Как-никак в трех видах программы главные
соперники наших ребят - американцы, борьба будет идти между ними.
- Павел Феодосьевич, скажи мне прямо: ты веришь в возможность
свершенного Добротвором?
- Верю или нет, факт налицо. Ведь не подложили же ему эту дрянь в
чемодан, не подбросили разные там "темные силы" - сам купил, сам положил и
привез. Что тут можно ревизовать? Вопрос другой, вот он-то и не дает мне
покоя, потому что знаю Добротвора чуть ли не с пеленок. Что толкнуло его
на это?
- Или кто?
- Ну-ну, ты тоже не блефуй! - осадил меня Савченко. - Ты видел его
кулачищи, даже без перчаток? То-то, такого силой или еще чем-то не
принудишь. Тем паче, что Виктор Добротвор во всех отношениях человек
цельный и крепкий. Это я могу засвидетельствовать на любом уровне.
- Может, кому-то хотел сделать доброе дело? - Я, каюсь, не рассказал
Савченко о разговоре в холле гостиницы в Монреале с канадцем по имени Джон
Микитюк. Умолчал, потому что и сам-то толком не определился, как к новости
отнестись, какие выводы сделать и что предпринять, чтобы не наломать дров.
Ибо давно решил для себя, что разберусь в этой истории досконально и
напишу, как бы ни тяжела оказалась правда.
- Добротвор - не ребенок, он несет полную ответственность за
поступки. Несет вдвойне еще и потому, что он - Виктор Добротвор, имя его
известно в мире. - После продолжительной паузы Савченко, словно споря с
самим собой, сказал, нет, выдохнул едва слышно: - Не верю, не могу
поверить, в голове не укладывается... Чтоб Виктор Добротвор... Нет!
Разговор с Савченко происходил утром, где-то около десяти. Потом я
отправился к себе в пансион писать первый репортаж для газеты. Промучился,
считай, битых три часа, а смог выдавить две с половиной странички не
слишком интересного текста. "Впрочем, - успокаивал я себя, - о чем писать?
Соревнования не начались, никаких фактов, никакой информации, кроме самых
общих сведений да описания мест соревнований. Не разгонишься". Но скорее
всего не писалось по другой причине: из головы не шел Виктор Добротвор...
Когда в дверь осторожно постучали, я решил, что зачем-то понадобился
хозяйке, миссис Келли, и поспешно вскочил из-за стола, чтобы убрать
верхнюю одежду, брошенную на свободное кресло.
- Войдите!
- Благодарю вас, сир, - важно пробасил Серж Казанкини, вальяжный,
самодовольный и испускающий клубы дыма из верной, короткой, как браунинг,
трубки. - Обыскался тебя в пресс-центре, но увы - и след простыл. Никак
творишь?
- Привет, Серж. Сел вот кое-что записать на память, - пробормотал я,
не решившись признаться, что и впрямь писал: стыдно было за строки, что
чернели на белом листе, вставленном в "Колибри".
- Мы с тобой не конкуренты, - произнес Серж традиционную фразу,
впервые услышанную мной еще в Монреале, когда мы познакомились во время
Олимпиады-76. Она, эта фраза, как печать, скрепляющая наши деловые
отношения, и Серж никогда не позволил усомниться в ее крепости. Если
вспомнить, то я сам снабжал Казанкини информацией: и тогда, на Играх в
Монреале, он мне здорово помог, когда я разбирался с историей гибели
австралийского пловца Крэнстона, и четыре года назад здесь, в
Лейк-Плэсиде, - в деле журналиста Дика Грегори...
- Так точно.
- Послушай, мой друг, если я не ошибаюсь, ты в здешних краях не был
четыре года, не так ли?
- Четыре года и десять месяцев без нескольких дней. А что?
- Тогда извини. - Серж нахмурился, и это уже была не наигранная
суровость, к которой он любил прибегать, когда нужно было начать новую
бутылку, а ему не хотелось в одиночку браться за бокал. - Да, извини,
каждый, конечно, имеет право выбирать себе знакомых по своему разумению.
- Серж, ты начинаешь тянуть волынку, - не слишком вежливо оборвал я
его.
- Не знаю, что означает "тянуть волынку", - еще сильнее набычившись,
жестко отбрил меня Казанкини, - но скажу тебе: в Америке нужно отдавать
себе отчет, с кем имеешь дело, иначе можно вполне попасть впросак.
Особенно ежели ты приехал из страны по имени СССР.
- Да ты можешь в конце концов сказать, в чем дело? - Серж не на шутку
вывел меня из себя, что, впрочем, было делом не столь уж и сложным при
моем отвратительном настроении, что не покидало меня со времени
приземления в аэропорту "Мирабель".
- Я бегал за тобой в пресс-центре, потому что тебя разыскивал
Нью-Йорк.
- Какой Нью-Йорк? - растерялся я. - Мне никто не мог оттуда
звонить...
Тебя разыскивал человек по имени... - Серж сделал глубокомысленную
паузу и впился в меня своими итальянскими черными глазищами, словно хотел
проглотить со всеми ненаписанными репортажами из Лейк-Плэсида, - по имени
Джон Микитюк.
- Что же в этом ты узрел необычного? Известный боксер, почему я не
могу быть с ним знаком? - сказал я как можно беспечнее, хотя у самого
сердце екнуло: Джон не разыскивал бы меня без веских на то причин. Но
почему он очутился и Нью-Йорке, ведь, помнится, он и словом не обмолвился
при нашей встрече, что собирается в Штаты. Хотя... для него, профессионала
ВФБ - Всемирной Федерации бокса, - национальная принадлежность ровным
счетом ничего не значила.
- Слушай-ка, парень, - сказал Серж, и я был искренне удивлен и его
тоном, и главное - этим словечком "парень", столь распространенным в
Штатах в обращении между полицейскими и ворами. Во всяком случае я был в
этом уверен, потому что именно так обращались к преступнику или
подозреваемому доброжелательные и добродушные американские полицейские во
всех заокеанских кинодетективах, виденных мной. - Я не американец и
никогда им не стану. Для этого нужно родиться здесь, а не во Франции,
можешь мне поверить. А местные нравы и неписаные законы изучил за годы
проживания здесь совсем неплохо. Кстати, во время Игр в Лос-Анджелесе, где
я действительно был только спортивным журналистом и никем другим, мне
довелось перепробовать немало тем из местной жизни. Одна из них принесла
мне премию Ришелье - за лучший политический репортаж о гангстерах и
наркотиках. Если меня мафия не отправила на тот свет, то лишь потому, что
я иностранец и писал для французских газет, те, естественно, не читают ни
следователи Управления по борьбе с наркотиками, ни федеральные судьи,
принимающие такие дела к рассмотрению. Мне кажется, руководству мафии мои
публикации пришлись по душе - как-никак реклама их всемогущества. Так вот,
Олег, - теперь я не сомневался, что Казанкини действительно глубоко
взволнован и не пытается даже скрывать это, - человек, разыскивавший тебя,
имеет самое прямое отношение к мафии и наркотикам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
соперники наших ребят - американцы, борьба будет идти между ними.
- Павел Феодосьевич, скажи мне прямо: ты веришь в возможность
свершенного Добротвором?
- Верю или нет, факт налицо. Ведь не подложили же ему эту дрянь в
чемодан, не подбросили разные там "темные силы" - сам купил, сам положил и
привез. Что тут можно ревизовать? Вопрос другой, вот он-то и не дает мне
покоя, потому что знаю Добротвора чуть ли не с пеленок. Что толкнуло его
на это?
- Или кто?
- Ну-ну, ты тоже не блефуй! - осадил меня Савченко. - Ты видел его
кулачищи, даже без перчаток? То-то, такого силой или еще чем-то не
принудишь. Тем паче, что Виктор Добротвор во всех отношениях человек
цельный и крепкий. Это я могу засвидетельствовать на любом уровне.
- Может, кому-то хотел сделать доброе дело? - Я, каюсь, не рассказал
Савченко о разговоре в холле гостиницы в Монреале с канадцем по имени Джон
Микитюк. Умолчал, потому что и сам-то толком не определился, как к новости
отнестись, какие выводы сделать и что предпринять, чтобы не наломать дров.
Ибо давно решил для себя, что разберусь в этой истории досконально и
напишу, как бы ни тяжела оказалась правда.
- Добротвор - не ребенок, он несет полную ответственность за
поступки. Несет вдвойне еще и потому, что он - Виктор Добротвор, имя его
известно в мире. - После продолжительной паузы Савченко, словно споря с
самим собой, сказал, нет, выдохнул едва слышно: - Не верю, не могу
поверить, в голове не укладывается... Чтоб Виктор Добротвор... Нет!
Разговор с Савченко происходил утром, где-то около десяти. Потом я
отправился к себе в пансион писать первый репортаж для газеты. Промучился,
считай, битых три часа, а смог выдавить две с половиной странички не
слишком интересного текста. "Впрочем, - успокаивал я себя, - о чем писать?
Соревнования не начались, никаких фактов, никакой информации, кроме самых
общих сведений да описания мест соревнований. Не разгонишься". Но скорее
всего не писалось по другой причине: из головы не шел Виктор Добротвор...
Когда в дверь осторожно постучали, я решил, что зачем-то понадобился
хозяйке, миссис Келли, и поспешно вскочил из-за стола, чтобы убрать
верхнюю одежду, брошенную на свободное кресло.
- Войдите!
- Благодарю вас, сир, - важно пробасил Серж Казанкини, вальяжный,
самодовольный и испускающий клубы дыма из верной, короткой, как браунинг,
трубки. - Обыскался тебя в пресс-центре, но увы - и след простыл. Никак
творишь?
- Привет, Серж. Сел вот кое-что записать на память, - пробормотал я,
не решившись признаться, что и впрямь писал: стыдно было за строки, что
чернели на белом листе, вставленном в "Колибри".
- Мы с тобой не конкуренты, - произнес Серж традиционную фразу,
впервые услышанную мной еще в Монреале, когда мы познакомились во время
Олимпиады-76. Она, эта фраза, как печать, скрепляющая наши деловые
отношения, и Серж никогда не позволил усомниться в ее крепости. Если
вспомнить, то я сам снабжал Казанкини информацией: и тогда, на Играх в
Монреале, он мне здорово помог, когда я разбирался с историей гибели
австралийского пловца Крэнстона, и четыре года назад здесь, в
Лейк-Плэсиде, - в деле журналиста Дика Грегори...
- Так точно.
- Послушай, мой друг, если я не ошибаюсь, ты в здешних краях не был
четыре года, не так ли?
- Четыре года и десять месяцев без нескольких дней. А что?
- Тогда извини. - Серж нахмурился, и это уже была не наигранная
суровость, к которой он любил прибегать, когда нужно было начать новую
бутылку, а ему не хотелось в одиночку браться за бокал. - Да, извини,
каждый, конечно, имеет право выбирать себе знакомых по своему разумению.
- Серж, ты начинаешь тянуть волынку, - не слишком вежливо оборвал я
его.
- Не знаю, что означает "тянуть волынку", - еще сильнее набычившись,
жестко отбрил меня Казанкини, - но скажу тебе: в Америке нужно отдавать
себе отчет, с кем имеешь дело, иначе можно вполне попасть впросак.
Особенно ежели ты приехал из страны по имени СССР.
- Да ты можешь в конце концов сказать, в чем дело? - Серж не на шутку
вывел меня из себя, что, впрочем, было делом не столь уж и сложным при
моем отвратительном настроении, что не покидало меня со времени
приземления в аэропорту "Мирабель".
- Я бегал за тобой в пресс-центре, потому что тебя разыскивал
Нью-Йорк.
- Какой Нью-Йорк? - растерялся я. - Мне никто не мог оттуда
звонить...
Тебя разыскивал человек по имени... - Серж сделал глубокомысленную
паузу и впился в меня своими итальянскими черными глазищами, словно хотел
проглотить со всеми ненаписанными репортажами из Лейк-Плэсида, - по имени
Джон Микитюк.
- Что же в этом ты узрел необычного? Известный боксер, почему я не
могу быть с ним знаком? - сказал я как можно беспечнее, хотя у самого
сердце екнуло: Джон не разыскивал бы меня без веских на то причин. Но
почему он очутился и Нью-Йорке, ведь, помнится, он и словом не обмолвился
при нашей встрече, что собирается в Штаты. Хотя... для него, профессионала
ВФБ - Всемирной Федерации бокса, - национальная принадлежность ровным
счетом ничего не значила.
- Слушай-ка, парень, - сказал Серж, и я был искренне удивлен и его
тоном, и главное - этим словечком "парень", столь распространенным в
Штатах в обращении между полицейскими и ворами. Во всяком случае я был в
этом уверен, потому что именно так обращались к преступнику или
подозреваемому доброжелательные и добродушные американские полицейские во
всех заокеанских кинодетективах, виденных мной. - Я не американец и
никогда им не стану. Для этого нужно родиться здесь, а не во Франции,
можешь мне поверить. А местные нравы и неписаные законы изучил за годы
проживания здесь совсем неплохо. Кстати, во время Игр в Лос-Анджелесе, где
я действительно был только спортивным журналистом и никем другим, мне
довелось перепробовать немало тем из местной жизни. Одна из них принесла
мне премию Ришелье - за лучший политический репортаж о гангстерах и
наркотиках. Если меня мафия не отправила на тот свет, то лишь потому, что
я иностранец и писал для французских газет, те, естественно, не читают ни
следователи Управления по борьбе с наркотиками, ни федеральные судьи,
принимающие такие дела к рассмотрению. Мне кажется, руководству мафии мои
публикации пришлись по душе - как-никак реклама их всемогущества. Так вот,
Олег, - теперь я не сомневался, что Казанкини действительно глубоко
взволнован и не пытается даже скрывать это, - человек, разыскивавший тебя,
имеет самое прямое отношение к мафии и наркотикам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71