- Я решил, что вам приятно будет об этом узнать.
- Я знаю, - ответил он.
Я опустил глаза, потом снова посмотрел на него. На его лице не было жалости; это было скорей - как бы это сказать? - участие. На его лице было написано: вместо тебя мог бы быть я.
А может, мне только показалось.
- И еще одно, - сказал я. - Вы на самом деле собирались рассказывать об этом в своей программе?
- Нет, - качнул он головой. - У меня и в мыслях этого не было.
- А вы говорили Аде про это?
- Говорил.
- Она мне не сказала. Знала, что нам ничего не грозит, но мне не сказала. Не помешала мне, нет, заставила меня считать, что вы расскажете.
Он молчал.
- Даже сказала, что подаст в отставку, если уйду я. Надо было, наверное, поймать ее на слове, - засмеялся я. - Я виноват, - заключил я. И помолчав, добавил: - Может, и не во всем.
- Не во всем, - согласился он. Я понял, что он имеет в виду. Он отвел глаза. - Такое может случиться с каждым.
- Не выдумывайте.
Секунду он молчал.
- Я не выдумываю, - отозвался он. - Я был готов помочь ей убить Сильвестра.
- Но вы этого не сделали, - сказал я. - Поэтому не вам судить.
- Верно.
- Кроме того, это было бы совсем другое.
- Разве? - Он подошел к окну и посмотрел в небо. - А по-моему, нет.
За дверью появился надзиратель. Он и так уже дал нам лишнее время. Но двери пока не открыл и не велел заканчивать свидание.
- Тем не менее, - сказал я, - мне хотелось, чтобы вы знали.
- Спасибо. - Он встал. - Вам сообщили, что я просил о смягчении наказания?
- Нет. А почему?
Он смотрел не на меня, а на стену или куда-то вдаль.
- Потому что, - сказал он не глядя, - потому что я был готов помочь ей в убийстве. Мне просто повезло, что мои услуги не понадобились. Все мы одинаковы.
- Не выдумывайте, - повторил я. - Для этого нужно сказать "да" и держать потом ответ.
Его взгляд издалека вернулся ко мне.
- Вы в это верите? - спросил он.
- Я это знаю.
Я услышал, как повернулся ключ, звонко щелкнул замок. Я встал, он тоже, мы протянули друг другу руки.
- Спасибо, что пришли, - сказал я. - Прощайте.
- Прощайте.
Он ушел, и дверь с лязгом захлопнулась, снова щелкнул замок.
Все. Теперь итоги были окончательно сбалансированы.
* * *
Прошло, казалось, минут пять, а на самом деле, наверное, час или два, как к дверям моей камеры кто-то подошел. Это были шериф с двумя надзирателями. Они стояли, словно окаменев, а на лицах застыло торжественно-испуганное выражение. Шериф сунул ключ, снова металлически щелкнул замок, и дверь широко распахнулась. Взглянув на меня - глаза его смотрели грустно с изрезанной морщинами физиономии, - шериф сказал:
- Ну, генерал, пора!
Надзиратели, не поднимая взгляда, встали у меня по бокам, и мы прошагали футов, наверное, пятнадцать до крохотной комнатушки, которую называли "канун-камерой". Перегородка делила ее поперек на переднюю и заднюю половины. За перегородкой размещались койка и параша. А в передней половине - два стула. Напротив перегородки - окно. Шериф открыл дверь в перегородке, я вошел, и он закрыл и запер ее за мной. И тогда надзиратели торжественно уселись на стулья.
И пошла моя последняя ночь.
Мне стало страшно, по-настоящему страшно. Но зато я перестал чувствовать себя виноватым.
Может, именно это я всю жизнь искал и к этому стремился. Может, я и хотел понести наказание. А может, я просто хотел заплатить за то, что совершил, а это отнюдь не то же самое, что быть наказанным. Говорят: да, я это купил, дайте мне счет, вот вам деньги. Я несу ответственность за все, что совершил, я признаюсь. И не только признаюсь, я подтверждаю, что все это совершил я, а теперь давайте мне счет. И в этом, возможно, нет большого отличия от того, что говорит священник: "Я глубоко сожалею об оскорблении, нанесенном Тебе..."
Пора было ужинать.
- Что хотите съесть? - спросил один из надзирателей.
И я попросил бифштекс с жареной картошкой и кусок яблочного пирога.
Меня мучил страх. Живот у меня свело, руки дрожали. Я попытался преодолеть этот страх, но ничего не получилось.
- Хотите выпить? - спросил надзиратель.
Он налил виски в бумажный стаканчик - стеклянный мне не доверяли - и просунул его в квадрат перегородки.
Словно огонь пробежал по моим внутренностям, мне стало лучше.
После еды я повеселел. Мясо разрезали заранее и дали мне деревянную вилку, но я и с ее помощью подмел все подчистую. Еще никогда в жизни я не был так голоден.
И так напуган. Страх рос. Зато долгов за собой я не чувствовал. Я привел все в порядок, подытожил все сомнения. Однако страх не отпускал меня, и оставалось только надеяться, что я с достоинством встречу свой конец.
А я не умер. Мне рассказывали, что в действительности ты умираешь еще в ту последнюю ночь, а сама эта штука - всего лишь завершающий штрих, так ведь и случилось с Джорджем.
Но я не умер.
Надзиратели вели себя весьма порядочно. Они были готовы выполнить любую мою просьбу. Попроси я тишины, они не проронили бы ни слова. Они были готовы включить радио, почитать мне или поиграть со мной в карты.
Мы побеседовали о том, о сем, а когда заговорили про футбол, один из них было сказал:
- На будущий год.
Он замолчал, и вид у него был самый разнесчастный.
- Да ладно, - вынужденно рассмеялся я.
Шла ночь. Время и замерло, и летело. Мой мир теперь навечно составила квадратная комната с лампочкой под потолком. И эта вечность иссякала.
- Который сейчас час? - спросил я.
- Двенадцать часов три минуты, - взглянув на часы, ответил надзиратель.
- Хотите еще выпить?
- Конечно.
Мне передали второй бумажный стаканчик.
Буквально через минуту я снова спросил, который час, и мне ответили: "Два пятнадцать", а еще через секунду я посмотрел в окно и сквозь переплеты решетки увидел, что небо чуть-чуть посветлело.
Быстро наступил рассвет. Небо стало серым, но звезды еще сверкали желтыми алмазами. А потом исчезли и звезды, и небо подернулось розовой пеленой. И я смотрел, как в последний раз в моей жизни восходит солнце.
СТИВ ДЖЕКСОН
Утром я проснулся от кошмаров, которые мучили, давили, терзали мой мозг, и сел на постели. Я был в 703 номере отеля при Капитолии. Теплый, желтый луч солнца лежал поперек кровати. Я взглянул на часы: десять часов двадцать восемь минут. Я вспомнил все.
Двадцать восемь минут назад должны были казнить генерала Роберта Янси. Полмиллиона получасов ушло в ничто с тех пор, как он родился, но последние полчаса тянулись для него дольше, чем все вместе взятые, потому что в начале этого получаса он был еще жив, а в конце мертв уже в течение нескольких минут.
Я снова лег и закрылся подушкой от безжалостного света.
Какой прок от того, что равнодушная (а может, дрожащая?) рука рванула рычаг, вспыхнула красным светом целая панель огней, что-то тихо и безжалостно загудело? Возмездие восторжествовало. Зло наказано. Но кому от этого легче?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104