Двадцать из оставшихся уже приехали к нам и получили хорошую землю вдоль реки, под покровительством Джейми. Один из них, правда, оказался слабоумным, но он работал как поденный рабочий то у одного фермера, то у другого, так что вполне мог прокормиться. Но тем не менее все эти дела полностью исчерпали наши ресурсы, высосали все наши небольшие деньги, занятые под будущий урожай… и вынудили Джейми пуститься в пугающую авантюру.
Он поехал в Кросскрик, обошел там всех своих знакомых и занял у каждого понемножку, и с этими деньгами отправился в одну прибрежную таверну, где играл три дня и три ночи подряд, увеличив свой капитал в четыре раза… и едва не получив в процессе игры удар ножом, о чем я узнала лишь много позже. Я, помню, просто онемела от ужаса, уставившись на длинную рваную дыру на груди его сюртука.
— Ч-что… — хрипло выдавила я наконец.
Он небрежно пожал плечами; вид у него в тот день был по-настоящему утомленный.
— Да неважно, — сказал он. — Все обошлось.
Потом он побрился, умылся и снова отправился объезжать плантаторов, возвращая каждому долг с благодарностью и с небольшим процентом, и нам тогда осталось достаточно, чтобы купить зерно для посева и еще одного мула для пахоты, а также козу и нескольких поросят.
Я тогда больше ни о чем его не спросила; просто заштопала его сюртук и уложила его в постель, когда он вернулся, раздав долги. Я сидела рядом с ним долго-долго, глядя на его изможденное, покрывшееся морщинами лицо; они только слегка разгладились, когда он заснул.
Только слегка. Я взяла его руку, безвольную и тяжелую во сне, и стала рассматривать линии на его покрытой мозолями ладони. Линия ума и линия сердца, и линия жизни — длинная и глубокая. Сколько жизней держал он в своих руках?
Мою собственную, прежде всего. Наших арендаторов. Жизни Фергуса и Марселы, только-только прибывших с Ямайки в компании с Германом, толстощекого очаровашки, — и счастье одуревшего от радости папаши целиком и полностью зависело от того, будет ли счастлив его крохотный отпрыск.
При этой мысли я невольно бросила взгляд за окно. Ян и Джейми помогли молодой семье построить маленький домик всего лишь в какой-нибудь миле от нашего собственного, и Марсела иной раз заходила к нам вечерком, вместе с младенцем.
Я всегда так рада была видеть его… Иной раз меня охватывала отчаянная тоска по Брианне, и маленький Герман заменял мне тех внуков, которых мне никогда не придется держать на своих руках.
Я вздохнула и постаралась отогнать грустные мысли.
Джейми и Дункан вернулись с бутылочкой виски; я слышала, как они разговаривают возле загона, и их голоса звучали теперь куда более спокойно и расслабленно, напряжение между мужчинами исчезло… на какое-то время.
Разровняв высыпанное из мокрого мешка зерно и задвинув плоскую корзину в угол у очага, чтобы оно просохло, я подошла к письменному столу, открыла чернильницу и открыла тетрадь. Сами по себе роды прошли без особых осложнений; единственным необычным моментом был «чепчик» на голове младенца, обрывок околоплодной оболочки, — в таких случая говорят «родился в сорочке»…
Я прекратила писать и встряхнула головой. Все еще продолжая частью ума думать о Джейми, я была не слишком сосредоточена на том, что пишу. Ребенок Петронеллы родился без «сорочки». Я отчетливо вспомнила макушку крохотной головки, показавшуюся на свет, маленькое пятнышко, покрыто темными волосиками… мышцы влагалища Петронеллы охватывали его огненно-красным кольцом. Я прикоснулась к головке, ощутила пульс, бившийся прямо под тонкой кожей. Я отлично помнила ощущение влаги на своих пальцах, точно такое же ощущение возникает, если дотронуться до едва вылупившегося цыпленка…
Это был сон, подумала я. Я заснула там, в норе на берегу ручья, а теперь перепутала картины двух рождений — ребенка Петронеллы и Брианны. Это Брианна появилась на свет в сорочке.
«Колпак дурака», называют это шотландцы. Чепчик счастья. Благоприятное предзнаменование, говорят они, — дескать, эта оболочка всю жизнь защищает человека от многих бед, и он уж точно никогда не утонет. А некоторые из детей родившихся в «чепчике», благословлены вторым зрением… хотя после того, как мне довелось встретиться с одним или двумя ясновидящими, я сильно усомнилась в том, что это именно благословение, а не проклятие.
Ну, к счастью то было или нет, но Брианна никогда не проявляла ни малейших признаков этого странного кельтского «знания», и я думала, что это только к лучшему. Мне было достаточно и моего собственного дара, и я знала, насколько это неприятно — предвидеть то, что должно произойти… и я вовсе не желала того же другим.
Я посмотрела на страницу тетради, лежавшей перед мной. Почти бессознательно я набросала очертания головы девочки. Волна густых вьющихся волос, едва намеченный тонкой линией длинноватый прямой нос… Больше на листе ничего не было.
Я вовсе не была художником. Я научилась вырисовывать аккуратные клинические схемы, зарисовывать конечности, тела, органы… но я не умела вдыхать в свои рисунки жизнь, как это умела Брианна, А рисунок, сделанный мной, был просто памятной заметкой; я могла взглянуть на него и отчетливо увидеть перед собой лицо Брианны. Но если бы я попыталась пойти дальше, попробовала перенести свои воспоминания на бумагу, воплотить их в нечто более осязаемое, — я просто разрушила бы все и даже рисковала потерять тот образ, который бережно хранила в сердце.
Да если бы я и могла, — захотела бы я увидеть Брианну во плоти, здесь, в этом мире? Нет. Совершенно точно — нет. Я уже тысячу раз думала об этом и радовалась, что она пребывает в безопасном и удобном мире своего собственного времени, — и нечего ей делать среди беспорядка и опасностей этой эпохи. Но это совсем не значило, что я по ней не скучала.
Впервые я почувствовала нечто вроде легкой симпатии к Джокасте Камерон и поняла ее желание иметь наследника; ей хотелось иметь кого-то, кто всегда был бы рядом, кто занял бы впоследствии ее место. Ей хотелось знать, что она живет не напрасно.
За окном уже сгущались сумерки, заливая поля, лес, реку. Обычно говорят, что ночь «опускается», но это на самом деле не так.
Темнота поднимается, вырастает, сначала заполняя низинки, потом вползая вверх по склонам, она незаметно забирается под деревья, укладываясь вокруг стволов, пристраивается возле столбиков изгородей, и наконец, по мере того как ночь заполняет землю, выпрямляется во весь рост и сливается с великой тьмой звездного неба.
Я сидела, глядя в окно, наблюдая, как меняется свет в паддоке; и вот настал тот самый короткий и прекрасный миг сумерек… в этот миг все — изогнутые конские шеи, их гладкие крупы, даже отдельные травинки — становится удивительно ярким и прозрачным, и реальный мир вдруг на долю мгновения освобождается от дневных иллюзий, заставляющих нас верить в свет и тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201