– Не забудь про хлеб в духовке, – напомнила мать, да так задорно.
Пол заглянул в духовку, постучал по нижней корочке каравая.
– Готово, – сказал он и подал хлеб матери.
Она тоже постучала.
– Да, – подтвердила она и собралась разгружать свою сумку. – Ох, да я бессовестная транжира. Не миновать мне нищеты.
Пол подскочил к ней, ему не терпелось увидеть, о каком транжирстве речь. Миссис Морел развернула еще газетный сверток, показались корни анютиных глазок и малиновых маргариток.
– Целых четыре пенни выложила, – простонала она.
– Как дешево! – воскликнул Пол.
– Дешево-то дешево, но уж в эту неделю нельзя мне было роскошничать.
– Но ведь прелесть! – воскликнул Пол.
– То-то и оно! – вырвалось у матери, она не сдержала радости. – Посмотри на этот желтый, Пол, конечно, прелесть… и совсем как лицо старика!
– Точь-в-точь! – воскликнул Пол и наклонился понюхать. – И до чего приятно пахнет! Но он весь забрызган.
Он кинулся в кладовку, принес фланелевую тряпочку и осторожно обмыл цветок.
– А теперь посмотри, пока лепестки влажные! – сказал он.
– Да уж! – воскликнула мать, радуясь как маленькая.
Дети со Скарджил-стрит считали себя выше прочих в поселке. Но в том конце, где жили Морелы, было их совсем немного. Оттого они больше держались друг друга. Мальчишки и девчонки играли вместе, девчонки участвовали в драках и грубых играх, мальчишки присоединялись к ним, когда они прыгали через веревочку, катали обруч и кого только из себя не строили.
Энни, Пол и Артур любили зимние вечера, если на дворе было сухо. Они синели дома, дожидаясь, пока пройдут все углекопы, станет темным-темно и улицы опустеют. Тогда они обертывали шею шарфом – как все шахтерские дети, пальто они презирали – и выходили. В проходе между домами тьма, а в самом конце раскрывалось необъятное пространство ночи, внизу, где шахта Минтона, горстка огней, и еще одна вдали, напротив Селби. Самые далекие крохотные огоньки, казалось, уходят во тьму, в бесконечность. Ребята с тревогой смотрели на дорогу, в сторону фонаря, который стоял в конце тропы, что вела в поле. Если на небольшой освещенной площадке никого не было. Пол с Артуром чувствовали себя потерянными. Сунув руки в карманы, стояли они под фонарем, спиной к ночи, глубоко несчастные, и вглядывались в темные дома. Вдруг под короткой курткой мелькал фартук, и на площадку вылетала длинноногая девчонка.
– А где Билли Пиллинс, и ваша Энни, и Эдди Дейкин?
– Не знаю.
Но не так это было и важно – теперь их уже трое. Они затевали какую-нибудь игру вокруг фонаря, а там с воплями выбегали и остальные. И разгорались буйные игры.
Тут был один-единственный фонарь. Позади все тонуло во тьме, будто вся ночь сосредоточилась там. А впереди переваливала через выступ горы тоже совсем темная лента дороги. Случалось, кто-нибудь сбивался с нее и исчезал на тропе. Уже в дюжине ярдов его поглощала ночь. А ребятня продолжала играть.
Из-за того, что жили на отшибе, все они очень сдружились. Если уж вспыхивала ссора, вся игра шла прахом. Артур был очень обидчив, а Билли Пиллинс – на самом деле Филипс – и того обидчивей. Пол тут же брал сторону Артура, Элис сторону Пола, а за Билли Пиллинса всегда вступались Эмми Лимб и Эдди Дейкин. И все шестеро кидались в драку, ненавидя друг друга лютой ненавистью, и потом в ужасе разбегались по домам. Полу не забыть, как во время одной из таких яростных потасовок посреди дороги, из-за вершины горы, медленно, неотвратимо, точно огромная птица, поднялась большая красная луна. И вспомнилось, по Библии луна должна превратиться в кровь. И назавтра он спешил помириться с Билли Пиллинсом, и опять они как одержимые разыгрывали свои бешеные игры под фонарем, окруженные безбрежной тьмой. Заходя в свою гостиную, миссис Морел слышала, как дети поют:
У меня из самолучшей кожи башмачки,
Шелковым похвастаюсь носком;
А на каждом пальце перстеньки,
Умываюсь только молочком.
Судя по доносящимся из тьмы голосам, они так были захвачены игрой, будто и вправду одержимые. Они заражали своим настроением мать, и она прекрасно понимала, почему в восемь они вернулись такие разрумянившиеся, с блестящими глазами, так увлеченно захлебывались словами.
Всем им нравился дом на Скарджил-стрит за то, что открыт со всех сторон и видно из него далеко. Летними вечерами женщины обычно стоят, опершись о забор, болтают о том о сем, глядят на запад, а закат все разгорается, и скоро вдали, где зубчатая, точно хребет тритона, вырисовывается гряда дербиширских холмов, небо тоже становится алым.
В летнюю пору шахты никогда не работают полный день, особенно те, где угольные пласты мягкие. Миссис Дейкин, живущая в соседнем доме, пойдет к забору вытрясти каминный коврик и уж наверняка приметит мужчин, что медленно поднимаются в гору. Сразу увидит – это углекопы. И – высокая, тощая, по лицу ясно – злющая – стоит наверху и будто грозит несчастным углекопам, которые устало бредут по дороге. Еще только одиннадцать. Над дальними, поросшими лесом холмами не успела рассеяться дымка, укрывающая их поутру тонким крепом. Первый шахтер подходит к приступкам у изгороди. «Скрип-скрип» – толкает он калитку.
– Чего это, уже пошабашили? – восклицает миссис Дейкин.
– Пошабашили, соседка.
– Вот жалость-то, не дали вам наработаться, – ехидничает она.
– И впрямь так, – отвечает углекоп.
– А вы и рады, – говорит она.
Углекоп шагает дальше. А миссис Дейкин идет по двору, углядела миссис Морел, когда та понесла высыпать золу в яму.
– Я что говорю, соседка, на минтонской шахте пошабашили, – кричит она.
– Да что ж это делается! – гневно откликнулась миссис Морел.
– И то! Я только сейчас видала Джона Хачби.
– Могли бы вовсе не ходить, – сказала миссис Морел. И обе с возмущеньем пошли каждая к себе.
Углекопы разбредались по домам, лица даже не успели по-настоящему почернеть от угольной пыли. Морел возвращался злой как черт. Что и говорить, солнечное утро куда как хорошо. Но он отправился в шахту рубить уголь, и не по нраву ему было, что им велели уходить.
– Господи, в такое-то время! – воскликнула жена, едва он переступил порог.
– А я виноват, что ли, жена? – взъелся он.
– И обед еще не готов.
– Завтрак, значит, буду есть, какой в шахту брал, – жалобно пробурчал Морел. И стыдно ему было и тошно.
И дети, возвратясь из школы, с удивлением смотрели, как отец ест за обедом два толстых ломтя уже несвежего и грязного хлеба с маслом, которые побывали в шахте.
– А почему папка свой завтрак сейчас ест? – спросил Артур.
– Заорет она на меня, коли не съем, – фыркнул Морел.
– Выдумаешь тоже! – воскликнула жена.
– А чего ж ему пропадать? – сказал Морел. – Не таковский я, как вы, чтоб чего зря бросать. Я если в шахте кусочек хлеба оброню, в пыль да в грязь, все одно подберу и съем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132