Это была не Урсула, нет. У женщины была бархатная коричневая кожа и печальный облик. Она студила ему лоб холодными компрессами, когда его глазные яблоки горели, а сердце грозило разорваться на части. Время от времени она клала ему на грудь ладонь и молила неведомых богов до тех пор, пока у него не тяжелели веки и он не погружался в милосердный сон.
* * *
Джон очнулся и почувствовал, что весь его жар выгорел. Он ослабел настолько, что сердце учащенно забилось даже при попытке подняться, но голова была ясная, тело легкое, взгляд чистый. Теперь он мог вспомнить, что с ним произошло, и знал, что спасен.
Вот занавеска, которую он помнил, из клетчатой ткани, она светилась, потому что снаружи стоял день и светило солнце. Слышались голоса, далекие крики, близкие разговоры, вокруг были сотни людей. Звякал металл, глухо стучали друг о друга камни, шла усердная работа. И все было пронизано едкой вонью, дымом, тлением и гнилью.
Воздух был отвратительный. Сам он был весь грязный. Кожа казалась засаленной, покрытой слоем въевшейся грязи, белье липко врезалось в тело, голова свербела… Дотронувшись до подбородка, он обнаружил там бороду, и еще какую, боже всевышний, сколько же он провалялся в бреду? Это была не какая-нибудь щетина, а мягкая, длинная борода, какой у него не было никогда в жизни.
Он огляделся. Убогая нора была слеплена из волнистой жести и картона, только одна стенка рядом с ним была сложена из камня и крошилась. Он лежал на единственном ложе в этом жилище – на рваном кочковатом матраце с серым одеялом. Рядом стояли коробки из-под апельсинов и плетеная корзина со скарбом, единственным настенным украшением было подпаленное изображение мадонны, под нею висел осколок зеркала, а на полу стояли грязные зеленые бутылки с водой, ящик со сморщенными овощами и примечательная вещь – пара туфель на высоких каблуках.
Он со стоном перекатился так, что смог увидеть себя в обломке зеркала, и на него оттуда глянул незнакомец. Исхудалое лицо с запавшими щеками, свалявшиеся волосы и почему-то курчавая борода: родная мать не узнала бы его. Должно быть, он провалялся здесь не меньше двух недель, если не дольше. Если в зеркале действительно отражался он. Если какое-нибудь колдовство не поместило его душу в тело кого-то другого, старого бродяги и сборщика мусора. Он ни в чем не был уверен.
Занавеску отвели в сторону, внутрь логова упала полоска света. Джон, щурясь, обернулся. Она. Та, что спасла его, нашла среди отбросов, освободила, привела сюда и выходила. Невысокая женщина с коричневой кожей, с широким индейским лицом и маслянистыми черными волосами спокойно смотрела на него.
– Ты хорошо? – спросила она.
– Да. Спасибо, – кивнул Джон. – Мне уже лучше. Большое спасибо, что вы меня взяли к себе; я уже думал, что сдохну в отбросах.
Она мягко покачала головой, словно обдумывая, что он сказал, и вид у нее был озабоченный.
– Ты идти, – сказала она. – Один час. Потом назад. О'кей?
Джон растерянно смотрел на нее, не уверенный, что правильно ее понял.
– Я должен выйти на час?
– Да. Один час, потом назад. Лечь.
– Все понял, – кивнул он. – Нет проблем. – Он сел на матраце и заметил, что проблема все-таки есть. Ему пришлось откинуться на стену и подождать, пока в глазах угаснет темное мерцание. – Нет проблем, – повторил он тем не менее и поднялся на ноги. Потолок был слишком низкий, чтобы выпрямиться во весь рост, и он вышел наружу, щурясь от яркого света.
– Я тебя звать, – сказала она.
– Хорошо, – Джон закивал и пошел, придерживаясь за остатки каменной стены высотой по пояс. К нему подошла кошка и стала тереться о ноги. Он чувствовал себя очень слабым и огляделся, ища, куда бы присесть. Дым ел глаза, они слезились, и он тер их тыльными сторонами ладоней. Дым шел от открытого огня неподалеку. На огне стояла помятая кастрюля, в ней что-то варилось, пахло овощами и кукурузой. Рядом лежали две шелудивые собаки, высунув языки. Появилась согбенная старуха, помешала варево и принялась ругаться – Джон не понял, то ли на него, то ли на собак. На всякий случай он встал и пошел дальше.
Это был настоящий поселок у подножия мусорной горы, деревня из жести, палаточной ткани и деревянных досок, построенная среди куч и отвалов. Джон с удивлением смотрел, как дети и взрослые, согнувшись, обыскивали склоны мусорных терриконов и находили то, что еще могло иметь применение; складывали металлолом в кучи, охраняемые другими членами этой причудливой армии собирателей мусора, расстилали картон и тщательно разбирали пластиковые мешки, извлекая на свет рваную одежду, старые аккумуляторы, бутылки, банки и прочий хлам. Старшие ходили в бейсболках и перчатках, дети были в джинсах и полосатых рубашках с короткими рукавами; вид у них был не особенно и бедный, скорее они походили на школьников, которые прогуливают уроки и проводят время, копаясь в мусоре.
Внезапно мужчины, женщины и дети оживились. Послышался рев мотора, все затрещало и захрустело, и на верхнем краю мусорного склона появился огромный мусоровоз. Он перестраивался в удобную позицию, а люди внизу спешили занять лучшие места. Потом с пронзительным скрежетом поднялся кузов мусоровоза, и его содержимое вывалилось под откос. Абсурдным образом это выглядело так, будто из мусорных баков опрокинулся рог изобилия, полный бесценных даров.
Тут же разгорелась битва за лучшие куски. Кому-то удалось урвать себе моток электрокабеля, другой оттаскивал в сторонку мешок с одеждой, третий схватил помятую микроволновку. Из отбросов выбирали бутылки, в дело шла любая деревяшка, жестяные банки сплющивали каблуком и набивали ими мешки и пакеты.
Только теперь Джон разглядел несколько грузных фигур, сидевших кто на штабеле матрацев, кто на растерзанном кресле в сторонке от всего происходящего, сборщики тащили к ним свою добычу, те ее взвешивали и давали за нее деньги. Каждый из этих вождей отвечал за свой материал – кто за металл, кто за пластик, одна объемистая женщина скупала стекло, а жирный мужчина – дерево. Итак, все здесь вращалось вокруг денег, как и всюду в мире. Может быть, если бы он начал допытываться, в конце концов выяснилось бы, что все эти люди роются в отбросах, выбирают и сортируют их для того, чтобы внести свою долю в его растущее состояние. Ему стало дурно – от вони, от этого места, от всего.
Кто-то призывно кричал. Джон не сразу понял, что этот зов обращен к нему.
– Иди, – махала рукой женщина, выйдя из хижины. Он поднялся, пошел по мусору и обломкам назад, перешагивая через коричневые, в нефтяных разводах, ручейки жижи, сочащейся из-под мусора. Он увидел, как за женщиной из хижины вышел мужчина, застегивая брюки, и понял, чем они занимались.
* * *
Горячка вернулась, он снова слег, опять лишив свою гостеприимную хозяйку заработков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199
* * *
Джон очнулся и почувствовал, что весь его жар выгорел. Он ослабел настолько, что сердце учащенно забилось даже при попытке подняться, но голова была ясная, тело легкое, взгляд чистый. Теперь он мог вспомнить, что с ним произошло, и знал, что спасен.
Вот занавеска, которую он помнил, из клетчатой ткани, она светилась, потому что снаружи стоял день и светило солнце. Слышались голоса, далекие крики, близкие разговоры, вокруг были сотни людей. Звякал металл, глухо стучали друг о друга камни, шла усердная работа. И все было пронизано едкой вонью, дымом, тлением и гнилью.
Воздух был отвратительный. Сам он был весь грязный. Кожа казалась засаленной, покрытой слоем въевшейся грязи, белье липко врезалось в тело, голова свербела… Дотронувшись до подбородка, он обнаружил там бороду, и еще какую, боже всевышний, сколько же он провалялся в бреду? Это была не какая-нибудь щетина, а мягкая, длинная борода, какой у него не было никогда в жизни.
Он огляделся. Убогая нора была слеплена из волнистой жести и картона, только одна стенка рядом с ним была сложена из камня и крошилась. Он лежал на единственном ложе в этом жилище – на рваном кочковатом матраце с серым одеялом. Рядом стояли коробки из-под апельсинов и плетеная корзина со скарбом, единственным настенным украшением было подпаленное изображение мадонны, под нею висел осколок зеркала, а на полу стояли грязные зеленые бутылки с водой, ящик со сморщенными овощами и примечательная вещь – пара туфель на высоких каблуках.
Он со стоном перекатился так, что смог увидеть себя в обломке зеркала, и на него оттуда глянул незнакомец. Исхудалое лицо с запавшими щеками, свалявшиеся волосы и почему-то курчавая борода: родная мать не узнала бы его. Должно быть, он провалялся здесь не меньше двух недель, если не дольше. Если в зеркале действительно отражался он. Если какое-нибудь колдовство не поместило его душу в тело кого-то другого, старого бродяги и сборщика мусора. Он ни в чем не был уверен.
Занавеску отвели в сторону, внутрь логова упала полоска света. Джон, щурясь, обернулся. Она. Та, что спасла его, нашла среди отбросов, освободила, привела сюда и выходила. Невысокая женщина с коричневой кожей, с широким индейским лицом и маслянистыми черными волосами спокойно смотрела на него.
– Ты хорошо? – спросила она.
– Да. Спасибо, – кивнул Джон. – Мне уже лучше. Большое спасибо, что вы меня взяли к себе; я уже думал, что сдохну в отбросах.
Она мягко покачала головой, словно обдумывая, что он сказал, и вид у нее был озабоченный.
– Ты идти, – сказала она. – Один час. Потом назад. О'кей?
Джон растерянно смотрел на нее, не уверенный, что правильно ее понял.
– Я должен выйти на час?
– Да. Один час, потом назад. Лечь.
– Все понял, – кивнул он. – Нет проблем. – Он сел на матраце и заметил, что проблема все-таки есть. Ему пришлось откинуться на стену и подождать, пока в глазах угаснет темное мерцание. – Нет проблем, – повторил он тем не менее и поднялся на ноги. Потолок был слишком низкий, чтобы выпрямиться во весь рост, и он вышел наружу, щурясь от яркого света.
– Я тебя звать, – сказала она.
– Хорошо, – Джон закивал и пошел, придерживаясь за остатки каменной стены высотой по пояс. К нему подошла кошка и стала тереться о ноги. Он чувствовал себя очень слабым и огляделся, ища, куда бы присесть. Дым ел глаза, они слезились, и он тер их тыльными сторонами ладоней. Дым шел от открытого огня неподалеку. На огне стояла помятая кастрюля, в ней что-то варилось, пахло овощами и кукурузой. Рядом лежали две шелудивые собаки, высунув языки. Появилась согбенная старуха, помешала варево и принялась ругаться – Джон не понял, то ли на него, то ли на собак. На всякий случай он встал и пошел дальше.
Это был настоящий поселок у подножия мусорной горы, деревня из жести, палаточной ткани и деревянных досок, построенная среди куч и отвалов. Джон с удивлением смотрел, как дети и взрослые, согнувшись, обыскивали склоны мусорных терриконов и находили то, что еще могло иметь применение; складывали металлолом в кучи, охраняемые другими членами этой причудливой армии собирателей мусора, расстилали картон и тщательно разбирали пластиковые мешки, извлекая на свет рваную одежду, старые аккумуляторы, бутылки, банки и прочий хлам. Старшие ходили в бейсболках и перчатках, дети были в джинсах и полосатых рубашках с короткими рукавами; вид у них был не особенно и бедный, скорее они походили на школьников, которые прогуливают уроки и проводят время, копаясь в мусоре.
Внезапно мужчины, женщины и дети оживились. Послышался рев мотора, все затрещало и захрустело, и на верхнем краю мусорного склона появился огромный мусоровоз. Он перестраивался в удобную позицию, а люди внизу спешили занять лучшие места. Потом с пронзительным скрежетом поднялся кузов мусоровоза, и его содержимое вывалилось под откос. Абсурдным образом это выглядело так, будто из мусорных баков опрокинулся рог изобилия, полный бесценных даров.
Тут же разгорелась битва за лучшие куски. Кому-то удалось урвать себе моток электрокабеля, другой оттаскивал в сторонку мешок с одеждой, третий схватил помятую микроволновку. Из отбросов выбирали бутылки, в дело шла любая деревяшка, жестяные банки сплющивали каблуком и набивали ими мешки и пакеты.
Только теперь Джон разглядел несколько грузных фигур, сидевших кто на штабеле матрацев, кто на растерзанном кресле в сторонке от всего происходящего, сборщики тащили к ним свою добычу, те ее взвешивали и давали за нее деньги. Каждый из этих вождей отвечал за свой материал – кто за металл, кто за пластик, одна объемистая женщина скупала стекло, а жирный мужчина – дерево. Итак, все здесь вращалось вокруг денег, как и всюду в мире. Может быть, если бы он начал допытываться, в конце концов выяснилось бы, что все эти люди роются в отбросах, выбирают и сортируют их для того, чтобы внести свою долю в его растущее состояние. Ему стало дурно – от вони, от этого места, от всего.
Кто-то призывно кричал. Джон не сразу понял, что этот зов обращен к нему.
– Иди, – махала рукой женщина, выйдя из хижины. Он поднялся, пошел по мусору и обломкам назад, перешагивая через коричневые, в нефтяных разводах, ручейки жижи, сочащейся из-под мусора. Он увидел, как за женщиной из хижины вышел мужчина, застегивая брюки, и понял, чем они занимались.
* * *
Горячка вернулась, он снова слег, опять лишив свою гостеприимную хозяйку заработков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199