.. сомнения вползли в душу. Мне никогда прежде не доводилось скатываться
с такой высокой горы.
А, была не была!
Я понесся вниз и потом, когда все было позади, вспоминал, вновь и
вновь переживая ощущения ужаса и счастья, когда лишь чудом удерживался на
ногах на крутых изломах, как вписывался в узкие проходы в заборах из
колючей проволоки, игораживающей поля крестьян, как подбрасывало вверх на
невидимых трамплинах и я летел в воздухе с остановившимся сердцем; как
оторопели, а затем кинулись врассыпную туристы, тянувшиеся вверх, когда я
заорал не своим голосом: "С дороги!", несясь на бедолаг, точно курьерский,
сорвавший тормоза; как почувствовал - еще минута, и ноги сами собой, не
повинуясь мне, подломятся от усталости, ножевой болью пронзавшей мышцы, и
я покачусь, теряя лыжи, палки, самого себя...
Но я устоял, и сердце налилось отвагой. Да разве есть сила, которую
мне не одолеть?!
Когда однажды появился я в Лужниках, меня встретили, будто пришельца
с того света: ведь я не выступал нигде на крупных соревнованиях с того
самого прошлогоднего тбилисского сбора. Мои "заместители" в команде,
пустившие глубокие корни самоуверенности, пробовали сопротивляться лишь на
первой сотне метров, а затем я ушел вперед и финишировал первым, и рекорд
был самым веским аргументом, выдвинутым в оправдание своего столь долгого
отсутствия.
В Токио я был в прекрасной форме, и не будь мое внимание
сосредоточено не на том, на ком было нужно, не прозевал бы я рывок
долговязого американца, унесшего из-под самого моего носа золотую
медаль...
Впрочем, разве в этом дело?
И вот спустя двадцать лет я снова лечу в Японию.
Гаснет за иллюминатором прямо на глазах горячечный отсвет уходящего
солнца, и горизонт наливается сочной, плотной чернотой, от нее невозможно
оторвать глаза. Есть в этом поднебесном мире, непонятном и таинственном
для человека, как далеко не летал бы он в космос, неизъяснимое,
притягивающее и зовущее, непонятное и не объясненное еще никем
могущество...
- Поспим, ночь на дворе, - пробормотал, сладко зевнув и потянувшись,
сосед справа, заглядывая через мое плечо в иллюминатор. На меня пахнуло
чем-то сладким, приторным - не то лосьоном после бритья, не то духами
далеко не мужского качества. Впрочем, он всегда любил все броское: костюмы
и рубашки, галстуки и носки, хотя нельзя отказать ему во вкусе. Вот и
опять он в новеньком, с иголочки, светло-сером костюме-тройке, в модной
рубашке с серебряной иголкой, скрепляющей воротничок. Мы с ним одногодки,
но выглядит он куда солиднее - круглое, как надутый воздушный шарик, лицо,
редеющая шевелюра без единого седого волоска аккуратно зачесана; слова не
произносит - цедит солидно, веско, каждое - точно на вес золота, так, я
уверен, думает он. Есть категория людей, не нуждающихся в представлении:
глаз сразу выделит такого из числа других - он может занимать пост в
горисполкоме или в Госплане, быть редактором газеты или секретарем
республиканского комитета профсоюза, спортивным деятелем союзного масштаба
или сотрудником Госкино... Есть у всех одна объединяющая черта - некая
обособленность, отъединенность от иных, не обремененных высокими заботами,
кои выпали на их долю. Нет, это отнюдь не свидетельствует, что человек худ
или глуп, неумен или болезненно самолюбив; среди этих людей встречается
немало хороших, деятельных личностей, коих объединяет с остальными, им
подобными, разве что общая внешняя форма...
Об этом тоже не скажешь ничего плохого. Я его помню еще по
университету, хотя и учились мы на разных факультетах: он - на
юридическом, я - на журналистике. Но выступали в одной команде - он плавал
на спине где-то на уровне твердого, что по тогдашним временам считалось
хорошим достижением, второго разряда. Дружить не дружили, но за одним
столом сиживали, отношения складывались ровные и позже, когда после
окончания курса обучения ушли работать: я - в редакцию "Рабочей газеты", а
он - в райком комсомола. Потом занимал пост в горспорткомитете, откуда его
повысили до зампреда республиканского совета спортивного общества, а вот
уже три года он обитает в Москве, в ЦС.
Кто его знает, но скорее всего сыграло роль, наше многолетнее
знакомство, потому что именно к нему я позвонил первому, когда случилась
эта история с Виктором Добротвором, и он сразу, без каких-либо отговорок,
пожалуй, даже с явной радостью согласился встретиться. Ну, а уж разговор я
запомнил на всю оставшуюся жизнь, это как пить дать.
- Сколько лет, сколько зим! - воскликнул он, выходя из-за стола,
улыбаясь самой дружеской улыбкой, и поспешил мне навстречу по
рубиново-красной ковровой дорожке своего просторного, с четырехметровой
высоты потолком кабинета. Он блестяще смотрелся на фоне стеллажа во всю
стену, уставленного кубками, вазами, памятными сувенирами, испещренных
надписями на разных языках народов мира - крепкий, солидный,
розовощекосвежий - ни дать ни взять только что из сауны.
- Привет, Миколя, - по старой студенческой привычке обратился я, и
легкая тень проскользнула по его приветливому лицу. - Без дела заходить не
люблю, а по-дружески, кто его знает, как встретишь.
- Скажешь такое, Олег Иванович! - Он назвал меня по имени-отчеству? С
чего бы это? И почему он знает мое отчество? Такое начало заставило
насторожиться. - Мы ведь одним миром мазаны, - продолжал он. - Сколько лет
выступали в одной команде, разве такое забывается? - Мы, я это знал
доподлинно, вместе выступали не так уж часто - на первенстве города среди
вузов раз в году да однажды, кажется, на Всесоюзной студенческой
спартакиаде...
- Как говорится, что было..
- Нет, нет, мы должны всегда и во всем помогать друг другу, как там
говорят на нашей Украине, - спилкуватыся! Ну, а как же иначе? - Он все еще
излучал радушие. Обошел стол, водрузил себя в кресло, привычным
начальственным жестом указав на стул за длинным столом для совещаний,
примыкавшем к его полированному "аэродрому" с полудюжиной телефонных
аппаратов слева. Я вспомнил, как однажды мой приятель-американец был
поражен таким обилием телефонов и не мог взять в толк, каким это образом
можно говорить сразу в несколько трубок. Ну, то их, американские,
заботы...
Как я понял по столь быстрому согласию на встречу, ты действительно
помнишь старое... Спасибо. Как живешь-можешь в Москве?
- Белка в колесе, - охотно пожаловался он. - Слуга всех господ,
да-да. Ведь у меня студенческий спорт - от Сахалина до Риги, прибавь еще
выход в мир, сам знаешь, наши соревнования с каждым годом приобретают все
больший размах и авторитет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
с такой высокой горы.
А, была не была!
Я понесся вниз и потом, когда все было позади, вспоминал, вновь и
вновь переживая ощущения ужаса и счастья, когда лишь чудом удерживался на
ногах на крутых изломах, как вписывался в узкие проходы в заборах из
колючей проволоки, игораживающей поля крестьян, как подбрасывало вверх на
невидимых трамплинах и я летел в воздухе с остановившимся сердцем; как
оторопели, а затем кинулись врассыпную туристы, тянувшиеся вверх, когда я
заорал не своим голосом: "С дороги!", несясь на бедолаг, точно курьерский,
сорвавший тормоза; как почувствовал - еще минута, и ноги сами собой, не
повинуясь мне, подломятся от усталости, ножевой болью пронзавшей мышцы, и
я покачусь, теряя лыжи, палки, самого себя...
Но я устоял, и сердце налилось отвагой. Да разве есть сила, которую
мне не одолеть?!
Когда однажды появился я в Лужниках, меня встретили, будто пришельца
с того света: ведь я не выступал нигде на крупных соревнованиях с того
самого прошлогоднего тбилисского сбора. Мои "заместители" в команде,
пустившие глубокие корни самоуверенности, пробовали сопротивляться лишь на
первой сотне метров, а затем я ушел вперед и финишировал первым, и рекорд
был самым веским аргументом, выдвинутым в оправдание своего столь долгого
отсутствия.
В Токио я был в прекрасной форме, и не будь мое внимание
сосредоточено не на том, на ком было нужно, не прозевал бы я рывок
долговязого американца, унесшего из-под самого моего носа золотую
медаль...
Впрочем, разве в этом дело?
И вот спустя двадцать лет я снова лечу в Японию.
Гаснет за иллюминатором прямо на глазах горячечный отсвет уходящего
солнца, и горизонт наливается сочной, плотной чернотой, от нее невозможно
оторвать глаза. Есть в этом поднебесном мире, непонятном и таинственном
для человека, как далеко не летал бы он в космос, неизъяснимое,
притягивающее и зовущее, непонятное и не объясненное еще никем
могущество...
- Поспим, ночь на дворе, - пробормотал, сладко зевнув и потянувшись,
сосед справа, заглядывая через мое плечо в иллюминатор. На меня пахнуло
чем-то сладким, приторным - не то лосьоном после бритья, не то духами
далеко не мужского качества. Впрочем, он всегда любил все броское: костюмы
и рубашки, галстуки и носки, хотя нельзя отказать ему во вкусе. Вот и
опять он в новеньком, с иголочки, светло-сером костюме-тройке, в модной
рубашке с серебряной иголкой, скрепляющей воротничок. Мы с ним одногодки,
но выглядит он куда солиднее - круглое, как надутый воздушный шарик, лицо,
редеющая шевелюра без единого седого волоска аккуратно зачесана; слова не
произносит - цедит солидно, веско, каждое - точно на вес золота, так, я
уверен, думает он. Есть категория людей, не нуждающихся в представлении:
глаз сразу выделит такого из числа других - он может занимать пост в
горисполкоме или в Госплане, быть редактором газеты или секретарем
республиканского комитета профсоюза, спортивным деятелем союзного масштаба
или сотрудником Госкино... Есть у всех одна объединяющая черта - некая
обособленность, отъединенность от иных, не обремененных высокими заботами,
кои выпали на их долю. Нет, это отнюдь не свидетельствует, что человек худ
или глуп, неумен или болезненно самолюбив; среди этих людей встречается
немало хороших, деятельных личностей, коих объединяет с остальными, им
подобными, разве что общая внешняя форма...
Об этом тоже не скажешь ничего плохого. Я его помню еще по
университету, хотя и учились мы на разных факультетах: он - на
юридическом, я - на журналистике. Но выступали в одной команде - он плавал
на спине где-то на уровне твердого, что по тогдашним временам считалось
хорошим достижением, второго разряда. Дружить не дружили, но за одним
столом сиживали, отношения складывались ровные и позже, когда после
окончания курса обучения ушли работать: я - в редакцию "Рабочей газеты", а
он - в райком комсомола. Потом занимал пост в горспорткомитете, откуда его
повысили до зампреда республиканского совета спортивного общества, а вот
уже три года он обитает в Москве, в ЦС.
Кто его знает, но скорее всего сыграло роль, наше многолетнее
знакомство, потому что именно к нему я позвонил первому, когда случилась
эта история с Виктором Добротвором, и он сразу, без каких-либо отговорок,
пожалуй, даже с явной радостью согласился встретиться. Ну, а уж разговор я
запомнил на всю оставшуюся жизнь, это как пить дать.
- Сколько лет, сколько зим! - воскликнул он, выходя из-за стола,
улыбаясь самой дружеской улыбкой, и поспешил мне навстречу по
рубиново-красной ковровой дорожке своего просторного, с четырехметровой
высоты потолком кабинета. Он блестяще смотрелся на фоне стеллажа во всю
стену, уставленного кубками, вазами, памятными сувенирами, испещренных
надписями на разных языках народов мира - крепкий, солидный,
розовощекосвежий - ни дать ни взять только что из сауны.
- Привет, Миколя, - по старой студенческой привычке обратился я, и
легкая тень проскользнула по его приветливому лицу. - Без дела заходить не
люблю, а по-дружески, кто его знает, как встретишь.
- Скажешь такое, Олег Иванович! - Он назвал меня по имени-отчеству? С
чего бы это? И почему он знает мое отчество? Такое начало заставило
насторожиться. - Мы ведь одним миром мазаны, - продолжал он. - Сколько лет
выступали в одной команде, разве такое забывается? - Мы, я это знал
доподлинно, вместе выступали не так уж часто - на первенстве города среди
вузов раз в году да однажды, кажется, на Всесоюзной студенческой
спартакиаде...
- Как говорится, что было..
- Нет, нет, мы должны всегда и во всем помогать друг другу, как там
говорят на нашей Украине, - спилкуватыся! Ну, а как же иначе? - Он все еще
излучал радушие. Обошел стол, водрузил себя в кресло, привычным
начальственным жестом указав на стул за длинным столом для совещаний,
примыкавшем к его полированному "аэродрому" с полудюжиной телефонных
аппаратов слева. Я вспомнил, как однажды мой приятель-американец был
поражен таким обилием телефонов и не мог взять в толк, каким это образом
можно говорить сразу в несколько трубок. Ну, то их, американские,
заботы...
Как я понял по столь быстрому согласию на встречу, ты действительно
помнишь старое... Спасибо. Как живешь-можешь в Москве?
- Белка в колесе, - охотно пожаловался он. - Слуга всех господ,
да-да. Ведь у меня студенческий спорт - от Сахалина до Риги, прибавь еще
выход в мир, сам знаешь, наши соревнования с каждым годом приобретают все
больший размах и авторитет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71