Мои перчатки у тебя, Мордастик?
Уильям Морел, высокий и худощавый, быстро на нее глянул.
– С чего бы это?
– Значит, я их потеряла. Не сердись на меня.
Уильям нахмурился, но ничего не сказал. Девушка окинула взглядом кухню. Заткнутые за картинки вечнозеленые с блестящими листьями веточки омелы, деревянные стулья и столик из сосновых досок – маленькой и странной показалась она гостье. В эту минуту вошел Морел.
– Привет, папа!
– Привет, сын!
Они пожали друг другу руки, и Уильям представил отцу свою невесту. Девушка улыбнулась той же сдержанной улыбкой.
– Здравствуйте, как поживаете, мистер Морел?
Морел подобострастно поклонился.
– Очень даже хорошо, надеюсь, и вы тоже. Располагайтесь, мы вам рады.
– О, благодарю вас, – его слова, видимо, позабавили гостью.
– Вы, наверно, хотите подняться в спальню, – сказала миссис Морел.
– Если вы не возражаете, но только если это не требует никаких хлопот.
– Никаких хлопот. Энни вас проводит. Уолтер, отнеси наверх этот чемодан.
– И пожалуйста, не наряжайся целый час, – сказал Уильям своей нареченной.
Энни взяла медный подсвечник со свечой и, от смущения едва решаясь хоть слово вымолвить, повела молодую гостью в переднюю спальню, которую освободили для нее мистер и миссис Морел. Эта комната тоже оказалась маленькая и нетопленая. Жены углекопов зажигают камин в спальне только если кто-нибудь тяжело болен.
– Расстегнуть ремни у чемодана? – спросила Энни.
– О, большое вам спасибо!
Энни взяла на себя роль горничной, потом сошла вниз за горячей водой.
– По-моему, она немного устала, мама, – сказал Уильям. – Дорога ужасная, и мы собирались в такой спешке.
– Ей что-нибудь нужно? – спросила миссис Морел.
– Нет-нет, она прекрасно справится.
Но в воздухе был разлит холодок. Мисс Уэстерн появилась спустя полчаса в красновато-лиловом платье, чересчур роскошном для кухни углекопа.
– Говорил я тебе, что не надо переодеваться, – сказал ей Уильям.
– Ну-у, Мордастик! – А потом со своей сладковатой улыбочкой она обернулась к миссис Морел. – Какой он ворчун, правда, миссис Морел?
– Разве? – сказала миссис Морел. – Это совсем нехорошо с его стороны.
– Право, нехорошо!
– Вам холодно, – сказала мать. – Может, подойдете к камину?
Морел вскочил с кресла.
– Сядьте-ка сюда! – сказал он. – Сядьте-ка сюда!
– Нет, папа, оставайся в своем кресле. Садись на диван, Лили, – сказал Уильям.
– Нет, нет! – вскричал Морел. – Туточки всего теплей будет. Сядьте-ка сюда, мисс Уэссон.
– Огромнейшее вам спасибо, – сказала девушка, садясь в кресло углекопа, на самое почетное место. Она поежилась, чувствуя, как в нее проникает кухонное тепло.
– Мордастик, милый, подай мне носовой платок, – сказала она, сложив губки будто для поцелуя и тем особым тоном, как если б они были сейчас одни, отчего все остальные почувствовали себя лишними. Молодая особа, видно, не считала их за людей; так не стесняются при кошках или собаках. Уильям поморщился.
В Стритеме мисс Уэстерн в таком семействе чувствовала бы себя знатной дамой, которая снизошла до людей низкого звания. Ее теперешнее окружение казалось ей черной костью, рабочее сословие – и все тут. Как к ним приспособиться?
– Я схожу, – сказала Энни.
Мисс Уэстерн и бровью не повела, будто к ней обратилась прислуга. Но, когда девушка вернулась с носовым платком, она очень мило сказала ей «О, благодарю вас!».
Она сидела и рассказывала про обед в поезде – до чего он был жалкий, говорила о Лондоне, о танцах. На самом же деле чувствовала себя не в своей тарелке и болтала со страху. Морел все это время сидел и, попыхивая трубкой, туго набитой грубым табаком, глядел на нее и слушал ее бойкие лондонские речи. Миссис Морел, приодевшаяся, в лучшей своей блузе черного шелка, спокойно, негромкими словами поддерживала разговор. Все трое детей сидели вокруг и молча восхищенно слушали. В их глазах мисс Уэстерн была истинная принцесса. Ради нее вынуто все самое лучшее – лучшие чашки, лучшие ложки, лучшая скатерть, лучший кофейник. Они думали, ей это покажется настоящей роскошью. Она же, непривычная к такому окружению, не могла понять, что это за люди, не знала, как с ними держаться. Уильям шутил, но и ему было немного неловко.
Около десяти он сказал невесте:
– Ты не устала?
– Пожалуй, – ответила она, сразу перейдя на совсем особый тон и склонив голову набок.
– Я зажгу ей свечу, мама, – сказал он.
– Хорошо, – ответила мать.
Мисс Уэстерн встала, протянула руку хозяйке дома.
– Спокойной ночи, миссис Морел, – сказала она.
Пол подсел к кипятильнику, налил воды в глиняную бутыль из-под пива. Энни закутала бутыль в старую шахтерскую рубашку из фланели и на прощанье поцеловала мать. Ей предстояло делить комнату с гостьей – другого места в доме не оказалось.
– Обожди минутку, – сказала миссис Морел дочери. И Энни села, держа в обнимку бутыль с горячей водой. Ко всеобщему смущенью, мисс Уэстерн каждому пожала руку и лишь после этого ушла, следуя за Уильямом. Через пять минут он уже снова был внизу. Он как-то приуныл, а почему – и сам не знал. Пока все, кроме него и матери, не пошли спать, он почти не разговаривал. А теперь он встал на каминный коврик, привычно расставил ноги и нерешительно произнес:
– Ну, мам?
– Ну, сын?
Мать села в кресло-качалку, ощущая непонятную обиду за него и унижение.
– Она тебе нравится?
– Да, – не вдруг ответила миссис Морел.
– Она пока стесняется, мам. Ей непривычно. Здесь ведь не так, как у ее тетушки.
– Конечно, мой мальчик, и ей, должно быть, нелегко.
– Ну да. – Он вдруг нахмурился. – Хоть бы она так ужасно не важничала!
– Это только поначалу, мой мальчик. От неловкости. Это пройдет.
– Верно, мама, – с благодарностью согласился Уильям. Но чувствовалось, он все еще озабочен. – Знаешь, мам, она ведь не такая, как ты. Она несерьезная и думать не умеет.
– Она молода, мой мальчик.
– Да, и у ней не было хорошего примера. Ее мать умерла, когда она была совсем ребенком. С тех пор она живет с теткой, которую терпеть не может. А отец у нее гуляка. Никто ее не любил.
– Вот как! Что ж, тем больше ей нужна твоя любовь.
– А значит… придется ей многое прощать.
– Что ж такого ей надо прощать, мой мальчик?
– Не знаю я. Иногда она кажется пустой, но ведь надо помнить, некому было развить то хорошее, что в ней заложено глубже. И потом она от меня без ума.
– Это всякий видит.
– Но знаешь, мама… она… она не такая, как мы. Эти люди, среди которых она живет… у них, по-моему, другие устои.
– Не надо судить слишком поспешно, – сказала миссис Морел.
Но ему, видно, было неспокойно.
Однако утром он распевал и весело носился по дому.
– Привет! – крикнул он, сидя на лестнице. – Ты встаешь?
– Да, – слабо донесся ее голосок.
– Веселого Рождества!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Уильям Морел, высокий и худощавый, быстро на нее глянул.
– С чего бы это?
– Значит, я их потеряла. Не сердись на меня.
Уильям нахмурился, но ничего не сказал. Девушка окинула взглядом кухню. Заткнутые за картинки вечнозеленые с блестящими листьями веточки омелы, деревянные стулья и столик из сосновых досок – маленькой и странной показалась она гостье. В эту минуту вошел Морел.
– Привет, папа!
– Привет, сын!
Они пожали друг другу руки, и Уильям представил отцу свою невесту. Девушка улыбнулась той же сдержанной улыбкой.
– Здравствуйте, как поживаете, мистер Морел?
Морел подобострастно поклонился.
– Очень даже хорошо, надеюсь, и вы тоже. Располагайтесь, мы вам рады.
– О, благодарю вас, – его слова, видимо, позабавили гостью.
– Вы, наверно, хотите подняться в спальню, – сказала миссис Морел.
– Если вы не возражаете, но только если это не требует никаких хлопот.
– Никаких хлопот. Энни вас проводит. Уолтер, отнеси наверх этот чемодан.
– И пожалуйста, не наряжайся целый час, – сказал Уильям своей нареченной.
Энни взяла медный подсвечник со свечой и, от смущения едва решаясь хоть слово вымолвить, повела молодую гостью в переднюю спальню, которую освободили для нее мистер и миссис Морел. Эта комната тоже оказалась маленькая и нетопленая. Жены углекопов зажигают камин в спальне только если кто-нибудь тяжело болен.
– Расстегнуть ремни у чемодана? – спросила Энни.
– О, большое вам спасибо!
Энни взяла на себя роль горничной, потом сошла вниз за горячей водой.
– По-моему, она немного устала, мама, – сказал Уильям. – Дорога ужасная, и мы собирались в такой спешке.
– Ей что-нибудь нужно? – спросила миссис Морел.
– Нет-нет, она прекрасно справится.
Но в воздухе был разлит холодок. Мисс Уэстерн появилась спустя полчаса в красновато-лиловом платье, чересчур роскошном для кухни углекопа.
– Говорил я тебе, что не надо переодеваться, – сказал ей Уильям.
– Ну-у, Мордастик! – А потом со своей сладковатой улыбочкой она обернулась к миссис Морел. – Какой он ворчун, правда, миссис Морел?
– Разве? – сказала миссис Морел. – Это совсем нехорошо с его стороны.
– Право, нехорошо!
– Вам холодно, – сказала мать. – Может, подойдете к камину?
Морел вскочил с кресла.
– Сядьте-ка сюда! – сказал он. – Сядьте-ка сюда!
– Нет, папа, оставайся в своем кресле. Садись на диван, Лили, – сказал Уильям.
– Нет, нет! – вскричал Морел. – Туточки всего теплей будет. Сядьте-ка сюда, мисс Уэссон.
– Огромнейшее вам спасибо, – сказала девушка, садясь в кресло углекопа, на самое почетное место. Она поежилась, чувствуя, как в нее проникает кухонное тепло.
– Мордастик, милый, подай мне носовой платок, – сказала она, сложив губки будто для поцелуя и тем особым тоном, как если б они были сейчас одни, отчего все остальные почувствовали себя лишними. Молодая особа, видно, не считала их за людей; так не стесняются при кошках или собаках. Уильям поморщился.
В Стритеме мисс Уэстерн в таком семействе чувствовала бы себя знатной дамой, которая снизошла до людей низкого звания. Ее теперешнее окружение казалось ей черной костью, рабочее сословие – и все тут. Как к ним приспособиться?
– Я схожу, – сказала Энни.
Мисс Уэстерн и бровью не повела, будто к ней обратилась прислуга. Но, когда девушка вернулась с носовым платком, она очень мило сказала ей «О, благодарю вас!».
Она сидела и рассказывала про обед в поезде – до чего он был жалкий, говорила о Лондоне, о танцах. На самом же деле чувствовала себя не в своей тарелке и болтала со страху. Морел все это время сидел и, попыхивая трубкой, туго набитой грубым табаком, глядел на нее и слушал ее бойкие лондонские речи. Миссис Морел, приодевшаяся, в лучшей своей блузе черного шелка, спокойно, негромкими словами поддерживала разговор. Все трое детей сидели вокруг и молча восхищенно слушали. В их глазах мисс Уэстерн была истинная принцесса. Ради нее вынуто все самое лучшее – лучшие чашки, лучшие ложки, лучшая скатерть, лучший кофейник. Они думали, ей это покажется настоящей роскошью. Она же, непривычная к такому окружению, не могла понять, что это за люди, не знала, как с ними держаться. Уильям шутил, но и ему было немного неловко.
Около десяти он сказал невесте:
– Ты не устала?
– Пожалуй, – ответила она, сразу перейдя на совсем особый тон и склонив голову набок.
– Я зажгу ей свечу, мама, – сказал он.
– Хорошо, – ответила мать.
Мисс Уэстерн встала, протянула руку хозяйке дома.
– Спокойной ночи, миссис Морел, – сказала она.
Пол подсел к кипятильнику, налил воды в глиняную бутыль из-под пива. Энни закутала бутыль в старую шахтерскую рубашку из фланели и на прощанье поцеловала мать. Ей предстояло делить комнату с гостьей – другого места в доме не оказалось.
– Обожди минутку, – сказала миссис Морел дочери. И Энни села, держа в обнимку бутыль с горячей водой. Ко всеобщему смущенью, мисс Уэстерн каждому пожала руку и лишь после этого ушла, следуя за Уильямом. Через пять минут он уже снова был внизу. Он как-то приуныл, а почему – и сам не знал. Пока все, кроме него и матери, не пошли спать, он почти не разговаривал. А теперь он встал на каминный коврик, привычно расставил ноги и нерешительно произнес:
– Ну, мам?
– Ну, сын?
Мать села в кресло-качалку, ощущая непонятную обиду за него и унижение.
– Она тебе нравится?
– Да, – не вдруг ответила миссис Морел.
– Она пока стесняется, мам. Ей непривычно. Здесь ведь не так, как у ее тетушки.
– Конечно, мой мальчик, и ей, должно быть, нелегко.
– Ну да. – Он вдруг нахмурился. – Хоть бы она так ужасно не важничала!
– Это только поначалу, мой мальчик. От неловкости. Это пройдет.
– Верно, мама, – с благодарностью согласился Уильям. Но чувствовалось, он все еще озабочен. – Знаешь, мам, она ведь не такая, как ты. Она несерьезная и думать не умеет.
– Она молода, мой мальчик.
– Да, и у ней не было хорошего примера. Ее мать умерла, когда она была совсем ребенком. С тех пор она живет с теткой, которую терпеть не может. А отец у нее гуляка. Никто ее не любил.
– Вот как! Что ж, тем больше ей нужна твоя любовь.
– А значит… придется ей многое прощать.
– Что ж такого ей надо прощать, мой мальчик?
– Не знаю я. Иногда она кажется пустой, но ведь надо помнить, некому было развить то хорошее, что в ней заложено глубже. И потом она от меня без ума.
– Это всякий видит.
– Но знаешь, мама… она… она не такая, как мы. Эти люди, среди которых она живет… у них, по-моему, другие устои.
– Не надо судить слишком поспешно, – сказала миссис Морел.
Но ему, видно, было неспокойно.
Однако утром он распевал и весело носился по дому.
– Привет! – крикнул он, сидя на лестнице. – Ты встаешь?
– Да, – слабо донесся ее голосок.
– Веселого Рождества!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132