лишь присмотревшись внимательнее, вы заметили бы ненатуральное происхождение его густой каштановой шевелюры и первые морщинки на красивом рябоватом лице, вокруг несколько выцветших глаз. Нос он имел веллингтоновского образца. Пальцы и манжеты у него были на диво длинные и белые. На манжетах он носил золотые пуговицы - подарок его королевского высочества герцога Йоркского, а на пальцах - несколько изящных перстней, из которых самый широкий украшен был знаменитым гербом Пенденнисов.
Он всегда располагался за одним и тем же столиком, в одном и том же углу комнаты, откуда теперь уже никому не приходило в голову его изгнать. В прежние дни какие-то кутилы-сумасброды попытались было раз-другой занять его место; но в том, как майор сел за соседний стол и оглядел самозванцев, было столько спокойного достоинства, что всякий лишился бы аппетита, почувствовав на себе этот взгляд; и столик этот - неподалеку от камина, однако же близко и к окну - сделался как бы его собственностью. Здесь в ожидании майора всегда разложены были письма, полученные в его отсутствие, и не один юный денди дивился количеству этих посланий, а также стоявшим на них печатям и надписям о бесплатной доставке. Если возникали споры касательно этикета, высшего общества, кто на ком женат или сколько лет такому-то герцогу, все желали знать мнение Пенденниса. Случалось, к дверям клуба подъезжала какая-нибудь маркиза, чтобы оставить ему записочку или увезти его с собой. Он был в высшей степени обходителен. Молодые люди любили пройтись с ним по Хайд-парку или по Пэл-Мэл: он был со всеми знаком и каждый второй из его знакомых был лордом.
Итак, майор сел за свой всегдашний столик и, пока лакей ходил за гренками и за свежей газетой, оглядел свои письма в двойной золотой лорнет, а затем перебрал их одно за другим и разложил по порядку. Были там большие, парадного вида карточки - приглашения к обеду, наводившие на мысль о трех переменах блюд и тяжеловесной беседе; были секретные записочки, в коих излагались дамские просьбы; было письмо на толстой министерской бумаге, которым маркиз Стайн звал его в Ричмонд - отобедать с несколькими избранными в "Звезде и Подвязке"; и еще одно, от епископа Илингского и миссис Трэйл, имеющих честь просить майора Пенденниса к себе в Илинг-Хаус, и все эти письма Пенденнис прочитал с тем большим удовольствием, что Глаури, доктор-шотландец, завтракавший за соседним столом, не сводил с него глаз и ненавидел его за то, что он получает столько приглашений, а самого Глаури никто никогда не приглашает.
Прочитав всю пачку писем, майор достал записную книжку, чтобы посмотреть, в какие дни он свободен и которые из этих многочисленных свидетельств гостеприимства принять, а которые отклонить.
Он решил не ехать на Бейкер-стрит к директору Ост-Индской компании Катлеру, а лучше пообедать с лордом Стайном и его близкими друзьями в "Звезде и Подвязке"; приглашение епископа принял, ибо, хотя обед предстоял нудный, он любил обедать с епископами, - и так прошелся по всему списку, в каждом случае решая, как подсказывала ему прихоть или интерес. Потом он стал завтракать, просматривая газету: последние события, рождения и смерти и светские новости, чтобы проверить, значится ли его имя в перечне гостей, присутствовавших на празднике у лорда такого-то, а между делом оживленно переговаривался со знакомыми.
Из всей нынешней порции писем майора Пенденниса лишь одно оставалось непрочитанным; со своим провинциальным штемпелем и скромной печатью оно лежало в одиночестве, отдельно от своих великосветских лондонских собратий. Написано оно было красивым кружевным женским почерком, и тем же прекрасным почерком помечено: "Срочно"; однако майор, по причинам, ему одному известным, до сих пор пренебрегал смиренной просительницей, и в самом деле могла ли она надеяться быть выслушанной, когда на аудиенцию к нему явилось столько знатных особ! Письмо это было от одной родственницы майора, и пока сановные его знакомые один за другим удостаивались, так сказать, приема и беседы и отъезжали от ворот, деревенское это послание долго и терпеливо дожидалось в прихожей, возле полоскательной чашки.
Наконец пришел и его черед, и майор сломал печать, на которой значилось "Фэрокс", рядом с почтовым штемпелем "Клеверинг Сент-Мэри". В конверт был вложен второй конверт, и майор, прежде нежели вскрыть его, стал читать листок, в который он был обернут.
"Еще от какого-нибудь герцога? - мысленно проворчал мистер Глаури.Нет, едва ли. Такое письмо Пенденнис не оставил бы напоследок".
"Дорогой майор Пенденнис, - гласило письмо, - прошу и умоляю Вас приехать ко мне немедля. (Как бы не так, - подумал Пенденнис, - а обед у Стайна?) Я пребываю в великом смятении и горе. Бесценный мой мальчик, до сего времени бывший утешением и радостью любящей матери, доставляет мне несказанные огорчения. Он влюбился, воспылал страстью - я с трудом пишу это слово (майор усмехнулся) к одной актрисе, которая здесь у нас играет. Она по меньшей мере на двенадцать лет старше Артура - ему ведь еще только в феврале исполнится восемнадцать, - а бедный мальчик во что бы то ни стало хочет на ней жениться."
"Ого! Что это Пенденнис ругается?" - спросил себя мистер Глаури, ибо, когда майор прочел эту поразительную новость, рот у него раскрылся и лицо выразило удивление и ярость.
"Прошу Вас, дорогой мой друг, - продолжала убитая горем мать, приезжайте тотчас по получении сего письма; и, как опекун Артура, уговорите его, прикажите этому глупому мальчику отказаться от столь пагубного решения". Следовали еще просьбы в том же духе, а затем подпись: "Ваша несчастная любящая сестра _Элен Пенденнис_".
"Фэрокс, вторник", - прочел майор последние слова письма. "Веселые дела творились в Фэроксе во вторник, черт подери! Ну, а теперь посмотрим, что имеет сказать молодой человек". И он взял в руки второе письмо, написанное крупным, небрежным мальчишеским почерком и запечатанное большой печатью Пенденнисов - больше той, что украшала перстень майора, - с добавлением множества сургучных клякс, свидетельствовавших о смятенных чувствах писавшего.
Это письмо гласило:
"Фэрокс, понедельник, полночь.
Дорогой дядюшка!
Оповещая Вас о моей помолвке с мисс Костиган, дочерью Дж. Честерфилда Костигана, эсквайра, из Костигантауна, но которую Вы, возможно, лучше знаете по сцене, как мисс Фодерингэй из королевских театров, что на Друри-лейн и на Кроу-стрит (с выездами в Норич и Уэльс), - я сознаю, что сообщение это, ввиду нынешних предрассудков нашего общества, не может быть приятно моей семье. Мне очень прискорбно, что бесценная моя матушка, которой я, видит бог, не хотел бы причинять ненужных страданий, глубоко взволнована и огорчена этой новостью, которую я ей сообщил нынче вечером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136