— Увы, у нас его нет.
Глаза груагаха, глубоко посаженные под нависающими кустистыми бровями, сузились в щелочки. Они походили на осколки изумруда, на глаза утопленника. Он снова уткнулся взором в костер, протягивая здоровенные грубые ручищи к языкам пламени. Вода шкворчала и шипела, падая на раскаленные уголья.
На счастье, груагахи сидели чуть ниже по склону, чем их смертные соседи, не то девушкам оказаться бы в глубокой луже, усеянной зеленовато-белыми цветочками.
— Шиллава, шиллава, сонрилон делахиррина.
Голос юноши в одеянии цвета зеленой травы и алых вишен звучал журчанием воды по камням, шелестом тростника.
— Погрузить, — загадочно отозвалась златовласая дева. Вот и все, что сказали груагахи, понапрасну сушась у огня.
Тахгил радовалась, что они немногословны. Тепло огня ворожило, навевало сон. Борясь с собой, Тахгил заметила, что красавица вновь превратилась в старуху, причем пребезобразную.
Ты бы уж решилась на что-то одно, милая…
* * *
На рассвете водная нежить, как и следовало ожидать, исчезла.
Оставленный ими ручеек с маленькими зеленовато-белыми цветами привел путниц к излучине реки. Девушки остановились на берегу под ивами, глядя на искрящуюся глядь воды. На отмели покачивались на тонких зеленых стеблях темные острые листья стрелолиста. Побеги венчались цветами — три лепестка, ярко-красное пятнышко в центре и короткие завитушки на длинных ножках.
— Клубни стрелолиста мучнистые и очень сочные. Их можно есть, — промолвила Тахгил.
— А вдруг груагахи затаились там внизу и устроили засаду на нас? — засомневалась Кейтри, глядя на черную воду.
— Вряд ли. Думаю, они вывели нас сюда в благодарность за гостеприимство, хотя оно и не пошло им на пользу.
Тахгил стянула все еще сырую одежду и скользнула вниз, в зеленое стекло заливчика. Вода оказалась неожиданно холодной — девушка вздрогнула, точно ее по лицу ударили. Пальцы утопали в жидкой грязи. Нащупав ногами твердые клубни, Тахгил набрала в грудь побольше воздуха, нырнула и, вытащив добычу, по пояс в воде побрела обратно между плоских кругляшей кувшинок. Волосы веером мокрых листьев липли к исхудавшему телу. Вернувшись к берегу, она протянула улов подругам и те благоговейно приняли клубни из ее рук.
— Глаза сыграли со мной странную шутку, — осторожно произнесла Кейтри. — Вы так похожи на…
Тахгил плеснула водой ей в лицо.
— Никакая я не водная нежить, заруби себе на носу! По чести говоря, я изрядно устала от вечной сырости и не отказалась бы хорошенько просушиться. Не удивлюсь, если у меня уже скоро из ушей начнут расти водоросли.
Она снова нырнула.
К тому времени как ароматные клубни были собраны, приготовлены и съедены, солнце, прячущееся за кучевыми облаками Лаллиллира, достигло зенита. Наевшись, путницы скормили огню последние крохи сухого топлива и улеглись спать до заката.
— По словам уриска, Черный мост пересекает Воронью реку чуть выше ее слияния с нашей подружкой Чернушкой, — сказала Тахгил, утрамбовывая в мешке печеные клубни стрелолиста. — Надо бы нам теперь взять выше по склону, от берега.
— Да и лебедиха же говорила, мол, в траве по дну долины пропасть мошки, — добавила Кейтри.
— Ну, мошку-то дождь должен был хоть ненадолго повыбить, — ответила Тахгил. — Хотя, без сомнения, она скоро вернется.
Путницы направились по холму наверх, держа курс на северо-восток, туда, где, по их представлению, располагался Черный мост.
Ночью снова шел дождь, уже не ураганный ливень, а монотонная барабанная дробь. Рыбацкие куртки девушек так истрепались в пути, что практически не защищали. Одежда снова отяжелела от влаги. Под ногами хлюпала грязь. Из-за завесы дождя доносились звонкие удары капель — то перезвоном стеклянных колокольчиков, то нервным стуком пальцев по столу. По всем овражкам и лощинам журчали ручьи. Стояло полнейшее безветрие. Порой дождь утихал, и все замолкало, лишь слышалось чмоканье и шлепанье — это пар оседал на листьях капельками воды, а потом эти капельки срывались вниз. Лаллиллир превратился в жемчужный край, деревья тонули в тумане — ближние стволы, темные и сырые, еще выделялись на общем фоне, но все остальное сливалось в перламутровой дымке.
— А вместо волос у меня вырастут поганки, — сказала Тахгил себе, вытирая воду с глаз и думая, не лучше ли было бы оказаться в пустыне в полдень.
На двадцать пятый день уайнемиса дождь укатил на восток. Пока подруги по очереди спали и караулили, прояснилось. Ярко-лимонное летнее солнце вновь расцвело на синей глазури небес. Весь Лаллиллир дымился, точно чаша горячего вина в руках озябшего ночного сторожа. Путницы спрятали потрепанные куртки в заплечные мешки.
— И не надо мазать лицо грязью для маскировки, — заметила Тахгил. — Оно уже и так все в грязи.
Гребень Пустынного кряжа бежал навстречу путницам, спускаясь к рукаву Вороновой долины. Потом он резко обрывался, и к концу следующей ночи подруги достигли самой дальней его точки.
Они стояли на краю узкой и крутой балки. Дно ее тонуло в тенях. Склоны поросли приземистым горным ясенем, что поднимался над стелящимися зарослями папоротника. Окутанный дымкой склон ярус за ярусом спускался к широкой черной ленте реки — Вороньей.
Дальше справа виднелся высокий изветренный силуэт. Остроконечные арки вырастали над тонкими колоннами черного камня. Черный мост был узок: казалось, его нарисовали и раскрасили остро заточенным карандашом.
Спустившись в укрытие под ветвями ясеней, три путницы нашли не слишком удобный приют меж толстых корней и провели день в туманной черно-зеленой дымке.
К вечеру поднялся легкий ветерок.
Тахгил никогда еще не слышала голоса, похожего на тот протяжный вой, что вспорол мантию вечера. Ни одно живое существо, ни вестница бури, ни бубри-птичка не издает таких звуков — звучных, напевных, леденящих призывов. Начинались они басовитым воплем, а потом внезапно взлетали до пронзительного визга и кончались снова на спуске. Зов этот был настойчив, повелителен и примитивен, как инстинкт, яростен, как голод, неистов, как ветер, одинок и далек, как луна. При первых же нотах Вивиана подскочила, нервно выругавшись на придворном языке, и, задрав голову, уставилась на крону дерева, под которым сидели девушки.
— Что это за вой? — вскрикнула Кейтри, прослеживая взгляд Вивианы, как будто ждала, что какие-то смертельно опасные твари вот-вот прыгнут им прямо на головы.
— Сумеешь быстро залезть на дерево? — спросила фрейлина. — Это же вой мортаду!
И она потянулась к нижней ветке.
— Погоди! — остановила ее Тахгил. — Что толку самим лезть в ловушку? Пусть мортаду не сумеют залезть за нами, но стоит им только учуять наш запах — и они засядут в осаде, выжидая, пока мы сами не свалимся от усталости, точно взятые измором опоссумы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Глаза груагаха, глубоко посаженные под нависающими кустистыми бровями, сузились в щелочки. Они походили на осколки изумруда, на глаза утопленника. Он снова уткнулся взором в костер, протягивая здоровенные грубые ручищи к языкам пламени. Вода шкворчала и шипела, падая на раскаленные уголья.
На счастье, груагахи сидели чуть ниже по склону, чем их смертные соседи, не то девушкам оказаться бы в глубокой луже, усеянной зеленовато-белыми цветочками.
— Шиллава, шиллава, сонрилон делахиррина.
Голос юноши в одеянии цвета зеленой травы и алых вишен звучал журчанием воды по камням, шелестом тростника.
— Погрузить, — загадочно отозвалась златовласая дева. Вот и все, что сказали груагахи, понапрасну сушась у огня.
Тахгил радовалась, что они немногословны. Тепло огня ворожило, навевало сон. Борясь с собой, Тахгил заметила, что красавица вновь превратилась в старуху, причем пребезобразную.
Ты бы уж решилась на что-то одно, милая…
* * *
На рассвете водная нежить, как и следовало ожидать, исчезла.
Оставленный ими ручеек с маленькими зеленовато-белыми цветами привел путниц к излучине реки. Девушки остановились на берегу под ивами, глядя на искрящуюся глядь воды. На отмели покачивались на тонких зеленых стеблях темные острые листья стрелолиста. Побеги венчались цветами — три лепестка, ярко-красное пятнышко в центре и короткие завитушки на длинных ножках.
— Клубни стрелолиста мучнистые и очень сочные. Их можно есть, — промолвила Тахгил.
— А вдруг груагахи затаились там внизу и устроили засаду на нас? — засомневалась Кейтри, глядя на черную воду.
— Вряд ли. Думаю, они вывели нас сюда в благодарность за гостеприимство, хотя оно и не пошло им на пользу.
Тахгил стянула все еще сырую одежду и скользнула вниз, в зеленое стекло заливчика. Вода оказалась неожиданно холодной — девушка вздрогнула, точно ее по лицу ударили. Пальцы утопали в жидкой грязи. Нащупав ногами твердые клубни, Тахгил набрала в грудь побольше воздуха, нырнула и, вытащив добычу, по пояс в воде побрела обратно между плоских кругляшей кувшинок. Волосы веером мокрых листьев липли к исхудавшему телу. Вернувшись к берегу, она протянула улов подругам и те благоговейно приняли клубни из ее рук.
— Глаза сыграли со мной странную шутку, — осторожно произнесла Кейтри. — Вы так похожи на…
Тахгил плеснула водой ей в лицо.
— Никакая я не водная нежить, заруби себе на носу! По чести говоря, я изрядно устала от вечной сырости и не отказалась бы хорошенько просушиться. Не удивлюсь, если у меня уже скоро из ушей начнут расти водоросли.
Она снова нырнула.
К тому времени как ароматные клубни были собраны, приготовлены и съедены, солнце, прячущееся за кучевыми облаками Лаллиллира, достигло зенита. Наевшись, путницы скормили огню последние крохи сухого топлива и улеглись спать до заката.
— По словам уриска, Черный мост пересекает Воронью реку чуть выше ее слияния с нашей подружкой Чернушкой, — сказала Тахгил, утрамбовывая в мешке печеные клубни стрелолиста. — Надо бы нам теперь взять выше по склону, от берега.
— Да и лебедиха же говорила, мол, в траве по дну долины пропасть мошки, — добавила Кейтри.
— Ну, мошку-то дождь должен был хоть ненадолго повыбить, — ответила Тахгил. — Хотя, без сомнения, она скоро вернется.
Путницы направились по холму наверх, держа курс на северо-восток, туда, где, по их представлению, располагался Черный мост.
Ночью снова шел дождь, уже не ураганный ливень, а монотонная барабанная дробь. Рыбацкие куртки девушек так истрепались в пути, что практически не защищали. Одежда снова отяжелела от влаги. Под ногами хлюпала грязь. Из-за завесы дождя доносились звонкие удары капель — то перезвоном стеклянных колокольчиков, то нервным стуком пальцев по столу. По всем овражкам и лощинам журчали ручьи. Стояло полнейшее безветрие. Порой дождь утихал, и все замолкало, лишь слышалось чмоканье и шлепанье — это пар оседал на листьях капельками воды, а потом эти капельки срывались вниз. Лаллиллир превратился в жемчужный край, деревья тонули в тумане — ближние стволы, темные и сырые, еще выделялись на общем фоне, но все остальное сливалось в перламутровой дымке.
— А вместо волос у меня вырастут поганки, — сказала Тахгил себе, вытирая воду с глаз и думая, не лучше ли было бы оказаться в пустыне в полдень.
На двадцать пятый день уайнемиса дождь укатил на восток. Пока подруги по очереди спали и караулили, прояснилось. Ярко-лимонное летнее солнце вновь расцвело на синей глазури небес. Весь Лаллиллир дымился, точно чаша горячего вина в руках озябшего ночного сторожа. Путницы спрятали потрепанные куртки в заплечные мешки.
— И не надо мазать лицо грязью для маскировки, — заметила Тахгил. — Оно уже и так все в грязи.
Гребень Пустынного кряжа бежал навстречу путницам, спускаясь к рукаву Вороновой долины. Потом он резко обрывался, и к концу следующей ночи подруги достигли самой дальней его точки.
Они стояли на краю узкой и крутой балки. Дно ее тонуло в тенях. Склоны поросли приземистым горным ясенем, что поднимался над стелящимися зарослями папоротника. Окутанный дымкой склон ярус за ярусом спускался к широкой черной ленте реки — Вороньей.
Дальше справа виднелся высокий изветренный силуэт. Остроконечные арки вырастали над тонкими колоннами черного камня. Черный мост был узок: казалось, его нарисовали и раскрасили остро заточенным карандашом.
Спустившись в укрытие под ветвями ясеней, три путницы нашли не слишком удобный приют меж толстых корней и провели день в туманной черно-зеленой дымке.
К вечеру поднялся легкий ветерок.
Тахгил никогда еще не слышала голоса, похожего на тот протяжный вой, что вспорол мантию вечера. Ни одно живое существо, ни вестница бури, ни бубри-птичка не издает таких звуков — звучных, напевных, леденящих призывов. Начинались они басовитым воплем, а потом внезапно взлетали до пронзительного визга и кончались снова на спуске. Зов этот был настойчив, повелителен и примитивен, как инстинкт, яростен, как голод, неистов, как ветер, одинок и далек, как луна. При первых же нотах Вивиана подскочила, нервно выругавшись на придворном языке, и, задрав голову, уставилась на крону дерева, под которым сидели девушки.
— Что это за вой? — вскрикнула Кейтри, прослеживая взгляд Вивианы, как будто ждала, что какие-то смертельно опасные твари вот-вот прыгнут им прямо на головы.
— Сумеешь быстро залезть на дерево? — спросила фрейлина. — Это же вой мортаду!
И она потянулась к нижней ветке.
— Погоди! — остановила ее Тахгил. — Что толку самим лезть в ловушку? Пусть мортаду не сумеют залезть за нами, но стоит им только учуять наш запах — и они засядут в осаде, выжидая, пока мы сами не свалимся от усталости, точно взятые измором опоссумы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141