «Змеиной коже», но Ейнойя говорил о преодолении, которое, по сути, есть приращение, а Йёю прошел дорогой умалений. Это было не просто, это было мучительно, «но кто мы перед великими звездами»? И он принял и признал необходимое и положенное, и прожил так почти целый год. А потом он встретил Ё, и душа захотела странного.
Йёю вернулся в свою спальню, пересек ее по диагонали, бросив мимолетный взгляд на постель, где, разметавшись во сне, спала на алых простынях его новая игрушка, и вошел в кабинет. Его кабинет был точной копией знаменитой писчей комнаты герцога Йёю-Ян, деда его деда, но Йёю не чувствовал сейчас настроения к поминовению славных предков. Он просто пришел к себе в кабинет. Постоял у окна, глядя, как наливается горизонт серебряной кровью Четвертой Сестры, и повернулся к книжным полкам. Весь четвертый уровень занимали его собственные книги. Йёю подошел к стеллажам, сдвинул в сторону почти невидимое из-за своей прозрачности стекло, и взял с полки маленький томик в переплете из кожи ягненка. Это была его предпоследняя книга. «У Начала Времен». Он погладил пальцами переплет, осторожно коснулся золотого тиснения на обложке и, наконец, открыл четвертую главу, которая называлась «Рыба, выпрыгнувшая из воды». «Вот утро, - прочел он строки, которые на самом деле знал наизусть. - Вот небо, полное света. Вот она, входящая в текучее серебро реки». «Привычка жить сильнее меча», - сказал Первый император. Он был прав. Привычка думать, как и привычка писать, сродни привычке длить существование. Дерево жило своей жизнью, пускало корни, отращивало ветви, украшалось листьями, а волк, умиравший под его корой, все еще охотился в степи. Пусть даже эта охота была лишь воспоминанием, сном о настоящей охоте.
Сейчас, стоя около стеллажей, Йёю перелистывал книгу. Его глаза скользили по строчкам, а память, опираясь на слова и образы, как путник, идущий по камням через горную реку, пробиралась в заброшенные сады прошлого.
В ту ночь, задержавшись у императора позже обычного, он остался ночевать во дворце. Нет, не так. Вернее, все так, но аудиенция закончилась в половине девятого, и он еще вполне мог отправиться в свой городской замок, но встретил сенатора старшего Йо - покойного сенатора, - и они засиделись за вином и воспоминаниями о юности, проведенной в Южном Ахане. А потом, когда сенатор, не переживший той ночи, оставил его, ехать домой было и в самом деле поздно, и Йёю пошел в свои апартаменты в западном крыле дворца.
«Капли воды на ее плечах и груди. Солнце еще не выпило сладчайшего вина этого утра», - прочел Йёю и вспомнил.
Разговор в комнате для интимных бесед был, как всегда, о многом и, казалось, ни о чем. Но так только казалось. В беседах, которые они вели уже больше трех десятков лет, всегда жила мысль. В них всегда была система, которую не всегда было легко выявить. Постороннему было не догадаться, что этот старый человек - император как раз переступил порог шестого полустолетия - полон юношеской энергии, но энергии, накрепко связанной волей и интеллектом императора, которые эту энергию и направляли. Развращенный невероятным могуществом, властью, приближающейся к божественной, отягощенный собранием самых разнообразных пороков, личных и наследственных, император мог быть и самодуром, и жестоким тираном, и безумным властителем, оставаясь при этом одним из умнейших людей эпохи. Таков был парадоксальный характер старого императора. Йёю был одним из немногих, кто знал это наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144