В магазине - ни души, и два спортивного вида местных "ковбоя"
откровенно скучали, стоя навытяжку за прилавком и уставившись онемевшими
глазами в телевизор. Мое появление никак не сказалось на их положении, они
лишь кивками голов отстраненно поприветствовали меня и углубились в
телепередачу. Они мне не мешали сладостно - это состояние могут понять
разве что горнолыжники! - щупать блестящие, разноцветные лыжи, собранные с
лучших фабрик мира - от "Кнейсла", снова обретавшего утраченную было
славу, до "Фишеров", "Россиньолей" и "К-2" - гордости американского
спорта, утвержденной на Кубках мира братьями Марэ. Увы, и тут воспоминания
омрачили мое восхищение, и Валерий Семененко незримо встал со мной рядом,
и я словно услышал его голос: "Эх, забраться бы сейчас на Монблан, и
рвануть вниз, и чтоб без единой остановки до самого низа!" Когда я резонно
возражал, что до самого низа Монблана не докатишь даже в разгар альпийской
зимы, потому что снег редко спускается в долину, он упрямо возражал: "Нет
в тебе романтики! Горнолыжник - это птица, это нужно понимать, иначе
нечего делать тебе на склоне!"
Этот Монблан, где ни я, ни Валерка ни разу в своей жизни даже пешком
не побывали, вечно ссорил нас, правда, ненадолго.
Но нет уже Семененко, и его трагическая гибель на шоссе под Мюнхеном
стала забываться, и живет он лишь в крошечном озорном мальчишке - Валерии
Семененко-младшем. Я дал себе слово, что сделаю из него горнолыжника, но
Таня, жена Валерия, категорически возражает. Я надеюсь на время и на
рассудительность Татьяны и верю, что увижу Валерия-младшего среди
участников Мемориала Семененко, ежегодно разыгрываемого в Карпатах.
И черная горечь вползла в сердце, потому что припомнил я и Ефима
Рубцова. Мои публикации той давней истории гибели Валерия Семененко были
перепечатаны и в Штатах, и Рубцова основательно "попотрошили" местные
репортеры, так что имя его надолго исчезло со страниц газет.
Я вдруг вспомнил, что Ефим Рубцов тут неподалеку, в Нью-Йорке, и
удивился, с чего это его не принесло сюда, в Лейк-Плэсид...
Да, отличное оборудование, ничего не скажешь. А ботинки! На одной
незаметной застежке, высокие, как сапоги, они держат ногу мягко, но
мертво, сливаясь в одно целое с лыжей благодаря совершеннейшим "Тиролиям"
- таким сложным и надежным, как написано в наставлении, креплением, что
диву даешься, как они этого достигают, не вмонтировав в механизм крошечную
ЭВМ.
Взяв на память пачку красочных рекламных проспектов, чтоб было чем
потешить обостренный интерес ко всему горнолыжному собратьев-фанатов, я
удалился с видом человека, которому все это легкодоступно, да вот
таскаться с грузом неохота. Два продавца, впрочем, не обратили на мое
исчезновение из магазина ни малейшего внимания - они утонули в "телеке".
Я подходил к Дворцу спорта, когда, обогнав меня, резко затормозил
автомобиль с монреальскими номерами. Не успел я удивиться, как уже сидел в
теплом, с ароматизированным воздухом салоне рядом... с Джоном Микитюком.
9
Ефим Рубцов объявился в "Нью-Йорк пост".
Газету привез Серж Казанкини, прилетевший на крошечном, раскрашенном
под пчелу - в черные и золотисто-желтые полосы - пятиместном самолетике,
одном из двух, принадлежавших бывшему автогонщику. Автомобильный ас
содержал авиафирму с претенциозным названием "Соколы", летал сам, на сезон
рождественских каникул", начиная с конца декабря, нанимал второго пилота,
и их "пчелки" трудились до седьмого пота, перевозя горнолыжников и просто
любителей тишины и покоя. Правда, иногда, как в предыдущие два дня, валил
снег и в горах бушевала буря, и самолетики сиротливо мерзли на аэродроме,
зябко кутая шасси в поземке. Сержу повезло: снегопад ненадолго
утихомирился и позволил автогонщику слетать в Нью-Йорк и обратно.
В гостиницу Серж, однако, добирался уже в метель, и такси вязло в
снегу, и пассажиру доводилось вылазить из машины и толкать ее, и потому
первое, что я услышал, едва мой француз ввалился в отель - заснеженный,
раскрасневшийся, с седой головой, просто-таки облагороженной белыми
снежинками, были слова:
- Я чуть не утонул в снегу, так спешил к тебе, сир! - И добавил: - Мы
с тобой не конкуренты, старина, но мне бы хотелось тоже поиметь кое-чего с
барского стола!
- Сначала нужно знать, что достанется мне, это во-первых. Если же ты
действительно узнал нечто стоящее, я готов поблагодарить моего друга за
работу, это во-вторых.
- Нет, сколько знаю этих русских, или советских, или украинцев, - как
вам удобно, сир, никогда не догадаешься наперед, что они скажут в
следующее мгновение! Не потому ли с вами так трудно договариваться?
- Отчего же? Если судить по тому, как быстро находим мы с тобой общий
язык, это не так уж и трудно, - парировал я в тоне Казанкини, а сам
подумал, что Серж наверняка обладает чем-то, что необходимо мне, и он
гордится сделанным и жаждет похвалы.
- Мне остается только подняться... и с вашего разрешения, - после
многозначительной паузы продолжил Казанкини, - открыть дверцу
холодильника, дабы убедиться, что оставленная бутылка "Учительского" все
еще находится там.
Я понял, что Серж действительно в превосходном состоянии духа, и его
ничем не омраченное настроение резко ухудшило мое, ибо теперь я не
сомневался, что все, рассказанное Сержем о Джоне Микитюке, подтверждается.
Было от чего пойти голове кругом.
Но Серж начал с неожиданной для меня новости.
- А твой приятель объявился, - сказал он, доставая бутылку с виски и
наливая себе две трети тяжелого, широкогорлого бокала.
- Какой еще приятель?
- Ефим Рубцов, собственной персоной.
- Вот, держи. - Серж протянул мне вчерашний номер "Нью-Йорк пост".
Заметка на первой полосе была обведена синим жирным фломастером и
называлась: "Русский след "героина"? Чем занимаются "звезды" советского
бокса в Канаде?"
"Даже не приехав на Олимпийские игры в Лос-Анджелес летом нынешнего
года, Советский Союз остается великой спортивной державой. Мне трудно
сказать, чем бы закончилась грандиозная дуэль двух команд на Играх, но,
без сомнения, и на этом сходятся специалисты по разным видам спорта,
немало олимпийских медалей обрело бы других владельцев. Однако русские,
как обычно, провозглашающие полную независимость спорта от политики, на
деле же непременно во главу угла ставят именно политические вопросы.
В Лос-Анджелесе им не понравились: наша Олимпийская деревня, наш
ритуал открытия и закрытия Игр, наше расписание состязаний, наша свобода
волеизъявления и права личности выбирать достойный образ жизни, даже наша
кухня пришлась русским не по вкусу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71