Кавалькада тех же предоставленных фирмой "Уайлд Билл Хиксон моторс" открытых "кадиллаков", сверкающих в солнечных лучах, тот же самый маршрут, те же самые насмешливые лица в машине журналистов, тот же самый конечный пункт следования процессии - стадион университета с временными трибунами и платформой.
Они напоминали сооружения, возведенные для прощального в то далекое утро появления Анны Болейн. Ада, разумеется, направлялась сюда совсем с иной целью.
Как и раньше, Ада поднялась на платформу и произнесла речь перед установленными в ряд микрофонами. Где-то вдалеке раздался выстрел, и на память мне снова пришла Анна Болейн. Судья в черной мантии (как он, наверно, потел в этом одеянии!) принял присягу, и она стала губернатором Луизианы.
Все происходило на удивление спокойно. Теперь церемония инаугурации напоминала не старый художественный фильм, а киножурнал, повествующий о старом-престаром историческом эпизоде. "Все это уже было, - подумал я. - Зачем это опять?"
Перед тем как Ада начала свою речь, я проверил микрофон, но, хотя мы были почти рядом, она не проронила ни слова и даже не взглянула на меня.
Когда все кончилось, Ада снова заняла свое место в белой колеснице, и кавалькада направилась вслед за ней к Капитолию.
Сильвестр Марин в процессии не участвовал. Я видел его среди зрителей, а потом заметил, как он, еще до начала церемонии, усаживался в черный "крайслер", к которому фирма "Уайлд Билл Хиксон моторе" никакого отношения не имела.
Состояние какой-то опустошенности - так бывает после свадьбы или похорон - не оставляло меня все время, пока я возвращался в город после окончания телепередачи.
Через час началось заседание обеих палат законодательного собрания; они собрались сначала по отдельности, затем совместно, чтобы на Объединенной сессии обеих палат заслушать послание Ады. Законодатели, по обычаю стоя, проводили ее овацией, а затем разошлись.
Теперь Ада, если судить по внешним признакам, находилась на самой вершине власти, но она и сама, наверно, понимала, насколько призрачна ее власть и как мало она собой представляет. Между тем, чем она была сейчас, и тем, чем могла бы быть на самом деле, стоял Сильвестр Марин.
* * *
Всю первую неделю сессии законодательного собрания я оставался в Батон-Руже; ничего интересного не произошло, и казалось, вообще ничего не происходит. Разработанную Сильвестром и Адой программу мероприятий они постарались выполнить еще до выборов. По распоряжению руководства нашей телевизионной станции я вернулся в Новый Орлеан.
Законодательное собрание заседало еще в течение трех недель, и надо сказать, что уже давно никто не помнил таких спокойных сессий. Как-то в субботу меня пригласил на обед сенатор Мориарити, приехавший в Новый Орлеан на субботу и воскресенье. Мы встретились в ресторане новоорлеанского спортивного клуба, но только перед тем, как нам подали кофе, сенатор наконец открыл, зачем он искал встречи со мной.
- Вам известно, что Сильвестр и ваша приятельница совершают тут кое-какие сделки?
- Это с кем же?
- С нами... Со "Старыми кадровиками"...
- Что за сделки?
Мориарити ухмыльнулся и состроил гримасу, отчего стал похож на лукаво улыбающегося сатану.
- Большой секрет, - ответил он. - Но я вас проинформирую перед началом фейерверка.
"Фейервекр" готовился, очевидно, довольно долго. Прошло еще около двух недель, прежде чем Мориарити снова позвонил и сказал:
- Приезжайте к нам в будущий понедельник, не пожалеете.
Однако вскоре произошло нечто такое, чего ни "Старые кадровики", ни я сам не могли и предполагать.
Существуют такие люди, места и вещи, кажущиеся незыблемыми, как вечные истины. И представить себе нельзя, что их тоже может постичь удар судьбы, который является признаком того, что они не вечны. Такой удар обычно поражает столь глубоко, что заставляет переоценить общепринятые ценности. И даже наводит на мысль о том, что в мире царит не определенный порядок, а хаос, последствия которого налицо.
На следующее утро я развернул газету "Таймс-Пикэн" - и на меня словно рухнули стены. На первой полосе в глаза мне бросилось сообщение о том, что у Сильвестра Марина случился инфаркт.
Его положение характеризовалось как серьезное, но пока не критическое. Как только его личные врачи найдут возможным, говорилось далее, Сильвестра на самолете доставят в Бостон, где им займутся крупнейшие специалисты страны.
Я отшвырнул газету, испытывая ясное чувство утраты. Сильвестра Марина я ненавидел всей душой, но думал... нет, не думал, а был глубоко убежден, что он не подвержен никаким человеческим слабостям. Его болезнь заставляла думать, что на свете не существует ничего неизменного, что мир погружен в хаос. На несколько секунд мне даже показалось, что я беспомощно барахтаюсь в воздухе, совершая такие сальто, словно вдруг перестал действовать закон земного притяжения.
Впрочем, это не мешало мне испытывать и другое чувство - чувство удовлетворения и даже триумфа (пока незаслуженного), за которым последовало вдруг и ощущение вины. Несколько овладев собой, я позвонил Аде.
Это был наш первый разговор после того, как в номер мотеля влетел Янси. Даже мне самому мой голос показался неестественным. Ада же говорила совершенно спокойно.
- Ты, разумеется, понимаешь, зачем я звоню. Мне нужны какие-нибудь подробности о Сильвестре.
- Я уже набросала кое-что. Послушай. "Вместе со всем народом Луизианы я желаю скорейшего выздоровления Сильвестру Марину, чьи заслуги как перед нашей администрацией, так и перед всем населением штата поистине неоценимы. Насколько мне известно, состояние Марина серьезно, но врачи выражают уверенность в благополучном исходе. Давайте молиться за него". Ну, что, достаточно? - спросила Ада.
- Для заявления - да. А что ты скажешь о дальнейшей работе законодательного собрания?
Мне казалось, что Ада ответила несколько уклончиво:
- Мы обязаны выполнить все, что намечено.
- А именно?
- Расскажу при встрече.
Только теперь я понял, что Ада говорит не столько уклончиво, сколько осторожно.
Однако разъяснение я получил не от нее, а от Мориарити. В воскресенье вечером, приехав в Батон-Руж и явившись в Капитолий, я получил его записку и тут же позвонил ему. Мориарити попросил встретить его через пятнадцать минут у выхода, поскольку дело не терпит отлагательства.
Взяв меня в машину, сенатор проехал кварталов пятнадцать, потом свернул в боковую улочку и затормозил.
- Извините, пожалуйста, за такие предосторожности. Но меня не должны видеть с вами, предполагается, что я должен хранить молчание. Однако предстоит нечто такое, о чем я не могу молчать.
- Вот как?
Мориарити повернулся ко мне, и в рассеянном свете уличных фонарей его подвижное личико выходца из Ирландии было мрачным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Они напоминали сооружения, возведенные для прощального в то далекое утро появления Анны Болейн. Ада, разумеется, направлялась сюда совсем с иной целью.
Как и раньше, Ада поднялась на платформу и произнесла речь перед установленными в ряд микрофонами. Где-то вдалеке раздался выстрел, и на память мне снова пришла Анна Болейн. Судья в черной мантии (как он, наверно, потел в этом одеянии!) принял присягу, и она стала губернатором Луизианы.
Все происходило на удивление спокойно. Теперь церемония инаугурации напоминала не старый художественный фильм, а киножурнал, повествующий о старом-престаром историческом эпизоде. "Все это уже было, - подумал я. - Зачем это опять?"
Перед тем как Ада начала свою речь, я проверил микрофон, но, хотя мы были почти рядом, она не проронила ни слова и даже не взглянула на меня.
Когда все кончилось, Ада снова заняла свое место в белой колеснице, и кавалькада направилась вслед за ней к Капитолию.
Сильвестр Марин в процессии не участвовал. Я видел его среди зрителей, а потом заметил, как он, еще до начала церемонии, усаживался в черный "крайслер", к которому фирма "Уайлд Билл Хиксон моторе" никакого отношения не имела.
Состояние какой-то опустошенности - так бывает после свадьбы или похорон - не оставляло меня все время, пока я возвращался в город после окончания телепередачи.
Через час началось заседание обеих палат законодательного собрания; они собрались сначала по отдельности, затем совместно, чтобы на Объединенной сессии обеих палат заслушать послание Ады. Законодатели, по обычаю стоя, проводили ее овацией, а затем разошлись.
Теперь Ада, если судить по внешним признакам, находилась на самой вершине власти, но она и сама, наверно, понимала, насколько призрачна ее власть и как мало она собой представляет. Между тем, чем она была сейчас, и тем, чем могла бы быть на самом деле, стоял Сильвестр Марин.
* * *
Всю первую неделю сессии законодательного собрания я оставался в Батон-Руже; ничего интересного не произошло, и казалось, вообще ничего не происходит. Разработанную Сильвестром и Адой программу мероприятий они постарались выполнить еще до выборов. По распоряжению руководства нашей телевизионной станции я вернулся в Новый Орлеан.
Законодательное собрание заседало еще в течение трех недель, и надо сказать, что уже давно никто не помнил таких спокойных сессий. Как-то в субботу меня пригласил на обед сенатор Мориарити, приехавший в Новый Орлеан на субботу и воскресенье. Мы встретились в ресторане новоорлеанского спортивного клуба, но только перед тем, как нам подали кофе, сенатор наконец открыл, зачем он искал встречи со мной.
- Вам известно, что Сильвестр и ваша приятельница совершают тут кое-какие сделки?
- Это с кем же?
- С нами... Со "Старыми кадровиками"...
- Что за сделки?
Мориарити ухмыльнулся и состроил гримасу, отчего стал похож на лукаво улыбающегося сатану.
- Большой секрет, - ответил он. - Но я вас проинформирую перед началом фейерверка.
"Фейервекр" готовился, очевидно, довольно долго. Прошло еще около двух недель, прежде чем Мориарити снова позвонил и сказал:
- Приезжайте к нам в будущий понедельник, не пожалеете.
Однако вскоре произошло нечто такое, чего ни "Старые кадровики", ни я сам не могли и предполагать.
Существуют такие люди, места и вещи, кажущиеся незыблемыми, как вечные истины. И представить себе нельзя, что их тоже может постичь удар судьбы, который является признаком того, что они не вечны. Такой удар обычно поражает столь глубоко, что заставляет переоценить общепринятые ценности. И даже наводит на мысль о том, что в мире царит не определенный порядок, а хаос, последствия которого налицо.
На следующее утро я развернул газету "Таймс-Пикэн" - и на меня словно рухнули стены. На первой полосе в глаза мне бросилось сообщение о том, что у Сильвестра Марина случился инфаркт.
Его положение характеризовалось как серьезное, но пока не критическое. Как только его личные врачи найдут возможным, говорилось далее, Сильвестра на самолете доставят в Бостон, где им займутся крупнейшие специалисты страны.
Я отшвырнул газету, испытывая ясное чувство утраты. Сильвестра Марина я ненавидел всей душой, но думал... нет, не думал, а был глубоко убежден, что он не подвержен никаким человеческим слабостям. Его болезнь заставляла думать, что на свете не существует ничего неизменного, что мир погружен в хаос. На несколько секунд мне даже показалось, что я беспомощно барахтаюсь в воздухе, совершая такие сальто, словно вдруг перестал действовать закон земного притяжения.
Впрочем, это не мешало мне испытывать и другое чувство - чувство удовлетворения и даже триумфа (пока незаслуженного), за которым последовало вдруг и ощущение вины. Несколько овладев собой, я позвонил Аде.
Это был наш первый разговор после того, как в номер мотеля влетел Янси. Даже мне самому мой голос показался неестественным. Ада же говорила совершенно спокойно.
- Ты, разумеется, понимаешь, зачем я звоню. Мне нужны какие-нибудь подробности о Сильвестре.
- Я уже набросала кое-что. Послушай. "Вместе со всем народом Луизианы я желаю скорейшего выздоровления Сильвестру Марину, чьи заслуги как перед нашей администрацией, так и перед всем населением штата поистине неоценимы. Насколько мне известно, состояние Марина серьезно, но врачи выражают уверенность в благополучном исходе. Давайте молиться за него". Ну, что, достаточно? - спросила Ада.
- Для заявления - да. А что ты скажешь о дальнейшей работе законодательного собрания?
Мне казалось, что Ада ответила несколько уклончиво:
- Мы обязаны выполнить все, что намечено.
- А именно?
- Расскажу при встрече.
Только теперь я понял, что Ада говорит не столько уклончиво, сколько осторожно.
Однако разъяснение я получил не от нее, а от Мориарити. В воскресенье вечером, приехав в Батон-Руж и явившись в Капитолий, я получил его записку и тут же позвонил ему. Мориарити попросил встретить его через пятнадцать минут у выхода, поскольку дело не терпит отлагательства.
Взяв меня в машину, сенатор проехал кварталов пятнадцать, потом свернул в боковую улочку и затормозил.
- Извините, пожалуйста, за такие предосторожности. Но меня не должны видеть с вами, предполагается, что я должен хранить молчание. Однако предстоит нечто такое, о чем я не могу молчать.
- Вот как?
Мориарити повернулся ко мне, и в рассеянном свете уличных фонарей его подвижное личико выходца из Ирландии было мрачным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104