Но как значительны были траты сына и как ничтожны средства матери - на этот счет мистер Уорингтон еще не был просвещен.
Истина выплыла наружу в один прекрасный девь, когда Пен мрачно созерцал сдачу с последних пяти фунтов, лежавшую на подносе рядом со жбаном пива, за которым Уорингтон посылал мальчишку.
- Последняя роза лета, - произнес Пен. - Ее цветущие подруги давно увяли, а теперь и она облетает. - И он поведал Уорингтону обо всем, что мы знаем - о бедности матери, о собственных безумствах, о великодушии Лоры,а Уорингтон попыхивал трубкой и внимательно слушал его. Когда Пен кончил, он сказал, выколачивая трубку:
- Безденежье пойдет тебе на пользу. Нет лучшего лекарства для порядочного человека - заметь, порядочного, на прочих оно не действует, нежели пустой карман. Он бодрит и укрепляет, держит в непрестанном возбуждении, - так бывает, когда человек берет барьер или фехтует с противником: вынужденный глядеть в лицо опасности, он напрягает все свои силы, чтобы преодолеть ее. Нужда выявляет наше мужество, если оно в нас есть, и учит бороться с судьбой. Когда у тебя не будет денег, ты поймешь, сколько есть такого, без чего отлично можно обойтись. Тебе уже не будут нужны ни новые перчатки, ни лакированные сапоги, ни одеколон, ни кебы. Ты неженка, Пен, ты избалован женским воспитанием. Здоровый, неглупый человек, который неспособен прокормить одного себя, недостоин того, чтобы жить на свете. Такой пусть истратит последний пенс и - бух в воду с моста Ватерлоо. Или пусть украдет баранью ногу, и его сошлют на каторгу, вон из Англии нечего ему тут делать. Dixi. Я свое сказал. И давай выпьем пива.
- Ты-то свое сказал, - возразил Пен, - а мне как быть? В Англии хватает и хлеба и мяса, но за них надо платить работой или деньгами. А кому нужна моя работа? И что я могу делать?
Уорингтон расхохотался.
- Давай поместим объявление в "Таймсе", - предложил он. - "Ищет место младшего учителя в классической и коммерческой школе дворянин, бакалавр искусств, получил образование в корлледже св. Бонифация в Оксбридже, срезался на экзаменах..."
- Перестань! - вскричал Пен.
- "...желает вести занятия по классическим предметам, математике и основам французского языка; может также стричь и брить, присматривать за младшими учениками и играть в четыре руки с дочками директора. Обращаться к А. П., Лемб-Корт, Темпл".
- Да ну тебя, - проворчал Пен.
- - Мало ли чем можно заняться. Вон твой приятель Блаундел - тот профессиональный шулер, разъезжает по Европе, высматривает желторотых аристократов и обирает их. А Боб О'Тул, с которым я учился в школе, возит почту в Валлинафад, в том числе корреспонденции Джека Финьюкейна. А еще я знаю одного человека, он сын доктора, как и... ну, ну, не сердись, что я такого сказал?.. Так вот, сын доктора, и сам уже понемножку работал здесь в больнице, а потом поссорился с родителем из-за каких-то денег и знаешь что сделал, когда спустил последние пять фунтов? Отрастил усы, уехал в провинцию, объявил себя профессором Спинето, мозольным оператором его величества императора всея Руси, удачно срезал мозоль редактору местной газеты, после чего к нему повалили клиенты, и три года прожил безбедно. А теперь он помирился с семьей и унаследовал отцовские припарки!
- К черту припарки! - вскричал Пен. - Не буду я ни править каретой, ни срезать мозоли, ни плутовать в карты. Больше ты ничего не можешь мне предложить?
- Могу. Мой собственный опыт. У каждого, видишь ли, есть свои секреты. До сегодняшнего нашего разговора я был уверен, что ты богатый человек, - так и всякий бы решил, глядя на твои беспардонно барственные замашки. Из того, что ты мне рассказал, ясно, что к доходам матери ты больше и притрагиваться не смеешь. Нельзя же без конца жить на счет женщин. Ты должен расплатиться с этой чудесной девушкой... как ее зовут, Лора? За твое здоровье, Лора!.. И не брать больше из дому ни шиллинга, хотя бы тебе пришлось рыть канавы.
- Но на что мне жить? - спросил Пен.
- А на что живу я, как ты думаешь? На содержание, положенное младшему брату? У меня тоже есть свои секреты, мой милый. - Лицо Уорингтона помрачнело. - С этими деньгами я уже пять лет как распростился, и умно бы поступил, если бы чуть пораньше этого распростился с жизнью. С тех пор я сам себе кормилец. Мне много не нужно. Когда кошелек у меня пустеет, я берусь за работу и снова наполняю его, а потом лежу и бездельничаю, как индус или как удав, пока не переварю того, что съел. Вот видишь, я уже немного проголодался, - и Уорингтон показал Пену длинный, тощий кошелек, в котором болтались три-четыре золотые монеты.
- Но как ты его наполняешь? - спросил Пен.
- Пишу, - отвечал Уорингтон. - Я не сообщаю об этом всем и каждому, добавил он, слегка покраснев. - К чему лишние расспросы! А может быть, я просто осел и не желаю, чтобы люди болтали, что, мол, Джордж Уорингтон пишет ради хлеба насущного. Пишу я в юридических журналах. Вот, смотри, эти статьи мои. - Он перелистал несколько страниц. - И еще работаю иногда для одной газеты, у меня там знакомый редактор.
И однажды, зайдя с Пенденнисом в клуб, Уорингтон потребовал подшивку "Зари" и молча указал пальцем на несколько статей, которые Пен тут же прочитал с великим удовольствием. После этого он без труда узнавал писания Уорингтона - его четкую мысль, заключенную в сжатые периоды, здравый, насмешливый ум и знание предмета.
- На это я не гожусь, - сказал Пен, искренне восхищенный талантом друга. - В политике и в истории я профан и литературу знаю весьма поверхностно. Где мне летать на таких крыльях,
- А у тебя есть свои, - мягко возразил Уорингтон. - Они легче и, может быть, поднимают выше. Те стихи и отрывки, что ты мне показывал, свидетельствуют о природном даре, а это в наши дни встречается редко. Нечего, нечего краснеть, притворщик несчастный! Ты сам уже десять лет в этом убежден. Думается мне, что в тебе горит священное пламя, пусть слабый, но подлинно поэтический огонек; а по сравнению с этим все наши керосиновые лампы - ничто, сколько их ни оправляй. Ты поэт, мои милый. - И Уорингтон хлопнул Пена по плечу своей мощной ладонью.
У Артура даже слезы выступили на глазах.
- Как ты добр ко мне! - сказал он.
- А это потому, что ты мне по душе, дружище. Мне было здорово тоскливо жить одному, и твоя физиономия сразу мне понравилась. Понравилось, как ты смеялся над этим безобидным снобом Лоутоном. Словом, не знаю почему, но так уж получилось. Я один на свете. Мне очень нужен был хороший товарищ. - И в темных глазах Уорингтона выразилась неизъяснимая доброта и грусть.
Увлеченный своими мыслями и похвалами друга, Пен не заметил этой печали.
- Спасибо тебе, Уорингтон, - проговорил он. - Спасибо за дружбу и... и за то, что ты сказал про меня. Мне и правда часто казалось, что я поэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Истина выплыла наружу в один прекрасный девь, когда Пен мрачно созерцал сдачу с последних пяти фунтов, лежавшую на подносе рядом со жбаном пива, за которым Уорингтон посылал мальчишку.
- Последняя роза лета, - произнес Пен. - Ее цветущие подруги давно увяли, а теперь и она облетает. - И он поведал Уорингтону обо всем, что мы знаем - о бедности матери, о собственных безумствах, о великодушии Лоры,а Уорингтон попыхивал трубкой и внимательно слушал его. Когда Пен кончил, он сказал, выколачивая трубку:
- Безденежье пойдет тебе на пользу. Нет лучшего лекарства для порядочного человека - заметь, порядочного, на прочих оно не действует, нежели пустой карман. Он бодрит и укрепляет, держит в непрестанном возбуждении, - так бывает, когда человек берет барьер или фехтует с противником: вынужденный глядеть в лицо опасности, он напрягает все свои силы, чтобы преодолеть ее. Нужда выявляет наше мужество, если оно в нас есть, и учит бороться с судьбой. Когда у тебя не будет денег, ты поймешь, сколько есть такого, без чего отлично можно обойтись. Тебе уже не будут нужны ни новые перчатки, ни лакированные сапоги, ни одеколон, ни кебы. Ты неженка, Пен, ты избалован женским воспитанием. Здоровый, неглупый человек, который неспособен прокормить одного себя, недостоин того, чтобы жить на свете. Такой пусть истратит последний пенс и - бух в воду с моста Ватерлоо. Или пусть украдет баранью ногу, и его сошлют на каторгу, вон из Англии нечего ему тут делать. Dixi. Я свое сказал. И давай выпьем пива.
- Ты-то свое сказал, - возразил Пен, - а мне как быть? В Англии хватает и хлеба и мяса, но за них надо платить работой или деньгами. А кому нужна моя работа? И что я могу делать?
Уорингтон расхохотался.
- Давай поместим объявление в "Таймсе", - предложил он. - "Ищет место младшего учителя в классической и коммерческой школе дворянин, бакалавр искусств, получил образование в корлледже св. Бонифация в Оксбридже, срезался на экзаменах..."
- Перестань! - вскричал Пен.
- "...желает вести занятия по классическим предметам, математике и основам французского языка; может также стричь и брить, присматривать за младшими учениками и играть в четыре руки с дочками директора. Обращаться к А. П., Лемб-Корт, Темпл".
- Да ну тебя, - проворчал Пен.
- - Мало ли чем можно заняться. Вон твой приятель Блаундел - тот профессиональный шулер, разъезжает по Европе, высматривает желторотых аристократов и обирает их. А Боб О'Тул, с которым я учился в школе, возит почту в Валлинафад, в том числе корреспонденции Джека Финьюкейна. А еще я знаю одного человека, он сын доктора, как и... ну, ну, не сердись, что я такого сказал?.. Так вот, сын доктора, и сам уже понемножку работал здесь в больнице, а потом поссорился с родителем из-за каких-то денег и знаешь что сделал, когда спустил последние пять фунтов? Отрастил усы, уехал в провинцию, объявил себя профессором Спинето, мозольным оператором его величества императора всея Руси, удачно срезал мозоль редактору местной газеты, после чего к нему повалили клиенты, и три года прожил безбедно. А теперь он помирился с семьей и унаследовал отцовские припарки!
- К черту припарки! - вскричал Пен. - Не буду я ни править каретой, ни срезать мозоли, ни плутовать в карты. Больше ты ничего не можешь мне предложить?
- Могу. Мой собственный опыт. У каждого, видишь ли, есть свои секреты. До сегодняшнего нашего разговора я был уверен, что ты богатый человек, - так и всякий бы решил, глядя на твои беспардонно барственные замашки. Из того, что ты мне рассказал, ясно, что к доходам матери ты больше и притрагиваться не смеешь. Нельзя же без конца жить на счет женщин. Ты должен расплатиться с этой чудесной девушкой... как ее зовут, Лора? За твое здоровье, Лора!.. И не брать больше из дому ни шиллинга, хотя бы тебе пришлось рыть канавы.
- Но на что мне жить? - спросил Пен.
- А на что живу я, как ты думаешь? На содержание, положенное младшему брату? У меня тоже есть свои секреты, мой милый. - Лицо Уорингтона помрачнело. - С этими деньгами я уже пять лет как распростился, и умно бы поступил, если бы чуть пораньше этого распростился с жизнью. С тех пор я сам себе кормилец. Мне много не нужно. Когда кошелек у меня пустеет, я берусь за работу и снова наполняю его, а потом лежу и бездельничаю, как индус или как удав, пока не переварю того, что съел. Вот видишь, я уже немного проголодался, - и Уорингтон показал Пену длинный, тощий кошелек, в котором болтались три-четыре золотые монеты.
- Но как ты его наполняешь? - спросил Пен.
- Пишу, - отвечал Уорингтон. - Я не сообщаю об этом всем и каждому, добавил он, слегка покраснев. - К чему лишние расспросы! А может быть, я просто осел и не желаю, чтобы люди болтали, что, мол, Джордж Уорингтон пишет ради хлеба насущного. Пишу я в юридических журналах. Вот, смотри, эти статьи мои. - Он перелистал несколько страниц. - И еще работаю иногда для одной газеты, у меня там знакомый редактор.
И однажды, зайдя с Пенденнисом в клуб, Уорингтон потребовал подшивку "Зари" и молча указал пальцем на несколько статей, которые Пен тут же прочитал с великим удовольствием. После этого он без труда узнавал писания Уорингтона - его четкую мысль, заключенную в сжатые периоды, здравый, насмешливый ум и знание предмета.
- На это я не гожусь, - сказал Пен, искренне восхищенный талантом друга. - В политике и в истории я профан и литературу знаю весьма поверхностно. Где мне летать на таких крыльях,
- А у тебя есть свои, - мягко возразил Уорингтон. - Они легче и, может быть, поднимают выше. Те стихи и отрывки, что ты мне показывал, свидетельствуют о природном даре, а это в наши дни встречается редко. Нечего, нечего краснеть, притворщик несчастный! Ты сам уже десять лет в этом убежден. Думается мне, что в тебе горит священное пламя, пусть слабый, но подлинно поэтический огонек; а по сравнению с этим все наши керосиновые лампы - ничто, сколько их ни оправляй. Ты поэт, мои милый. - И Уорингтон хлопнул Пена по плечу своей мощной ладонью.
У Артура даже слезы выступили на глазах.
- Как ты добр ко мне! - сказал он.
- А это потому, что ты мне по душе, дружище. Мне было здорово тоскливо жить одному, и твоя физиономия сразу мне понравилась. Понравилось, как ты смеялся над этим безобидным снобом Лоутоном. Словом, не знаю почему, но так уж получилось. Я один на свете. Мне очень нужен был хороший товарищ. - И в темных глазах Уорингтона выразилась неизъяснимая доброта и грусть.
Увлеченный своими мыслями и похвалами друга, Пен не заметил этой печали.
- Спасибо тебе, Уорингтон, - проговорил он. - Спасибо за дружбу и... и за то, что ты сказал про меня. Мне и правда часто казалось, что я поэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136