Однако эта иллюзия длилась недолго. Он побежал к актерскому подъезду, надеясь ее встретить, но это ему не удалось. Она прошла в двух шагах от него, под руку с какой-то женщиной, но он не узнал ее - а она его не заметила. На следующий вечер он пришел в театр поздно и преспокойно досмотрел и драму и водевиль, а на третий, его последний вечер в Лондоне... в Опере должна была танцевать Тальони, и давали "Дон-Жуана", его любимую оперу. И мистер Пен предпочел "Дон-Жуана" и Тальони.
И вот теперь он смотрел на нее уже без всяких иллюзий. Она не то чтобы подурнела, но была уже не прежняя. Былое сверкание ее глаз померкло либо уже не слепило Пена. Звучный голос был все тот же, но не вызывал в его груди ответного трепета. Ему чудилось, что он различает ирландский акцент, а интонации казались грубыми и фальшивыми. Ему уже противно было слышать все те же ударения все на тех же словах, только чуть сильнее; ему противно было думать, что когда-то он принимал эту яркую подделку за талант и таял от этих механических рыданий и вздохов. Словно все это было в какой-то другой жизни и не он, а другой человек так безумно любил ее. Ему было очень стыдно и очень тоскливо. Да, бедный Пен! Порою обман дороже истины и сладкие сны приятнее, чем печальное пробуждение.
После театра они ужинали, долго и шумно, а наутро мистер Пен проснулся с отчаянной головной болью, с которой и отбыл в Оксбридж, так как все деньги, бывшие при нем, он уже истратил.
Поскольку вся эта повесть написана по признаниям самого Пена, так что читатель может быть уверен в истинности каждого ее слова, и поскольку сам Пен никогда не мог точно объяснить, куда утекали его деньги и почему он все глубже залезал в долги, - мы, конечно, тоже не можем дать подробный отчет о причинах его денежных затруднений, помимо того общего представления о его образе жизни в Оксбридже, которое уже было дано на последних страницах. Пен особенно не жалуется на мошенничество торговцев - ни местных, ни лондонских, которых он вначале тоже осчастливил своими заказами. Даже Финч, ростовщик, с которым свел его Блаундел и к которому он неоднократно обращался, о чем свидетельствуют его подписи на гербовой бумаге, обходился с ним, по его же словам, довольно милостиво и ни разу не высосал из него больше ста процентов.
Старый повар, горячий его почитатель, брал с него меньше, чем с других, до самого конца снабжал его обедами и, верно, до гробовой доски не стал бы торопить его с оплатой. Было в Артуре Пенденнисе что-то удивительно открытое и милое, что располагало к нему почти всех, с кем он общался, и хотя делало его легкой добычей для мошенников, зато честных людей заставляло относиться к нему даже лучше, чем он того заслуживал. Нельзя было устоять против его добродушия или, когда он показывал себя с самой худшей стороны, не надеяться на то, что не все для него потеряно.
Даже в самую блестящую пору своей студенческой жизни он мог уйти с веселой вечеринки, чтобы посидеть у постели больного товарища. В обхождении со своими знакомыми он не делал разницы между великими и малыми, хотя по великосветским своим вкусам и тяготел к хорошему обществу; он всегда был готов разделить последнюю гинею с неимущим другом, а оказавшись при деньгах, тотчас начинал платить кому следовало и этой своей склонности не поборол до конца жизни.
На третий год кредиторы надвинулись на него как черная туча, и перед дверью его, к ужасу и конфузу преподавателей, собирались толпы, способные устрашить и более отважное сердце. С одними он спорил, другим грубил (по совету мистера Блаундела, который был великий мастер в этом искусстве, хотя ни в каком ином не отличился), третьих умасливал. А еще рассказывают, что когда к нему явилась маленькая Мэри Фродшем, дочь скромного рамочника, который, по заказу Пена, изготовил множество отличных рам для его прекрасных гравюр, и, всхлипывая, рассказала, что отец ее лежит в горячке и у них описали имущество, - Пен в порыве раскаяния выбежал из дому, снес в заклад свои великолепные часы и все остальные драгоценности, кроме старых золотых запонок, принадлежавших еще его отцу, и помчался с вырученными деньгами в лавку Фродшема, где смиренно, со слезами на глазах, просил прощения у бедного торговца.
Имейте в виду, молодые люди, мы привели это как пример не благородства Пена, но скорее его слабости. Куда благороднее было бы вообще не покупать гравюр. И ведь он не сам выкупил те безделушки, под которые получил денег для уплаты Фродшему: его матери пришлось жестоко себя урезывать, чтобы рассчитаться с ювелиром, так что в конечном итоге не кто иной, как она страдала от взбалмошных выходок сына. Мы показываем вам Пена не как героя и образец для подражания, а всего лишь как человека, который при множестве слабостей и недостатков еще способен на благие порывы и не совсем бесчестен.
Как уже было сказано, наставник Пена пришел в ужас, узнав о его безрассудствах: рекомендации пастора Портмена и майора, обстоятельства водворения Пена в колледже, кружок, к которому он примкнул, - все это прочно убедило мистера Бака в том, что его ученик - человек весьма состоятельный, так что он даже удивлялся, почему тот не заведет себе мантии побогаче. Однажды, попав в Лондон на королевский прием, дабы передать адрес от верноподданного его величества Оксбриджского университета, мистер Бак увидел в Сент-Джеймском дворце майора Пенденниса, беседовавшего с двумя кавалерами ордена Подвязки, один из которых, на глазах пораженного Бака, даже увез затем майора в своей карете. Воротившись в Оксбридж, наставник незамедлительно позвал к себе Пена на стакан вина и с этих пор, окончательно убедившись в его знатности и богатстве, уже вовсе не принуждал его появляться в церкви и на занятиях.
Он был как громом поражен, когда узнал правду и выслушал печальную исповедь Пена. В университете долги его составляли изрядную сумму, лондонские же свои долги, к которым наставник не имел отношения, Пен от него утаил. Да и кто на расспросы друзей перечислит все свои обязательства до единого? Преподаватель узнал вполне достаточно: он понял, что Пен беден, что он растратил щедрое, можно даже сказать, царское содержание и взрастил вокруг себя такой богатый урожай долгов, что сжать его будет нелегкой работой, ибо нет другого растения, которое, однажды пустив корни, разрасталось бы столь быстро.
Может быть, потому, что мать его была так добра и снисходительна, Пен смертельно боялся, чтобы она не узнала о его прегрешениях.
- Я не могу ей рассказать! - в отчаянии твердил он мистеру Баку. - Ах, сэр, я поступил с ней как негодяй... - И он терзался раскаянием, и сетовал, что нельзя все начать сызнова, и вздыхал, зачем, зачем дядюшка внушил ему, что надобно водиться со знатными людьми, и какая ему теперь польза от его именитых приятелей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136