— Зато я вижу, — наконец сказала она. — Внутри вас какая-то смесь разных людей. Получается нечто вроде двойной экспозиции. Там есть горячий человек и холодный.
— В каждом так.
— Правда?
— Думаю, да. — Он слегка повернулся к ней и с удивлением увидел, что она пристально за ним наблюдает. — Горячий человек вовлекает тебя в беду. Холодный помогает из нее выбраться.
— В беду?
Он сделал неопределенный жест:
— Осложнения. Противоречия. Затруднения.
— Это не беда, — мягко возразила она, — это просто жизнь.
— Если вы правы, то жизнь — препротивная штука.
— Так и есть.
— Беспорядочная, — добавил он.
— Очень.
— Весьма унылая.
— Всегда.
— Трудно поверить, — сказал он. — Это… это…— Он опять сделал неопределенный жест и ощутил, что в темноте коснулся ее руки. Затем почувствовал, как ее пальцы взяли его руку.
— Обескураживающая, — сказала она.
«Должен я держать ее руку или отпустить? Отпустить ее быстро, будто горячую картошку, или сделать это медленно? Тем двоим внутри меня ничего на ум не приходит, но самое интересное, что ум здесь ни при чем», — подумал Палмер.
— В это тоже трудно поверить, — сказал он вслух.
— Вы не легко поддаетесь эмоциям, не так ли?
— Вообще никогда не поддаюсь, — поправил он ее.
— Неужели никогда?
Он негромко рассмеялся: — Я очень сожалел о тех редких случаях, когда это со мной приключалось.
— Это ужасно.
Даже в темноте он увидел, что она повернулась и взглянула ему прямо в лицо. Огни моста за окном зажгли в ее глазах маленькие искорки.
— Может быть. Но это правда.
— Такого убийственного признания мне еще никогда не приходилось слышать.
— Меня вообще-то в любое время трудно назвать весельчаком. А сейчас я, наверно, в своей наихудшей форме. Не люблю, чтобы надо мной кто-нибудь стоял, тем более Мак Бернс.
— А что вы любите? — неожиданно спросила она.
— Мир и покой. Порядок.
Она кивнула. «Чудесно, спокойно и тихо в могиле, но думаю, вас там никто не обнимет», — процитировала она.
Он вздохнул.
— Сегодня целый день меня изводят штампами. А теперь еще и вы цитируете Марвелла.
— Для меня это никогда не было штампом.
Он услышал, что ее обычный низкий голос стал еще ниже, и понял, что был жесток.
— Я не хотел…
— Знаю, — успокоила она его. — Но что бы ни имел в виду Марвелл, я думала именно так. — Она глубоко вздохнула:— Я процитировала это в наставление вам, а не себе.
Он почувствовал слабую дрожь ее руки.
— Не мое дело читать наставления. По идее я должна выслушивать их, не так ли?
— Завтра. В девять утра. — Он слегка сжал ее руку. — Вы будете там для украшения. Кому я действительно собираюсь читать наставление, так это Бернсу.
— Спасибо. — Она минуту помедлила. — Вы всегда так педантичны в обращении с людьми? Вроде первоклассного шахматиста, точно знающего ход каждой фигуры на шахматной доске?
— Не всегда.
— Лишь в том случае, когда удается избежать эмоций? — спросила она, как бы поддразнивая.
Он почти отбросил от себя ее руку.
— Хватит, — резко сказал он. — Вы пытаетесь использовать свое женское обаяние.
— Да.
— Вот уже несколько минут.
— Простите. — Она отошла от него. — Уже поздно. Пошли по домам.
В комнате было темно, а город за окном казался очень далеким. Его охватило острое чувство одиночества. Она касалась только его руки, но, когда отошла, он почувствовал себя совершенно покинутым. И вот теперь они уходят.
— Нет, — сказал он. — Простите меня. Это говорил холодный человек.
Она не двинулась, не моргнув глазом.
— А что говорит горячий человек?
— Он…— Палмер почувствовал, как его горло странно сжалось. — Он не…— Он кашлянул, но спазм не проходил. — Он не г-говорит, — услышал он и едва узнал свой голос. Эти слова, которые он с трудом, заикаясь, выговорил, казалось, еще сильнее сжали ему горло. Он на мгновение закрыл глаза и сосредоточился. — Он не говорит, — удалось ему повторить.
— Никогда?
— Кажется, что он…— Палмер замолчал и сделал трудный глубокий вдох. Напряжение в горле как будто распространилось и на легкие: ему с трудом удалось набрать достаточно воздуха. Он медленно открыл глаза, выпрямился, как бы подбираясь, сделал еще один судорожный вдох и быстро добавил:— К-кажется, он ум-м-ер.
— О-о!
— Очень давно, — закончил он. Слова вырвались в мучительном выдохе, почти как рыдание. Чувствуя, что комок снова подступает к горлу, Палмер с отчаянной торопливостью рванулся к ней. Он схватил ее руки и ощутил теплую кожу под своими холодными пальцами. Он притянул ее к себе, и слабый дымный запах духов, казалось, поглотил его. Ее мягкие губы приоткрылись, и он ощутил дымный вкус виски. И ее руки обвились вокруг него. И он стал медленно, а потом все быстрее тонуть.
Глава двадцать седьмая
Мак Бернс, кажется, спит на шелковых простынях, — с этим поразительным открытием пришло к Палмеру много позже первое трезвое и ясное ощущение реальности. Он перевернулся на бок и глянул на простыни. В темноте было трудно определить — шелковые они или нет. Слабый свет падал слева в окно спальни. Источник находился несколькими этажами ниже в квартире через дорогу, и поэтому свет лежал небольшим квадратом на потолке над его головой. Палмер погладил простыню, ощущая под пальцами благородную ткань, потом вздохнул и снова перекатился на спину. Его голова лежала на скомканной подушке. Он взглянул на свое тело. Вот уже много лет Палмер не рассматривал его на досуге и сейчас пришел к выводу, что ноги слишком тонки. Вернее, если говорить беспристрастно, он вообще за последнее время располнел, а ноги — все еще такие, как в юности, — больше не соответствовали фигуре. Палмер посмотрел на свой живот, на клин темно-русых волос, на свои ноги, слегка пошевелил пальцами ног. Черт бы побрал Бернса! Можно ведь привыкнуть и к такой восточной роскоши, как шелковые простыни.
Ее ног не было видно. Она лежала на животе справа от Палмера и дышала так ровно, что он был уверен: спит. При слабом свете два холма ее ягодиц возвышались, как бело-розовая сахарная вата, переходя потом в тонкую талию. Впадина между холмами, глубокая и темная, мелела, по мере того как его взгляд перемещался выше. Еще одна ложбинка, похожая на русло реки, появилась над талией и начала углубляться, пока не достигла плечевых мышц. Затем и она исчезла. Темные волосы спадали по обеим сторонам головы и позволяли рассмотреть несколько сантиметров ее шеи. Там опять была ложбинка, идущая вверх, в массу спутанных кудрей. Палмер оперся на локоть и сел на огромной постели, чтобы взглянуть на Вирджинию под другим углом.
— М-м-м, — пробормотала она, не поднимая головы. — Который час? Палмер взглянул на руку и с удивлением обнаружил, что снял часы. Покосился на светящийся циферблат дорожного будильника, стоящего около кровати Бэрнса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191