Как говорится, не было бы
счастья, так несчастье помогло. Ты, читал, в Японии обретался? И когда
тебе надоест скитаться по разным там заграницам? Я не был за границей ни
разу, ну, Болгарию же ты заграницей не назовешь? - а в другие не тянет...
Когда сможешь заглянуть?
Как-нибудь попозже... Отпишусь, отчитаюсь за командировку и тогда
зайду.
Ну, гляди, жду тебя в любой день, Олежек!
Савченко выключил микрофон.
- Я же забыл, - виновато произнес он, - что куда ни кинь - всюду
бывшие спортсмены окопались. А еще говорят, что спорт - забава. Людей
воспитываем, и неплохих. - Я знал эту привычку Савченко говорить и
возбуждаться от звука собственного голоса. Но тут он быстро спохватился: -
Бывает, бывает, и брак выдаем...
Я вскоре распрощался с гостеприимным зампредом, вышел из Комитета и
побрел куда глаза глядят. Потом зарядил нудный, холодный дождь, и это
свинцовое небо - все было под стать настроению. Хотелось проснуться и
убедиться, что все случившееся три дня назад - сон, дурной сон, когда ты
вскидываешься посреди ночи и никак не можешь уразуметь - во сне или наяву
происходит действо.
Я потолкался в сыром, душном помещении магазина тканей на Крещатике.
Меня кто-то толкал, кому-то я наступал на ноги и извинялся. Зачем-то брал
в руки и мял совершенно ненужные мне шерстяные ткани, просил показать тюк,
лежавший на верхней полке, чем вызвал недовольство продавщицы с
перевязанным платком горлом и сиплым голосом; ткнулся в кафе при метро, но
к кофеварке было не протолкнуться - цены на мировом рынке на кофе,
говорят, никак не могут упасть. Поймал себя на мысли, что в разгар
рабочего дня народу как в праздник. Но вот в кафе-мороженом - ни души, и
закутанная в толстую шаль пожилая продавщица равнодушно выдавила из
автомата некое подобие светло-коричневого "монблана". Не забыла сунуть
пластмассовую ложечку, налила стакан ледяного виноградного сока из
автомата-холодильника, Отсюда, со второго этажа, Крещатик выглядел вовсе
осенним - лужи, кое-где уже и желтые листья поплыли, как кораблики в
бурном море...
Мороженое я есть не стал, а вот сок выпил с удовольствием, и он
несколько охладил перегретый мозг.
- Надо к Марине зайти, теперь пацан-то к ней перешел, - подумал я
вслух. - Может, чем и помочь нужно. - И хотя бывшая жена Добротвора и
прежде не вызывала во мне симпатий, а после "ограбления" квартиры Виктора
я вообще воспылал к ней презрением, тем не менее теперь от нее зависела
судьба семилетнего славного мальчишки, в коем отец не чаял души. Чем
больше я сидел на открытой веранде кафе, тем сильнее крепло мое решение.
Чтоб не откладывать дело в долгий ящик, решил зайти немедленно, тем
более что жила Марина рядышком, на Заньковецкой. Мне случалось пару раз
бывать в ее родительском доме еще тогда, когда они только поженились и
Виктор перебрался к жене "в приймы", как он говорил. Впрочем, без квартиры
Добротвор оставался недолго: он стал тогда быстро выдвигаться и вскоре
стал лидером в своей весовой категории не только у нас в стране. Ему шли
навстречу во всем.
Но прежде я заскочил в телефонную будку и позвонил в редакцию.
Предупредил, что буду к трем, не позже. Это было как раз время, когда
дежурный редактор по номеру приступал к своим обязанностям и должен был
находиться в кабинете.
Я прошел через пассаж: мимо бронзовых досок с барельефами и бюстами
выдающихся людей, имевших счастье жить в самом что ни есть центре города,
сквозь плотную толпу покупателей, штурмующих детские магазины и равнодушно
взирающих на памятные доски, и вышел на Меринговскую. Здесь, чуть выше, в
доме с аптекой, жила Марина.
Я поднялся на десять ступенек вверх - квартира располагалась в
бельэтаже. Было непривычно чисто в подъезде, на подоконнике даже стояли
цветы в вазонах.
Дверь Марининой квартиры оббита искусственной светло-коричневой
кожей, в центре красовалась надраенная до золотого блеска латунная
пластинка с номером.
На чуть слышно донесшийся изнутри звонок никто долго не отзывался, и
я расстроился, что никого нет дома. Так, на всякий случай, нажал еще раз,
и дверь тут же распахнулась, и на пороге застыла Марина в легком цветастом
домашнем халатике, не скрывавшем ее ладную, крепкую фигурку. Но волосы
были растрепаны, лицо отекшее, несвежее, точно с похмелья.
Марина растерялась, но только на миг. В следующий - бросилась ко мне
на шею и обхватила с такой силой, что причинила боль. И - разрыдалась. Ее
буквально сотрясало, и вместе с ней трясло меня. Мы так и торчали в
коридоре, и хорошо, что подъезд был пуст.
- Марина, успокойся, - сумел я наконец выбрать момент, когда рыдания
ушли вовнутрь и она немного расслабила объятия.
- Олег Иванович, дорогой... извините... Олег Иванович... да как же
это так... почему... это так страшно... Олег Иванович... Нет, нет, он не
покончил с собой... его убили... Олег Иванович... что делать... что
делать... я не знаю, куда мне пойти, кому сказать... Ведь Алешка... я
боюсь за Алешку... ой, как я боюсь!.. Олег Иванович... - Мне показалось,
что она бредила. От неожиданности я тоже поддался ее настроению, и это в
одно мгновение растопило лед неприязни. Я понял, что ошибался, принимая ее
за наглую, самоуверенную "леди с Крещатика", что только и знает танцы,
вечеринки, рестораны и прочий "светский бомон", бездушную куклу, сломавшую
любовь Виктора. (Странно, но даже после всего приключившегося я не думал о
нем с омерзением или раздражением, а искренне горевал, и сердце мое было
разбито, если можно выразить словами весь комплекс моих чувств и мыслей о
Добротворе).
Верно говорят: чужая душа - потемки.
Мы вошли в квартиру, и Марина закрыла дверь на ключ, дважды повернув
его.
Она любила порядок, а сейчас в просторной комнате, выходящей широкими
окнами на Заньковецкую, царил хаос - на стульях небрежно висели и лежали
вещи, Алешкины игрушки путались под ногами, на круглом ореховом столе
возвышалась полупустая бутылка коньяка, в тарелках застыли остатки еды
вперемежку с окурками и кофейные чашечки с затвердевшей черной гущей -
словом, все носило следы полного безразличия хозяев.
- Кофе? - спросила Марина, немного успокоившись, но еще всхлипывая.
- И покрепче.
Пока Марина возилась на кухне, я осмотрелся и обнаружил множество
знакомых предметов из квартиры Добротвора на Московской: небольшой женский
портрет Николая Пимоненко, видимо, набросок к картине - Виктор очень любил
живопись, сам немного писал, но больше - спорт, а Пимоненко и
Васильковский были его любимыми художниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
счастья, так несчастье помогло. Ты, читал, в Японии обретался? И когда
тебе надоест скитаться по разным там заграницам? Я не был за границей ни
разу, ну, Болгарию же ты заграницей не назовешь? - а в другие не тянет...
Когда сможешь заглянуть?
Как-нибудь попозже... Отпишусь, отчитаюсь за командировку и тогда
зайду.
Ну, гляди, жду тебя в любой день, Олежек!
Савченко выключил микрофон.
- Я же забыл, - виновато произнес он, - что куда ни кинь - всюду
бывшие спортсмены окопались. А еще говорят, что спорт - забава. Людей
воспитываем, и неплохих. - Я знал эту привычку Савченко говорить и
возбуждаться от звука собственного голоса. Но тут он быстро спохватился: -
Бывает, бывает, и брак выдаем...
Я вскоре распрощался с гостеприимным зампредом, вышел из Комитета и
побрел куда глаза глядят. Потом зарядил нудный, холодный дождь, и это
свинцовое небо - все было под стать настроению. Хотелось проснуться и
убедиться, что все случившееся три дня назад - сон, дурной сон, когда ты
вскидываешься посреди ночи и никак не можешь уразуметь - во сне или наяву
происходит действо.
Я потолкался в сыром, душном помещении магазина тканей на Крещатике.
Меня кто-то толкал, кому-то я наступал на ноги и извинялся. Зачем-то брал
в руки и мял совершенно ненужные мне шерстяные ткани, просил показать тюк,
лежавший на верхней полке, чем вызвал недовольство продавщицы с
перевязанным платком горлом и сиплым голосом; ткнулся в кафе при метро, но
к кофеварке было не протолкнуться - цены на мировом рынке на кофе,
говорят, никак не могут упасть. Поймал себя на мысли, что в разгар
рабочего дня народу как в праздник. Но вот в кафе-мороженом - ни души, и
закутанная в толстую шаль пожилая продавщица равнодушно выдавила из
автомата некое подобие светло-коричневого "монблана". Не забыла сунуть
пластмассовую ложечку, налила стакан ледяного виноградного сока из
автомата-холодильника, Отсюда, со второго этажа, Крещатик выглядел вовсе
осенним - лужи, кое-где уже и желтые листья поплыли, как кораблики в
бурном море...
Мороженое я есть не стал, а вот сок выпил с удовольствием, и он
несколько охладил перегретый мозг.
- Надо к Марине зайти, теперь пацан-то к ней перешел, - подумал я
вслух. - Может, чем и помочь нужно. - И хотя бывшая жена Добротвора и
прежде не вызывала во мне симпатий, а после "ограбления" квартиры Виктора
я вообще воспылал к ней презрением, тем не менее теперь от нее зависела
судьба семилетнего славного мальчишки, в коем отец не чаял души. Чем
больше я сидел на открытой веранде кафе, тем сильнее крепло мое решение.
Чтоб не откладывать дело в долгий ящик, решил зайти немедленно, тем
более что жила Марина рядышком, на Заньковецкой. Мне случалось пару раз
бывать в ее родительском доме еще тогда, когда они только поженились и
Виктор перебрался к жене "в приймы", как он говорил. Впрочем, без квартиры
Добротвор оставался недолго: он стал тогда быстро выдвигаться и вскоре
стал лидером в своей весовой категории не только у нас в стране. Ему шли
навстречу во всем.
Но прежде я заскочил в телефонную будку и позвонил в редакцию.
Предупредил, что буду к трем, не позже. Это было как раз время, когда
дежурный редактор по номеру приступал к своим обязанностям и должен был
находиться в кабинете.
Я прошел через пассаж: мимо бронзовых досок с барельефами и бюстами
выдающихся людей, имевших счастье жить в самом что ни есть центре города,
сквозь плотную толпу покупателей, штурмующих детские магазины и равнодушно
взирающих на памятные доски, и вышел на Меринговскую. Здесь, чуть выше, в
доме с аптекой, жила Марина.
Я поднялся на десять ступенек вверх - квартира располагалась в
бельэтаже. Было непривычно чисто в подъезде, на подоконнике даже стояли
цветы в вазонах.
Дверь Марининой квартиры оббита искусственной светло-коричневой
кожей, в центре красовалась надраенная до золотого блеска латунная
пластинка с номером.
На чуть слышно донесшийся изнутри звонок никто долго не отзывался, и
я расстроился, что никого нет дома. Так, на всякий случай, нажал еще раз,
и дверь тут же распахнулась, и на пороге застыла Марина в легком цветастом
домашнем халатике, не скрывавшем ее ладную, крепкую фигурку. Но волосы
были растрепаны, лицо отекшее, несвежее, точно с похмелья.
Марина растерялась, но только на миг. В следующий - бросилась ко мне
на шею и обхватила с такой силой, что причинила боль. И - разрыдалась. Ее
буквально сотрясало, и вместе с ней трясло меня. Мы так и торчали в
коридоре, и хорошо, что подъезд был пуст.
- Марина, успокойся, - сумел я наконец выбрать момент, когда рыдания
ушли вовнутрь и она немного расслабила объятия.
- Олег Иванович, дорогой... извините... Олег Иванович... да как же
это так... почему... это так страшно... Олег Иванович... Нет, нет, он не
покончил с собой... его убили... Олег Иванович... что делать... что
делать... я не знаю, куда мне пойти, кому сказать... Ведь Алешка... я
боюсь за Алешку... ой, как я боюсь!.. Олег Иванович... - Мне показалось,
что она бредила. От неожиданности я тоже поддался ее настроению, и это в
одно мгновение растопило лед неприязни. Я понял, что ошибался, принимая ее
за наглую, самоуверенную "леди с Крещатика", что только и знает танцы,
вечеринки, рестораны и прочий "светский бомон", бездушную куклу, сломавшую
любовь Виктора. (Странно, но даже после всего приключившегося я не думал о
нем с омерзением или раздражением, а искренне горевал, и сердце мое было
разбито, если можно выразить словами весь комплекс моих чувств и мыслей о
Добротворе).
Верно говорят: чужая душа - потемки.
Мы вошли в квартиру, и Марина закрыла дверь на ключ, дважды повернув
его.
Она любила порядок, а сейчас в просторной комнате, выходящей широкими
окнами на Заньковецкую, царил хаос - на стульях небрежно висели и лежали
вещи, Алешкины игрушки путались под ногами, на круглом ореховом столе
возвышалась полупустая бутылка коньяка, в тарелках застыли остатки еды
вперемежку с окурками и кофейные чашечки с затвердевшей черной гущей -
словом, все носило следы полного безразличия хозяев.
- Кофе? - спросила Марина, немного успокоившись, но еще всхлипывая.
- И покрепче.
Пока Марина возилась на кухне, я осмотрелся и обнаружил множество
знакомых предметов из квартиры Добротвора на Московской: небольшой женский
портрет Николая Пимоненко, видимо, набросок к картине - Виктор очень любил
живопись, сам немного писал, но больше - спорт, а Пимоненко и
Васильковский были его любимыми художниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71