.." Но литератор не может не любить те места, где жило столько его собратьев или где бродят детища их фантазии, по сей день столь же реальные для нас, как и писатели, их создавшие; и для меня, например, сэр Роджер де Коверли, гуляющий в садах Темпла и беседующий с мистером Зрителем о красавицах в кринолинах и мушках, что прохаживаются по зеленой траве, фигура не менее живая, чем старый Сэмюел Джонсон, когда он вразвалку шагает сквозь туман в Кирпичный двор к доктору Гольдсмиту, а по пятам за ним верный шотландец; или Гарри Фильдинг, когда он, обернув голову мокрым полотенцем, в закапанных чернилами брыжах, глубокой ночью строчит статью для "Ковент-гарденской газеты", а в прихожей крепко спит мальчишка из типографии.
Когда бы можно было узнать, что делается в любом из четырехэтажных домов в том темном дворе, где обитали наши друзья Пен и Уорингтон, какой-нибудь местный Асмодей мог бы нарисовать нам любопытную картину. На первом этаже, к примеру, живет важный парламентский юрист, который что ни день ездит на званый обед в Белгрэйвию (и тогда его клерк тоже становится джентльменом, зовет в гости друзей и наслаждается жизнью). А еще совсем недавно он не имел ни одного клиента и голодал на каком-то чердаке здесь же, в Темпле; тайком перебивался литературными поделками; надеялся, ждал, изнывал, а клиентов все не было; исчерпал собственные средства и помощь друзей; унижался перед богатыми кредиторами, а бедных умолял потерпеть. Казалось, ему не избежать гибели, как вдруг - поворот колеса фортуны, и счастливцу достался один из тех баснословных выигрышей, какие можно изредка вытянуть в огромной лотерее адвокатуры. Немало более способных юристов зарабатывают в пять раз меньше, чем его клерк - тот самый, что год назад выпрашивал в долг ваксы, чтобы почистить неоплаченные сапоги своего хозяина. На втором этаже обретается, скажем, некий почтенный муж, который прожил здесь уже полвека, которого имя широко известно, голова набита книжной премудростью, а полки уставлены сочинениями писателей античности и знаменитых юристов всех веков. Все эти пятьдесят лет он прожил один и для себя, набираясь учености и приумножая свое состояние. Теперь, на старости лет, он возвращается по вечерам из клуба, где подолгу и со вкусом обедает, в пустую квартиру, где живет отшельником без веры. Когда он умрет, корпорация воздвигнет в его память мраморную доску, а наследники сожгут часть его библиотеки. Прельщает ли вас такая жизнь - сплошное накопление знаний и денег - и такой конец? Однако не будем слишком долго задерживаться перед дверью мистера Рока. Этажом выше живет достойный мистер Грамп, тоже здешний старожил, который, когда Рок возвращается домой читать Катулла, неизменно усаживается играть в вист с тремя неизменными партнерами одного с собой ранга, предварительно осушив с ними за обедом неизменные три бутылки портвейна. По воскресеньям все четверо мирно похрапывают в темплской церкви. Судебными делами их не загружают, но у каждого есть небольшой капиталец. Наверху, через площадку от Пена и Уорингтона, далеко за полночь засиживается мистер Пэйли: он с отличием кончил курс, был оставлен при своем колледже, а теперь до двух часов ночи читает и штудирует судебные дела, встает в семь часов, первым приходит на занятия и уходит лишь за час до обеда; а после обеда опять сидит у себя и до рассвета читает и штудирует дела и, возможно, слышит, как мистер Артур Пенденнис и его друг мистер Уорингтон возвращаются домой из каких-нибудь веселых ночных походов. Насколько же по-иному, чем его легкомысленные соседи, проводит время мистер Пэйли! Он не разменивается на пустяки: он только сосредоточил все силы недюжинного ума на овладении мало достойным предметом и, неотступно преследуя свою цель, изгнал из своего духовного мира все высокие мысли, все лучшие чувства, всю мудрость философов и историков, все думы поэтов; изгнал веселье, игру воображения, тихие раздумья, искусство, любовь, истину - ради того, чтобы изучить необъятный лабиринт законов, толкованием которых он намерен зарабатывать себе на жизнь. Когда-то Уорингтон и Пэйли соревновались за университетские отличия и шли почти голова в голову; а теперь все говорят, что Уорингтон попусту тратит время и силы, а Пэйли не устают хвалить за трудолюбие. Мы, однако, не беремся судить, кто из них лучше употреблял свое время. Первый мог позволить себе подумать; второму думать было некогда. Первый мог питать симпатии и оказывать услуги; второй поневоле был эгоист. Он не мог посвятить себя дружбе, ни сделать доброе дело, ни восхититься творением гения, ни загореться при виде красивого лица или при звуках нежного голоса - все его время и внимание поглощали юридические книги. Вне круга света, который отбрасывала лампа на его рабочий стол, все для него тонуло во мраке. Любовь, природа, искусство (в котором мы воздаем хвалу прекрасному божьему миру), были ему недоступны. Гася на ночь свою одинокую лампу, он ни разу не усомнился в том, что прожил день с пользой, и засыпал с чистой совестью и холодной душой. Но, встречая на лестнице прежнего своего товарища Уорингтона, он содрогался и обходил его, как злодея, обреченного на вечное проклятие.
Быть может, лицезрение тупого честолюбия и самодовольства, которое проглядывало в желтом лице этого живого мертвеца и поблескивало в его узких глазках, а может быть, естественное влечение к удовольствиям и веселому обществу, которое, должно в том сознаться, было у мистера Пена очень сильным, - но что-то мешало нашему незадачливому герою продвигаться к судейскому креслу или мешку с шерстью с тем рвением или, вернее, с тем упорством, какое необходимо человеку, притязающему на эти почетные седалища. Он всей душой наслаждался своей жизнью в Темпле. Достойные его родичи полагали, что он прилежно занимается, и майор в своих письмах к доброй вдове в Фэрокс с радостью сообщал, что мальчик перебесился и взялся за ум. На самом же деле та жизнь, в которую Пен оказался втянут, была для него нового рода развлечением, и он, отказавшись от щегольских привычек и аристократических замашек, усвоенных в компании высокородных университетских приятелей, которых теперь почти всех потерял из виду, с головой окунулся в доселе неизвестные ему и не менее заманчивые, хоть и не столь изысканные развлечения лондонского холостяка. Было время, когда он позавидовал бы нарядным всадникам на Роттен-роу, теперь же он с удовольствием гулял по Хайдпарку пешком и смотрел на них. Он был слишком молод, чтобы преуспеть в лондонском свете без знатного имени и значительного состояния, а пробиваться вверх без этих преимуществ ему было лень. Оттого, что он пренебрегал открывшейся перед ним светской карьерой и, побывав на нескольких балах и раутах, бежал их скуки и однообразия, старый Пенденнис тешил себя мыслью, что он с головой ушел в работу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136