— Ох, смотри, Кристи, так уже тот малыш вышел с кадильницей! — воскликнула миссис Хайз, заметив появление в глубине нефа еще одного мальчика в белом балахоне, — он вышел из-за алтаря. — Идем-ка поскорее, а то нам места не останется!
— Приятно было с вами познакомиться, моя дорогая, — сказала миссис Макмурд, обращаясь к Брианне, и при этом так закинула назад голову, что ее шляпке явно угрожало падение с макушки на пол. — Ох, ну до чего милая и высокая девушка! — Она посмотрела на Роджера и подмигнула — Повезло ей, нашла парня себе по росту, а?
— Кристи!
— Иду, Джесси, иду, уже иду! Вы тут не задерживайтесь, уже пора! — Поправив шляпку, украшенную небольшим пучком перьев шотландской куропатки, миссис Макмурд неторопливо повернулась и последовала за своей подругой.
Колокол над церковью снова начал звонить, и Роджер взял Брианну за руку. Впереди, совсем близко, он увидел Джесси Хайз, оглядывавшуюся в этот момент назад, — и в глазах старой леди светилось раздумье, а улыбка казалась немного смущенной и понимающей.
Брианна опустила пальцы в небольшую каменную чашу, стоявшую у стены возле двери, и перекрестилась. Роджер вдруг понял, что жест Брианны, окунувшей руку в святую воду, показался ему до странности знакомым, несмотря на то, что это был чисто католический обычай.
Много лет назад, когда они с преподобным бродили как-то по холмам, они добрались до некоего священного источника, затаившегося в небольшой рощице. Рядом с тонким фонтанчиком стояла плоская каменная плита, на которой можно было рассмотреть остатки когда-то вырезанного изображения, почти стершегося, — это была лишь тень человеческой фигуры на камне.
Над маленьким озерцом темной воды висело ощущение мистической тайны; Роджер и преподобный отец некоторое время стояли перед источником молча, просто глядя на воду. Потом преподобный наклонился, зачерпнул пригоршню воды и так же молча, торжественно выплеснул ее на основание плиты, зачерпнул еще пригоршню — и омыл свое лицо.
Когда преподобный наклонился, Роджер заметил ветхие обрывки ткани, привязанные к ветвям дерева, возвышавшегося над источником. Конечно же, это были подношения… подношения, оставленные теми, кто молился перед этим источником, теми, кто приходил поклониться древней святыне.
Сколько тысячелетий соблюдался этот ритуал — сначала омыться священной водой, а уж после высказывать свои затаенные желания? Роджер тоже окунул пальцы в чашу, а потом неловко коснулся ими лба и сердца, мысленно произнося нечто вроде молитвы.
Они с Брианной нашли места на скамье в восточном трансепте, устроившись рядом с каким-то разговорчивым семейством, — родители суетливо усаживали поудобнее детей, — причем некоторые из малышей просто засыпали, едва усевшись, — укладывали поудобнее пальто и сумки, и бутылочки с молоком, а маленький, страдающий одышкой орган, невесть где спрятанный, играл «О, маленький град Вифлеем».
Потом музыка умолкла. Молчаливое ожидание повисло над всеми, и тут же орган взорвался новой мелодией, величественной вариацией на тему «Приди, Господь, мы дети Твои».
Роджер встал вместе со всеми прихожанами, когда процессия вышла в центральный проход. В ней участвовали несколько псаломщиков и прислужников в белых одеждах, и один из них размахивал кадилом, испускавшим клубы ароматного дыма, окутавшего людей. Еще один нес какую-то книгу, а у третьего было в руках большое распятие, и ужасающе вульгарная фигура на нем была измазана красной краской, чей кровавый цвет перекликался с цветом риз священника, золотых с алым.
Вопреки самому себе, Роджер почувствовал, что просто задыхается от отвращения; вся эта смесь варварской пышности с песнопениями на латинском языке казалась ему слишком чужеродной, слишком несоответствующей его подсознательным представлениям о церкви как месте, где обращаются к Богу.
Но по мере того, как месса продолжалась, все стало выглядеть чуть более нормальным; читали Библию, и Роджер слышал знакомые с детства слова, а потом его охватила привычная скука от долгого обряда, в которой было даже что-то приятное, и он рассеянно слушал обычные рождественские призывы к миру, доброте, любви… эти слова всплыли на поверхность его сознания, безмятежные, как белые лилии, плавающие в озере слов.
К тому времени, когда прихожане снова поднялись со своих мест, Роджеру все это уже совершенно не казалось таким уж странным и чужеродным. Знакомая жаркая духота молитвенного собрания была насыщена запахами мастики для паркета, влажной шерстяной ткани, нафталина, а заодно и слабым духом виски, которым некоторые из местных жителей подкрепились перед долгой службой, — и благодаря этому привычному букету Роджер почти уже не замечал сладкого, отдающего мускусом дымка ладана. А когда он вдыхал чуть поглубже, ему казалось, что он улавливал свежий запах травы, исходивший от волос Брианны.
Ее волосы мягко светились в тусклом свете трансепта, густые и пышные, и фиолетовый цвет джемпера Брианны подчеркивал глубину их оттенка. Медные искры, вспыхивавшие в темных прядях, подчеркивали окружавшую их полутьму; волосы Брианны имели сейчас глубокий красновато-коричневый оттенок, напоминающий шкуру красного оленя, и Роджера охватило вдруг то же самое чувство беспомощной тоски, какое он испытал однажды, внезапно встретившись на горной тропе с таким красным оленем, — ему ужасно захотелось прикоснуться к зверю, погладить это дикое существо и удержать его при себе, — и в то же время он прекрасно знал, что малейшее движение заставит оленя мгновенно сорваться с места и исчезнуть.
Что бы там ни говорили об апостоле Павле, подумал Роджер, этот человек хорошо знал, что делал, когда велел женщинам прикрывать волосы. Они и в самом деле вызывают вожделение, разве не так? Перед ним вдруг как наяву возник обшарпанный холл, и капли воды, стекающие по коже Брианны, и влажные, прохладные змеи волос, рассыпавшиеся по ее плечам. Он повернулся в другую сторону, пытаясь сосредоточиться на том действе, что происходило перед алтарем, — там священник как раз поднял вверх большой круг плоского хлеба, а маленький мальчик отчаянно тряс колокольчик.
Он наблюдал за Брианной, когда та пошла принимать Святое причастие, и вдруг с немалым изумлением обнаружил, что мысленно повторяет молитву.
Роджер несколько расслабился, когда осознал смысл своей молитвы: это не было «Позволь мне обладать ею», как он мог бы ожидать. Нет, в его уме звучали куда более простые — и более приемлемые, тут же подумал он, — слова: «Позволь мне заботиться о ней, позволь мне боготворить ее и любить ее вечно; позволь мне всегда быть рядом с ней». Роджер кивнул, глядя на алтарь, потом вдруг поймал удивленный взгляд человека, сидевшего рядом, выпрямился и откашлялся, смущенный, как будто кто-то подслушал его очень личный разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201