Сначала он не мог подыскать ему названия. Оно было как-то связано с обособленностью, и все же это было нечто иное. Довольно-таки сильное чувство, делающее уединение приятным, даже волнующим.
Потом он понял. В течение всех этих месяцев в Нью-Йорке он вел, так сказать, беспочвенное гостиничное существование. Все изменилось и стало прочным после их переезда в этот дом. Теперь он опять играл свою обычную роль — отца семейства в своем собственном доме; хозяин дома, даже если только в юридическом смысле этого слова, мужчина, обремененный ответственностью и собственностью.
Эта роль — по крайней мере так, как он исполнял ее в Чикаго, — предполагала и кое-что другое: помощь по дому, постоянный, пусть даже неосознанный контроль за ведением домашних дел, указания миссис Кейдж и детям.
Иными словами, решил Палмер, теперь он полностью восстановлен в качестве pater familias [Отец семейства (лат.)]. Но существование Вирджинии Клэри придавало всему этому как бы дополнительный аспект.
Впервые Палмер увидел, какова была, в сущности, эта роль. И он понял теперь, что это были две роли. Он, как актер, вел двойную жизнь. И пока есть два Палмера, которых надо играть, ни один из них не настоящий. Вся жизнь целиком стала вымыслом.
Палмер криво улыбнулся в темноте. Теперь он разобрался в обоих ощущениях. Обособленность была, как у актера. И тесно связанным с обособленностью было сознание того, что на тебя смотрят.
Отец семейства. Любовник. Не всякий может одновременно справиться с такими ролями, подумал он. Не всякий мог бы играть и мужчину и юношу. Неожиданно ему пришло в голову: а вообще ктонибудь когда-нибудь мог?
— Вудс, дорогой.
— Иду.
Он стал подниматься наверх, сначала медленно, неуверенно, по невидимым в темноте ступенькам, там, где стало светлее, ускорил шаги. Остановился у входа в столовую. Эдис включила полный свет. Комната выглядела ослепительной, а лица детей симпатичными и почти чистыми.
— Занавес поднят!
Глава тридцать седьмая
К тому времени, когда поезд отошел от Сто двадцать пятой улицы Манхэттена и загромыхал к северу, направляясь в Олбани, все места в салон-вагоне уже были заняты. Но Палмер был одним из немногих пассажиров, кто заранее заказал себе место. Остальные постепенно заполняли вагон с той нарочитой незаинтересованностью, которую Палмер очень часто замечал у людей в поездах или на океанских лайнерах, особенно в первый день путешествия. С этаким подчеркнутым безразличием входили они в салон-вагон, по-видимому надеясь, что подлинная причина их появления вполне замаскирована демонстративно небрежной манерой: «Раз уж мы оказались здесь, почему бы нам не пропустить по рюмочке».
Палмер маленькими глотками тянул виски и поверх стакана наблюдал за своими попутчиками. Совершенно очевидно, решил он, что, в сущности, мало кому из них была так уж необходима выпивка. В самолетах другое дело: алкоголь — хорошее успокоительное средство для нервных путешественников. Но салонвагон, отметил Палмер, привлекал пассажиров возможностью побеседовать друг с другом и хотя бы относительной свободой передвижения, которой они были лишены на своих сидячих местах в купе. Имея в перспективе четыре часа ничегонеделания, подумал Палмер, американцы предпочтут почти любое занятие сидению на одном месте.
Потому что, продолжал он рассуждать про себя, когда неподвижно сидишь на одном месте, невольно отключаешься от окружающего и остаешься наедине с самим собой. То есть обнаруживаешь, что начал думать.
Продолжая потягивать виски, Палмер усмехнулся. Чего-чего, а размышлений американцы привыкли избегать. Это громогласно подтверждали киоски железнодорожных станций и аэродромов. Тонны бумаги и яркой типографской краски были израсходованы на журналы и книги в мягких обложках — все эти расхитители времени, которые гарантировали заполнение утомительных часов бездействия, смертельно долгих часов, когда в дверь твоего сознания стучатся непрошеные мысли.
Палмер повернулся в кресле, чтобы взглянуть в окно. Быстро угасали последние лучи зимнего солнца. Еще мгновение ландшафт оставался отчетливо броским — ярко-желтые, резко черные краски и слабая розовая дымка. Потом небо на западе стало таким же темным, как и над головой. Контрасты исчезли. Ночь выровняла холмистый пейзаж, и там, где только что были тени домов и перекрестки, вспыхнули яркие искры огней.
Палмер легонько вздохнул — он рассчитывал еще на несколько минут заката. Кто-то ему рассказывал — Вирджиния? — о красоте дороги в долине Гудзона. А сейчас выходило, что до Олбани эта дорога не покажет ему ничего, кроме отдельных кусочков сельского ночного ландшафта. Он закрыл глаза и в конце концов задремал.
На древней станции города Олбани негр-шофер в темно-синей форме дотронулся до околыша фуражки:
— Мистер Палмер, сэр?
Палмер отдал ему свой единственный чемодан и прошел за шофером вдоль окутанной дымом открытой платформы и потом один пролет вниз по бетонным ступенькам, провонявшим мочой. У обочины тротуара стоял длинный серый «флитвуд». Шофер открыл Палмеру дверцу машины. Внутри было неприятно жарко.
— Мистер Бернс предложил ехать прямо к клубу «Форт Орандж», сэр, — сказал шофер, включая скорость.
Пока «флитвуд» катил вдоль широкой авеню, Палмер делал все возможное, чтобы не поддаться снова раздражению, которое выбило его сегодня днем из колеи после международного звонка Бернса. У Палмера уже был куплен билет на завтрашний самолет в Сиракузы и обратно. Вместо этого Бернс настоятельно посоветовал ему выехать на день раньше и провести какое-то время вместе с ним в Олбани. Он сказал, что на следующий день отвезет Палмера в Сиракузы на своей машине, а потом привезет назад в Олбани еще на несколько совещаний.
Поскольку, решил сейчас Палмер, он не имеет никакого понятия, почему Бернс предложил изменение в программе, то и не ему склонять эту идею. Впрочем, у него было некоторое нежелание уезжать из Нью-Йорка на день раньше. Было ли это, спросил себя сейчас Палмер, нежеланием потерять вечер с Вирджинией?
Или же он был недоволен тем, что теперь вернется в НьюЙорк лишь накануне рождества и ему едва хватит времени сыграть свою роль в семейных торжествах.
А может быть, раздумывал он, пока большая машина разворачивалась и подъезжала к противоположной стороне улицы, просто я терпеть не могу говорить Бернсу «да»,
Клуб «Форт Орандж» — несколько этажей асимметричной темной массы в стиле старой готической архитектуры — светился в ночной тьме всеми своими окнами. Палмер вслед за шофером вошел в здание и остановился в просторном фойе, не зная, что делать дальше. Навстречу ему из-за конторки в углу поднялся пожилой клерк.
— Вас ожидают, мистер Палмер, — произнес он высоким надтреснутым голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191