Мириам близоруко склонилась над рисунками.
Его взяла досада, что она так пристально рассматривает все, что он делает, вглядывается в него самого. Он пошел в гостиную и возвратился со свернутым коричневым холстом. Осторожно развернул и разложил на полу. Оказалось, это занавесь, или portiere, на которую по трафарету был нанесен прелестный орнамент из роз.
– Какая красота! – воскликнула Мириам.
Эта ткань с чудесными бледно-красными розами и зелеными стеблями, лежащая у ее ног, была такая простая, и, однако, что-то в ней чудилось греховное. Мириам опустилась перед ней на колени, темные кудри ее упали на лоб. Пол видел, как томно она склонилась к его работе, и сердце учащенно заколотилось. Внезапно она подняла на него глаза.
– Почему этот узор кажется жестоким? – спросила она.
– Что?
– В нем есть что-то жестокое, – сказала Мириам.
– Так ли, нет ли, а он очень хорош, – ответил Пол, любовно сворачивая свою работу.
Мириам в задумчивости медленно поднялась.
– А что ты станешь с ним делать? – спросила она.
– Отошлю к Либерти. Я делал это для мамы, но она, пожалуй, предпочтет деньги.
– Наверно, – согласилась Мириам.
В голосе Пола слышалась горечь, и ей было его жаль. Для нее-то деньги ничего бы не значили.
Он унес холст в гостиную. А вернувшись, протянул Мириам холст много меньше. То была накидка на подушку с тем же рисунком.
– Это я сделал для тебя, – сказал он.
Мириам потрогала материю дрожащими руками и ничего не сказала. Полу стало неловко.
– О Господи, хлеб! – воскликнул он.
Он вытащил верхние караваи и с силой по ним похлопал. Они испеклись. Он положил их на плиту, чтобы остудить. Потом зашел в чулан при кухне, смочил руки, выгреб из миски остатки белого теста и опустил на противень. Мириам все стояла, склонясь над разрисованной накидкой. Пол принялся счищать с рук налипшее тесто.
– Тебе, правда, нравится?
Она вскинула на него темные глаза, в них пламенела любовь. Он смущенно засмеялся. Потом заговорил о рисунке. Он не знал наслаждения выше, чем рассказывать Мириам о своем любимом занятии. Этим их беседам, когда он говорил о своей работе и задумывал что-либо новое, он отдавался со всем пылом, со всей бушующей в крови страстью. Мириам будила его воображение. Она не понимала этого, как не понимает женщина, что в утробе своей зачала дитя. Но и для нее и для него то была жизнь.
Во время их разговора в кухню вошла молодая женщина лет двадцати двух, невысокая, бледная, с ввалившимися глазами, но была странная безжалостность в ее облике. Она дружила с семьей Морелов.
– Раздевайся, – сказал Пол.
– Нет, я на минутку.
Гостья опустилась в кресло напротив Пола и Мириам, которые сидели на диване. Мириам чуть отодвинулась от него. Было жарко, пахло свежеиспеченным хлебом. Румяные караваи лежали на плите.
– Вот уж не чаяла увидеть тебя здесь нынче вечером, Мириам Ливерс, – сказала Беатриса.
– Почему же? – севшим голосом пробормотала Мириам.
– Покажи-ка твою обувку.
Мириам не шевельнулась, явно смущенная.
– Видать, неохота, – засмеялась Беатриса.
Мириам выставила башмаки из-под платья. Вид у них был нелепый, нерешительный, просто жалкий, они выдавали застенчивость хозяйки, ее неуверенность в себе. И они оказались заляпаны грязью.
– Во, видали! Сплошь изгажены, – воскликнула Беатриса. – Кто их тебе чистит?
– Сама чищу.
– Ну и работенка тебя ждет, – сказала Беатриса. – Нынче вечером я бы и для-ради целой оравы парней сюда не притащилась. Да ведь любви слякоть не помеха, верно, голубчик мой Апостол?
– Inter alia, – ответил Пол.
– О Господи. Ты что, на чужих языках лопочешь? Что это значит, Мириам?
Последний вопрос был полон ехидства, но Мириам этого не заметила.
– «Между прочим», по-моему, – смиренно ответила она.
Беатриса высунула язык и зло рассмеялась.
– «Между прочим». Апостол? – повторила она. – Стало быть, по-твоему, любви не помеха ни мать с отцом, ни сестры да братья, ни друзья и подружки, любовь даже и над любимым посмеется?
Она изображала этакую наивность.
– В сущности, любовь – огромная улыбка, – ответил Пол.
– Исподтишка, Апостол Морел… уж ты мне поверь, – сказала Беатриса. И опять разразилась негромким злым смехом. Все до единого приятели Пола с восторгом нападали на Мириам, и Пол не кидался ее защищать – казалось, он таким образом пользуется случаем ей отомстить.
– Ты все еще преподаешь? – спросила Мириам Беатрису.
– Да.
– Тебя, значит, не уволили?
– Думаю, уволят на Пасху.
– Просто позор – неужели тебя выгонят только за то, что ты не сдала экзамен?
– Кто его знает, – холодно ответила Беатриса.
– Агата говорит, ты ничуть не хуже любой другой учительницы. Нелепость какая-то. Но почему же ты не сдала экзамен?
– Не хватает мозгов, верно, Апостол? – бросила Беатриса.
– Только и хватает, чтоб кусаться, – со смехом ответил Пол.
– Несносный! – крикнула она и вскочила, кинулась к нему и шлепнула по щеке. Ручки у нее были маленькие, очень красивые. Он стиснул ее запястья, а она пыталась вырваться. Наконец высвободилась, обеими руками ухватила его густые темные волосы, затрясла.
– Твоя взяла! – сказал Пол, пальцами приглаживая волосы. – Ненавижу тебя!
Беатриса расхохоталась.
– Берегись! – сказала она. – Я хочу сесть рядом с тобой.
– Предпочел бы в соседки ведьму, – сказал он, однако подвинулся, и она уселась между ним и Мириам.
– А как взъерошены его распрекрасные волосы! – крикнула она и расчесала их своей гребенкой. – А до чего прелестные усики! – воскликнула она. Откинула назад его голову и прошлась гребенкой по недавно отпущенным усикам. – Усы у тебя греховные, Апостол, – сказала она. – Рыжие – бесстыжие. Те сигареты у тебя еще есть?
Пол достал из кармана портсигар. Беатриса заглянула в него.
– Подумать только, беру самоновую сигарету, – сказала Беатриса и зажала ее между зубами. Пол поднес зажженную спичку, и Беатриса со вкусом затянулась.
– Покорно благодарю, миленький, – насмешливо изрекла она.
Ее переполняло злорадство.
– Мириам, правда, у него это мило получается?
– Даже очень, – ответила Мириам.
Пол тоже взял сигарету.
– Огоньку, старина? – спросила Беатриса, наклонив к нему свою сигарету.
Пол потянулся к ней прикурить. А она меж тем ему подмигивала. Мириам видела, в глазах у него мерцают озорные искры и полные, чувственные губы вздрагивают. Он стал сам на себя непохож, и это было невыносимо. Такой, как сейчас, он ей чужой, и она для него просто не существует. Она видела, как в красных полных губах подрагивает сигарета. Ей ненавистны были его густые волосы, что в беспорядке упали на лоб.
– Пай-мальчик! – сказала Беатриса и, подняв его подбородок, наградила легким поцелуем в щеку.
– И я тебя сейчас поцелую, – сказал он.
– Нет уж!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132