Его кулаки напряглись, и мне
почудилось, что стальные ободки сейчас лопнут, как гнилая веревка. То же
самое, по-видимому, смутило и двух полицейских - тоже не из хлипкого
десятка, но все равно проигрывавших рядом с Виктором: они набычились,
готовые накинуться на арестованного - профессионально точно, спереди и
сзади, выгибая, сламывая шею и переплетая закованные в металл руки.
Но Виктор Добротвор расслабил кулаки, и руки его медленно, точно
преодолевая сопротивление, опустились вниз. Но не бессильно, выдавая
согласие и покорность, а сохраняя мышечную нагрузку - взведенный курок
пистолета, поставленный на предохранитель.
Ему особенно докучал один назойливый телевизионщик: бородатый,
неряшливо одетый парень без шапки буквально совал ему в лицо объектив,
точно стремясь заглянуть внутрь, за эту маску со сжатыми, помертвевшими до
белизны губами.
Рядом с Виктором - полная ему противоположность - нервно переминался
с ноги на ногу Семен Храпченко, тоже мощный, пожалуй, даже покрепче
Виктора; он напоминал быка - крупная, костистая голова на короткой шее,
взгляд исподлобья, плечи опущены вниз, словно под тяжестью пудовых
кулаков. Он был явно растерян, напуган, глаза его бегали, перепрыгивали с
одного лица на другое: с комиссара полиции в сером не по сезону легком
костюме под распахнутой короткой светлой дубленкой, что-то говорившему
ему, Храпченко, на представителя канадской Федерации бокса - седоголового
джентльмена, бросавшего слова в микрофон телевизионщика. Меня Храпченко не
замечал, хотя я торчал в трех метрах от него, за канатом, ограждавшим
пятачок у таможенного стола, где все еще громоздился раскрытый
адидасовский баул Добротвора. Сумка была пуста, извлеченные из нее вещи -
тренировочный синий костюм с буквами "СССР", махровое красное полотенце,
стопка свежего белья в целлофановом пакете, старые боксерские туфли,
альбом Николая Козловского "Мой Киев", томик Михаила Булгакова "Мастер и
Маргарита" (я его узнал, хотя названия книги не было видно, - точно такой
хранится у меня дома) и... десяток ампул с желтоватой жидкостью рядом с
горой целых, невскрытых блоков лекарств в фабричной упаковке.
Вокруг толпились люди: задержались пассажиры прибывшего авиалайнера,
мелькнуло даже - или мне почудилось? - бледное личико красавицы-стюардессы
из нашего "Боинга-747", мельтешили полицейские в форме, служащие
аэропорта, праздные зеваки.
К Виктору Добротвору обратился репортер, кончивший терзать
представителя канадской федерации бокса, что-то спросил. Виктор ответил -
я видел, как шевелились его губы, но слов, естественно, в этом содоме не
разобрал. Он отвечал без переводчика, судя по тому, как понимающе кивал
головой репортер. Виктор знал английский хорошо и нередко исполнял роль
толмача в сборной. На этом даже экономили валюту, без зазрения совести
снимая с поездки официального переводчика и перепоручая это бремя
Добротвору.
Случившееся все еще казалось мне дурным сном. Каких-нибудь двадцать
минут назад мы перебросились с Добротвором последними словами, я пожелал
ему успеха, он дернулся было послать меня к черту, да прикусил язык - он
был достаточно воспитанным человеком, чтобы сохранять необходимую
дистанцию между мной и собой. Хотя Виктор и видел во мне - я в этом не
сомневался - такого же профессионального спортсмена, как и он сам, но
нынешнее мое положение, а главное - полтора десятка лет, разделявшие нас,
удержали его в рамках приличий.
В самолете мы встретились случайно: Добротвор с Храпченко летели по
приглашению Федерации бокса Канады на крупный международный турнир, а я с
фигуристами - на юношеское первенство мира в Лейк-Плэсид, и здесь, в
Монреале, наши дороги расходились. Добротвор, как обычно, выглядел
веселым, уверенным в себе, и, кажется, перспектива вновь встретиться с
Гонзалесом, экс-чемпионом мира и, пожалуй, самым известным после Теофило
Стивенсона боксером на Кубе, дважды выигравшим у Добротвора в уходящем
году, мало беспокоила его.
Когда появился встречавший нас представитель советского посольства -
мой давний друг Анатолий Владимирович Власенко, Влас, с которым мы столько
наплавали в свое время в разных бассейнах мира, отяжелевший с тех пор, как
мы виделись в Штатах четыре года назад, на зимних Играх в том самом
Лейк-Плэсиде, куда я направлялся теперь, - ситуация прояснилась. Он был
непривычно мрачен и неразговорчив.
- Наркотики, - только и выдавил Власенко сквозь зубы в ответ на мой
вопрос.
Если б разверзлись бетонные полы аэропорта и адский огонь плеснул в
лицо, честное слово, - это не потрясло бы меня сильнее! Виктор...
Добротвор... этот честный и красивый человек... и наркотики?
- Не может быть...
- Чего уж теперь - не может быть... Вон, гляди. - Власенко резанул
меня злым взглядом. - С тобой прилетел, в одном самолете... Извини, я
хотел сказать... И вещдоки налицо... Этого только нам здесь не хватало!
А тут тебе факт: один из самых известных советских боксеров киевлянин
Виктор Добротвор, выступление которого в монреальском "Форуме" широко
разрекламировано (в самолете я читал местную "Глоб" - Виктору газета
посвятила чуть не целую полосу с множеством фото, схвачен в таможне с
грузом наркотиков. Было от чего впасть в мрачное расположение духа...
2
- Будь это обычная провокация, еще куда ни шло. - Власенко
остановился у окна - высокого, широкого, веницианского, впрочем, скорее
викторианского, в стране, где по-прежнему чтут за первопрестольную Лондон,
а портреты английской королевы увидишь едва ль не в каждой второй витрине
независимо от того, чем торгуют, - фруктами или новыми американскими
автомобилями. - Да, время банальных провокаций минуло. Теперь и пресса
насобачилась - ей мякину не предлагай, дай факт крепкий, да еще с
внутренним содержанием, чтоб достать местного аборигена до самых
селезенок. Матрос, сбежавший с торгового судна, какой-нибудь обломок
вокального трио, закричавший что-то на манер ("хочу свободы", заслужит
разве что пятистрочную информацию. Здесь же случай особый, из ряда вон, и
потому особенно сенсационный. Да что там! Я за столько лет зарубежных
скитаний не припоминаю ничего, даже приблизительно напоминавшего эту
историю...
- Ну, загнул. Достаточно вспомнить Протопоповых...
- Нет, история падения олимпийских чемпионов - другого корня. Они
пали жертвой собственной подозрительности, эгоизма и обособленности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
почудилось, что стальные ободки сейчас лопнут, как гнилая веревка. То же
самое, по-видимому, смутило и двух полицейских - тоже не из хлипкого
десятка, но все равно проигрывавших рядом с Виктором: они набычились,
готовые накинуться на арестованного - профессионально точно, спереди и
сзади, выгибая, сламывая шею и переплетая закованные в металл руки.
Но Виктор Добротвор расслабил кулаки, и руки его медленно, точно
преодолевая сопротивление, опустились вниз. Но не бессильно, выдавая
согласие и покорность, а сохраняя мышечную нагрузку - взведенный курок
пистолета, поставленный на предохранитель.
Ему особенно докучал один назойливый телевизионщик: бородатый,
неряшливо одетый парень без шапки буквально совал ему в лицо объектив,
точно стремясь заглянуть внутрь, за эту маску со сжатыми, помертвевшими до
белизны губами.
Рядом с Виктором - полная ему противоположность - нервно переминался
с ноги на ногу Семен Храпченко, тоже мощный, пожалуй, даже покрепче
Виктора; он напоминал быка - крупная, костистая голова на короткой шее,
взгляд исподлобья, плечи опущены вниз, словно под тяжестью пудовых
кулаков. Он был явно растерян, напуган, глаза его бегали, перепрыгивали с
одного лица на другое: с комиссара полиции в сером не по сезону легком
костюме под распахнутой короткой светлой дубленкой, что-то говорившему
ему, Храпченко, на представителя канадской Федерации бокса - седоголового
джентльмена, бросавшего слова в микрофон телевизионщика. Меня Храпченко не
замечал, хотя я торчал в трех метрах от него, за канатом, ограждавшим
пятачок у таможенного стола, где все еще громоздился раскрытый
адидасовский баул Добротвора. Сумка была пуста, извлеченные из нее вещи -
тренировочный синий костюм с буквами "СССР", махровое красное полотенце,
стопка свежего белья в целлофановом пакете, старые боксерские туфли,
альбом Николая Козловского "Мой Киев", томик Михаила Булгакова "Мастер и
Маргарита" (я его узнал, хотя названия книги не было видно, - точно такой
хранится у меня дома) и... десяток ампул с желтоватой жидкостью рядом с
горой целых, невскрытых блоков лекарств в фабричной упаковке.
Вокруг толпились люди: задержались пассажиры прибывшего авиалайнера,
мелькнуло даже - или мне почудилось? - бледное личико красавицы-стюардессы
из нашего "Боинга-747", мельтешили полицейские в форме, служащие
аэропорта, праздные зеваки.
К Виктору Добротвору обратился репортер, кончивший терзать
представителя канадской федерации бокса, что-то спросил. Виктор ответил -
я видел, как шевелились его губы, но слов, естественно, в этом содоме не
разобрал. Он отвечал без переводчика, судя по тому, как понимающе кивал
головой репортер. Виктор знал английский хорошо и нередко исполнял роль
толмача в сборной. На этом даже экономили валюту, без зазрения совести
снимая с поездки официального переводчика и перепоручая это бремя
Добротвору.
Случившееся все еще казалось мне дурным сном. Каких-нибудь двадцать
минут назад мы перебросились с Добротвором последними словами, я пожелал
ему успеха, он дернулся было послать меня к черту, да прикусил язык - он
был достаточно воспитанным человеком, чтобы сохранять необходимую
дистанцию между мной и собой. Хотя Виктор и видел во мне - я в этом не
сомневался - такого же профессионального спортсмена, как и он сам, но
нынешнее мое положение, а главное - полтора десятка лет, разделявшие нас,
удержали его в рамках приличий.
В самолете мы встретились случайно: Добротвор с Храпченко летели по
приглашению Федерации бокса Канады на крупный международный турнир, а я с
фигуристами - на юношеское первенство мира в Лейк-Плэсид, и здесь, в
Монреале, наши дороги расходились. Добротвор, как обычно, выглядел
веселым, уверенным в себе, и, кажется, перспектива вновь встретиться с
Гонзалесом, экс-чемпионом мира и, пожалуй, самым известным после Теофило
Стивенсона боксером на Кубе, дважды выигравшим у Добротвора в уходящем
году, мало беспокоила его.
Когда появился встречавший нас представитель советского посольства -
мой давний друг Анатолий Владимирович Власенко, Влас, с которым мы столько
наплавали в свое время в разных бассейнах мира, отяжелевший с тех пор, как
мы виделись в Штатах четыре года назад, на зимних Играх в том самом
Лейк-Плэсиде, куда я направлялся теперь, - ситуация прояснилась. Он был
непривычно мрачен и неразговорчив.
- Наркотики, - только и выдавил Власенко сквозь зубы в ответ на мой
вопрос.
Если б разверзлись бетонные полы аэропорта и адский огонь плеснул в
лицо, честное слово, - это не потрясло бы меня сильнее! Виктор...
Добротвор... этот честный и красивый человек... и наркотики?
- Не может быть...
- Чего уж теперь - не может быть... Вон, гляди. - Власенко резанул
меня злым взглядом. - С тобой прилетел, в одном самолете... Извини, я
хотел сказать... И вещдоки налицо... Этого только нам здесь не хватало!
А тут тебе факт: один из самых известных советских боксеров киевлянин
Виктор Добротвор, выступление которого в монреальском "Форуме" широко
разрекламировано (в самолете я читал местную "Глоб" - Виктору газета
посвятила чуть не целую полосу с множеством фото, схвачен в таможне с
грузом наркотиков. Было от чего впасть в мрачное расположение духа...
2
- Будь это обычная провокация, еще куда ни шло. - Власенко
остановился у окна - высокого, широкого, веницианского, впрочем, скорее
викторианского, в стране, где по-прежнему чтут за первопрестольную Лондон,
а портреты английской королевы увидишь едва ль не в каждой второй витрине
независимо от того, чем торгуют, - фруктами или новыми американскими
автомобилями. - Да, время банальных провокаций минуло. Теперь и пресса
насобачилась - ей мякину не предлагай, дай факт крепкий, да еще с
внутренним содержанием, чтоб достать местного аборигена до самых
селезенок. Матрос, сбежавший с торгового судна, какой-нибудь обломок
вокального трио, закричавший что-то на манер ("хочу свободы", заслужит
разве что пятистрочную информацию. Здесь же случай особый, из ряда вон, и
потому особенно сенсационный. Да что там! Я за столько лет зарубежных
скитаний не припоминаю ничего, даже приблизительно напоминавшего эту
историю...
- Ну, загнул. Достаточно вспомнить Протопоповых...
- Нет, история падения олимпийских чемпионов - другого корня. Они
пали жертвой собственной подозрительности, эгоизма и обособленности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71