..
Как это я сразу не сообразил, что он просто не мог очутиться в
стороне, не быть непричастным к этому всему, ведь происходило оно в его
кругу, пусть и отринувшем его в свое время и не позволившем больше выйти
на знакомую орбиту. Он все равно оставался рядом, соприкасаясь с тем
миром, что был некогда и его миром: поддерживал связи, появляясь в
гостевой ложе престижных состязаний, что проводились в Киеве, и где быть
нужно, был непременно, чтоб не забыли окончательно, это с одной стороны, с
другой - чтоб видеть и знать, кто на что способен и кто может пригодиться.
И с его присутствием как-то свыклись, позабыли случившееся, хоть и не
позволили возвратиться на круги своя, но и не отвернулись раз и навсегда.
Наверное, такова суть человеческой натуры: не держать зла! Или наше
равнодушие - моя хата с краю - тому первопричина?
Но я ведь тоже с ним здоровался, пускай не за руку, как в прежние
времена, когда мы выступали в сборной республики на Спартакиаде народов
СССР, а так - кивком головы. Но разве с годами я сам не стал даже
перебрасываться с ним словом-другим, ничего не значащими, но
свидетельствовавшими если не о полной реабилитации, то по меньшей мере
определенном забвении прошлого?
Что ж тогда - век помнить дурное? А если оно стряслось в недобрую
минуту душевной слабости и человек понес жестокое наказание - расплатился
за грех?
Нужно быть твердым, но легко ли быть твердым?
Не юли, парень, не ищи оправданий, сказал я себе. Было более чем
достаточно настораживающих деталей, цена каждой - нуль в базарный день, но
если сложить, суммировать, и проанализировать, разве не связались бы они в
цепочку, откуда уже был один шаг к пониманию нынешней сущности человека.
Помнишь, однажды ты увидел его в фойе кинотеатра "Киев" разговаривающим
запросто с белокурым красавцем, чей послужной список деяний, по-видимому,
даже милиция со стопроцентной ответственностью и полнотой не могла бы
составить. Нет, он не стоял рядом с ним и не демонстрировал дружеские
отношения, только вскользь обменялись быстрыми фразами и разошлись в
стороны. Ладно, согласен, что у белокурого была слабость - спортивные
именитости, он любил крутиться на состязаниях и здороваться со "звездами"
- не все ведь были осведомлены о его "профессии". Другой факт: ты увидел
его в компании профессиональных картежников, промышлявших в поездах, -
тебе в свое время довелось ехать с одним из них в двухместном СВ из
Москвы. Или взять близкую дружбу с сынком высокопоставленного деятеля,
балбесом и наглецом, пьяницей и вымогателем - ты-то еще по университету
знал о "моральных" высотах подонка. Разве это - не звенья одной цепи?
И тем не менее ты, Романько, здоровался с ним, он иногда позволял
себе хвалебные слова по поводу твоих статей. Согласен, его мнение не
представляло для тебя ценности, но ты ведь самодовольно кивал головой...
Вот так-то, старина...
Я оделся, выключил свет в прихожей и уже шагнул было за дверь. Да
остановился и после коротких раздумий возвратился ("Неудача? А, будь что
будет!"), снова включил свет, нашел под зеркалом на столике листок из
блокнота и написал: "Натали! Буду чуть позже, решил встретиться с одним
старым знакомцем и кое о чем с ним поговорить. Это Николай, Турок, я тебе
о нем как-то рассказывал - бывший боксер. Не засыпай, дождись меня. Целую.
Я".
И лишь после этого с чувством исполненного долга захлопнул за собой
дверь и лихо сбежал по лестнице, в темноте наугад попадая на ступеньки -
сколько живу здесь, столько помню: горит свет днем, при ярком солнце, и
отсутствует ночью, по-видимому, с целью экономии.
Я пошлепал по лужам вниз - по Андреевскому спуску. Редкие фонари,
раскачивавшиеся под порывами ледяного ветра, скользкая, неровная мостовая,
старательно переложенная умельцами в годовщину 1500-летия Киева, уже
успела кое-где просесть, и ручейки, стекавшие сверху - с Десятинной и
Владимирской, завихрялись в крошечных омутах всамделишними водоворотами.
Зловеще смотрели неживые окна пустующих домов, и за ними чудилось
движение, нечистая сила, а скорее всего шевелились бездомные бродяги,
плясавшие рок для "сугреву". До домика Булгакова я не доскользил, а
свернул влево, на Воздвиженку; она и вовсе была запущенной, лишенной каких
бы то ни было признаков жизни - многие домишки зияли провалившимися
крышками и выбитыми окнами, их собирались реставрировать, а пока они
должны были окончательно умереть, чтоб потом восстать из пепла: пожары
здесь не редкость. Я миновал Трехсвятительскую церквушку с чистыми,
светящимися свежей белизной стенами, где когда-то вошел в "мир божий раб
Михаил, сын Булгакова". Явился, чтоб рассказать людям то, чего они не
знали ни о себе, ни об окружающем их мире, рассказать с единственной целью
- сделать людей лучше и счастливее; но самому ему познать счастье не
удалось потому, по-видимому, что некто, кто был нашей совестью, нашим
недостижимым идеалом и нашим пророком, воспротивился появлению еще одного
пророка...
Я пересек блестевшие в свете уличных фонарей трамвайные пути,
покарабкался по крутой, разбитой и размытой брусчатке Олеговской. Идти
сюда оказалось еще труднее, чем ехать на автомобиле, - однажды пришлось,
не по своей воле, естественно, вползать на "Волге" вверх, разыскивая
районную ГАИ.
Он обитал здесь, во вросшем в землю, покосившемся на один бок
деревянном с мансардой домике, спрятавшемся в густом, буйно заросшем по
причине давнишней заброшенности саду.
Калитка была распахнута, и в глубине, за голыми кустами и деревьями,
чуть-чуть светилось окошко.
Тишина давила так, что, казалось, распухли уши.
Пожалуй, впервые у меня возникло сомнение: зачем я здесь? На душе
было неспокойно, но виной тому скорее всего ненастная погода, затерянность
и таинственность этого глухого подворья, откуда даже собаки сбежали.
Что он может мне сказать?
Что знал всю подноготную?
А почему он должен был мне докладывать?
Сомнения, конечно же, не укрепляли моей решимости, и она таяла с
каждой минутой.
Я решительно пресек колебания, на ощупь двинулся по тропинке,
осклизлой и крученой, на тусклый огонек.
Тяжелая, тоже вросшая в землю вместе с домом дверь была заперта
изнутри. Звонка не нащупал и стукнул в набрякшую, мокрую доску раз,
другой, но никто не спешил открывать, и я грохнул посильнее, потом
затарабанил нагло и требовательно - испугался, что мне вообще не откроют:
хорош я был бы тогда со своими сомнениями и выводами, со своими страхами и
опасениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Как это я сразу не сообразил, что он просто не мог очутиться в
стороне, не быть непричастным к этому всему, ведь происходило оно в его
кругу, пусть и отринувшем его в свое время и не позволившем больше выйти
на знакомую орбиту. Он все равно оставался рядом, соприкасаясь с тем
миром, что был некогда и его миром: поддерживал связи, появляясь в
гостевой ложе престижных состязаний, что проводились в Киеве, и где быть
нужно, был непременно, чтоб не забыли окончательно, это с одной стороны, с
другой - чтоб видеть и знать, кто на что способен и кто может пригодиться.
И с его присутствием как-то свыклись, позабыли случившееся, хоть и не
позволили возвратиться на круги своя, но и не отвернулись раз и навсегда.
Наверное, такова суть человеческой натуры: не держать зла! Или наше
равнодушие - моя хата с краю - тому первопричина?
Но я ведь тоже с ним здоровался, пускай не за руку, как в прежние
времена, когда мы выступали в сборной республики на Спартакиаде народов
СССР, а так - кивком головы. Но разве с годами я сам не стал даже
перебрасываться с ним словом-другим, ничего не значащими, но
свидетельствовавшими если не о полной реабилитации, то по меньшей мере
определенном забвении прошлого?
Что ж тогда - век помнить дурное? А если оно стряслось в недобрую
минуту душевной слабости и человек понес жестокое наказание - расплатился
за грех?
Нужно быть твердым, но легко ли быть твердым?
Не юли, парень, не ищи оправданий, сказал я себе. Было более чем
достаточно настораживающих деталей, цена каждой - нуль в базарный день, но
если сложить, суммировать, и проанализировать, разве не связались бы они в
цепочку, откуда уже был один шаг к пониманию нынешней сущности человека.
Помнишь, однажды ты увидел его в фойе кинотеатра "Киев" разговаривающим
запросто с белокурым красавцем, чей послужной список деяний, по-видимому,
даже милиция со стопроцентной ответственностью и полнотой не могла бы
составить. Нет, он не стоял рядом с ним и не демонстрировал дружеские
отношения, только вскользь обменялись быстрыми фразами и разошлись в
стороны. Ладно, согласен, что у белокурого была слабость - спортивные
именитости, он любил крутиться на состязаниях и здороваться со "звездами"
- не все ведь были осведомлены о его "профессии". Другой факт: ты увидел
его в компании профессиональных картежников, промышлявших в поездах, -
тебе в свое время довелось ехать с одним из них в двухместном СВ из
Москвы. Или взять близкую дружбу с сынком высокопоставленного деятеля,
балбесом и наглецом, пьяницей и вымогателем - ты-то еще по университету
знал о "моральных" высотах подонка. Разве это - не звенья одной цепи?
И тем не менее ты, Романько, здоровался с ним, он иногда позволял
себе хвалебные слова по поводу твоих статей. Согласен, его мнение не
представляло для тебя ценности, но ты ведь самодовольно кивал головой...
Вот так-то, старина...
Я оделся, выключил свет в прихожей и уже шагнул было за дверь. Да
остановился и после коротких раздумий возвратился ("Неудача? А, будь что
будет!"), снова включил свет, нашел под зеркалом на столике листок из
блокнота и написал: "Натали! Буду чуть позже, решил встретиться с одним
старым знакомцем и кое о чем с ним поговорить. Это Николай, Турок, я тебе
о нем как-то рассказывал - бывший боксер. Не засыпай, дождись меня. Целую.
Я".
И лишь после этого с чувством исполненного долга захлопнул за собой
дверь и лихо сбежал по лестнице, в темноте наугад попадая на ступеньки -
сколько живу здесь, столько помню: горит свет днем, при ярком солнце, и
отсутствует ночью, по-видимому, с целью экономии.
Я пошлепал по лужам вниз - по Андреевскому спуску. Редкие фонари,
раскачивавшиеся под порывами ледяного ветра, скользкая, неровная мостовая,
старательно переложенная умельцами в годовщину 1500-летия Киева, уже
успела кое-где просесть, и ручейки, стекавшие сверху - с Десятинной и
Владимирской, завихрялись в крошечных омутах всамделишними водоворотами.
Зловеще смотрели неживые окна пустующих домов, и за ними чудилось
движение, нечистая сила, а скорее всего шевелились бездомные бродяги,
плясавшие рок для "сугреву". До домика Булгакова я не доскользил, а
свернул влево, на Воздвиженку; она и вовсе была запущенной, лишенной каких
бы то ни было признаков жизни - многие домишки зияли провалившимися
крышками и выбитыми окнами, их собирались реставрировать, а пока они
должны были окончательно умереть, чтоб потом восстать из пепла: пожары
здесь не редкость. Я миновал Трехсвятительскую церквушку с чистыми,
светящимися свежей белизной стенами, где когда-то вошел в "мир божий раб
Михаил, сын Булгакова". Явился, чтоб рассказать людям то, чего они не
знали ни о себе, ни об окружающем их мире, рассказать с единственной целью
- сделать людей лучше и счастливее; но самому ему познать счастье не
удалось потому, по-видимому, что некто, кто был нашей совестью, нашим
недостижимым идеалом и нашим пророком, воспротивился появлению еще одного
пророка...
Я пересек блестевшие в свете уличных фонарей трамвайные пути,
покарабкался по крутой, разбитой и размытой брусчатке Олеговской. Идти
сюда оказалось еще труднее, чем ехать на автомобиле, - однажды пришлось,
не по своей воле, естественно, вползать на "Волге" вверх, разыскивая
районную ГАИ.
Он обитал здесь, во вросшем в землю, покосившемся на один бок
деревянном с мансардой домике, спрятавшемся в густом, буйно заросшем по
причине давнишней заброшенности саду.
Калитка была распахнута, и в глубине, за голыми кустами и деревьями,
чуть-чуть светилось окошко.
Тишина давила так, что, казалось, распухли уши.
Пожалуй, впервые у меня возникло сомнение: зачем я здесь? На душе
было неспокойно, но виной тому скорее всего ненастная погода, затерянность
и таинственность этого глухого подворья, откуда даже собаки сбежали.
Что он может мне сказать?
Что знал всю подноготную?
А почему он должен был мне докладывать?
Сомнения, конечно же, не укрепляли моей решимости, и она таяла с
каждой минутой.
Я решительно пресек колебания, на ощупь двинулся по тропинке,
осклизлой и крученой, на тусклый огонек.
Тяжелая, тоже вросшая в землю вместе с домом дверь была заперта
изнутри. Звонка не нащупал и стукнул в набрякшую, мокрую доску раз,
другой, но никто не спешил открывать, и я грохнул посильнее, потом
затарабанил нагло и требовательно - испугался, что мне вообще не откроют:
хорош я был бы тогда со своими сомнениями и выводами, со своими страхами и
опасениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71