Юноша обособляется от всего окружающего мира и становится ему
враждебен. Он презирает гимназическую (а впоследствии и университетскую)
науку и создает свою собственную, с настоящей наукой не имеющую, конечно,
ничего общего. Юноша, вошедший в товарищеский кружок самообразования, сразу
проникается чрезмерным уважением к себе и чрезмерным высокомерием по
отношению к другим. "Развитой" гимназист не только относится с презрением к
своим учителям, родителям и прочим окружающим его простым смертным, но
подавляет своим величием и товарищей по классу, незнакомых с нелегальной
литературой. Мои личные гимназические воспоминания относятся к 80-м годам,
но, судя по тому, что мне приходится видеть и слышать теперь, психология и
нынешней молодежи в основе осталась та же. Кое-где изменился только предмет
тайной науки, и вместо изданий народовольцев венец познания составляют
"Санин" и книга Вейнингера[61] -- едва ли этому можно радоваться!
Характерно, что в мое время чем более демократичные идеи исповедовал
мальчик, тем высокомернее и презрительнее относился он ко всем остальным и
людям и гимназистам, не поднявшимся на высоту его идей. Это высокомерие,
рождающееся в старших классах гимназии, еще более развивается в душе юноши в
университете и превращается, бесспорно, в одну из характерных черт нашей
интеллигенции вообще, духовно-высокомерной и идейно-нетерпимой. Обыкновенно
почтя все бойкие, развитые юноши с честными и хорошими стремлениями, но не
выдающиеся особыми творческими дарованиями, неизбежно проходят через
юношеские революционные кружки и только в том случае и сохраняются от
нравственной гибели, и умственного отупения, если окунутся в эти кружки.
Натуры особо даровитые, поэты, художники, музыканты, изобретатели-техники и
т. д., как-то не захватываются такими кружками. Сплошь и рядом "развитые"
средние гимназисты с большим высокомерием относятся к тем из своих
товарищей, которым в недалеком будущем суждено приобрести широкую
известность. И это мое наблюдение не ограничивается гимназическими и
студенческими кружками. До последних революционных лет творческие даровитые
натуры в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося
ее высокомерия и деспотизма.
III
Духовные свойства, намечающиеся в старших классах гимназии, вполне
развиваются в университетах. Студенчество -- квинтэссенция русской
интеллигенции. Для русского интеллигента высшая похвала: старый студент. У
огромного большинства русских образованных людей интеллигентная (или,
точнее, "революционная") работа и ограничивается университетом, по выходе из
которого они "опускаются", как любят говорить про себя в пьяном угаре со
слезой, во время предрассветных товарищеских покаянных бесед.
О русском студенчестве в прогрессивных кругах принято говорить только в
восторженном тоне, и эта лесть приносила и приносит Нам много вреда. Не
отрицая того хорошего, что есть в студенчестве, надо, однако, решительно
указать на его отрицательные стороны, которых в конечном итоге, пожалуй,
больше, чем хороших. Прежде всего, надо покончить с пользующейся правами
неоспоримости легендой, будто русское студенчество целой головой выше
заграничного. Это уже по одному тому не может быть правдой, что русское
студенчество занимается по крайней мере в два раза меньше, чем заграничное.
И этот расчет я делаю не на основании субъективной оценки интенсивности
работы, хотя несомненно она у русского студента значительно слабее, но на
основании объективных цифр: дней и часов работы. У заграничного студента
праздники и вакации поглощают не более третьей части того времени, которое
уходит на праздники у русского. Но и в учебные дни заграничный студент занят
гораздо больше нашего. В России больше всего занимаются на медицинском
факультете, но и там количество обязательных лекций в день не превышает
шести (на юридическом -- четырех-пяти), тогда как французский медик занят
семь-восемь часов. У нас на юридическом факультете студенты, записывающие
профессорскую лекцию, насчитываются немногими единицами на них смотрят с
удивлением, товарищи трунят над ними. Зайдите в парижскую Ecole de
droit[62], и вы увидите, что огромное большинство слушателей
записывают, что говорит профессор, -- да и как мастерски записывают! Я по
сие время помню свое удивление, когда познакомился с записками одного
"среднего" французского студента, который у нас сошел бы за "неразвитого":
ему не надо было перебелять своих записей, так умело схватывал он
центральные мысли профессора и облекал их в уме в литературную форму. А ведь
без записывания слушание лекций имеет мало значения. Каждый психолог знает,
что нет возможности непрерывно поддерживать пассивное внимание в течение не
то что пяти часов, но даже одного часа. Только редкий ораторский талант
может захватить внимание студента и держать его на одном уровне в
продолжение всей лекции. В большинстве случаев внимание непременно хоть на
минуту отвлечется, направится в другую сторону, слушатель утратит связь идей
и, в сущности, потеряет всю лекцию. А как слушают наши студенты? Точно
гимназисты, они читают на лекциях посторонние книги, газеты,
переговариваются и проч., и проч. Само посещение лекций происходит через
пень-колоду, случайно, больше для регистрации Откровенно говоря, русское
посещение лекций не может быть признано за работу, и в огромном большинстве
случаев студент в университете, за исключением практических занятий, вовсе
не работает. Он "работает", и притом лихорадочно, у себя дома перед,
экзаменами или репетициями, зубря до одурения краткие, приспособленные к
программе учебники или размножившиеся компендиумы... Для меня символами
сравнительной работы наших и французских студентов всегда будут краткий
Гепнер, по которому мои товарищи-медики томского университета изучали
анатомию, с одной стороны, и многочисленные огромные томы Фарабефа, которые
штудировали французские медики, приводя в полное отчаяние русских студентов
и студенток, поступивших в парижскую Ecole de medecine[63]. На
юридическом факультете дело обстояло не лучше. Французский студент не может
окончить курса, не ознакомившись в подлиннике с классическими работами
французских юристов и государствоведов, а у нас -- я смело утверждаю это --
95 процентов юристов кончают курс, не заглядывая в другую книгу, кроме
казенного учебника, а то и компендиума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
враждебен. Он презирает гимназическую (а впоследствии и университетскую)
науку и создает свою собственную, с настоящей наукой не имеющую, конечно,
ничего общего. Юноша, вошедший в товарищеский кружок самообразования, сразу
проникается чрезмерным уважением к себе и чрезмерным высокомерием по
отношению к другим. "Развитой" гимназист не только относится с презрением к
своим учителям, родителям и прочим окружающим его простым смертным, но
подавляет своим величием и товарищей по классу, незнакомых с нелегальной
литературой. Мои личные гимназические воспоминания относятся к 80-м годам,
но, судя по тому, что мне приходится видеть и слышать теперь, психология и
нынешней молодежи в основе осталась та же. Кое-где изменился только предмет
тайной науки, и вместо изданий народовольцев венец познания составляют
"Санин" и книга Вейнингера[61] -- едва ли этому можно радоваться!
Характерно, что в мое время чем более демократичные идеи исповедовал
мальчик, тем высокомернее и презрительнее относился он ко всем остальным и
людям и гимназистам, не поднявшимся на высоту его идей. Это высокомерие,
рождающееся в старших классах гимназии, еще более развивается в душе юноши в
университете и превращается, бесспорно, в одну из характерных черт нашей
интеллигенции вообще, духовно-высокомерной и идейно-нетерпимой. Обыкновенно
почтя все бойкие, развитые юноши с честными и хорошими стремлениями, но не
выдающиеся особыми творческими дарованиями, неизбежно проходят через
юношеские революционные кружки и только в том случае и сохраняются от
нравственной гибели, и умственного отупения, если окунутся в эти кружки.
Натуры особо даровитые, поэты, художники, музыканты, изобретатели-техники и
т. д., как-то не захватываются такими кружками. Сплошь и рядом "развитые"
средние гимназисты с большим высокомерием относятся к тем из своих
товарищей, которым в недалеком будущем суждено приобрести широкую
известность. И это мое наблюдение не ограничивается гимназическими и
студенческими кружками. До последних революционных лет творческие даровитые
натуры в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося
ее высокомерия и деспотизма.
III
Духовные свойства, намечающиеся в старших классах гимназии, вполне
развиваются в университетах. Студенчество -- квинтэссенция русской
интеллигенции. Для русского интеллигента высшая похвала: старый студент. У
огромного большинства русских образованных людей интеллигентная (или,
точнее, "революционная") работа и ограничивается университетом, по выходе из
которого они "опускаются", как любят говорить про себя в пьяном угаре со
слезой, во время предрассветных товарищеских покаянных бесед.
О русском студенчестве в прогрессивных кругах принято говорить только в
восторженном тоне, и эта лесть приносила и приносит Нам много вреда. Не
отрицая того хорошего, что есть в студенчестве, надо, однако, решительно
указать на его отрицательные стороны, которых в конечном итоге, пожалуй,
больше, чем хороших. Прежде всего, надо покончить с пользующейся правами
неоспоримости легендой, будто русское студенчество целой головой выше
заграничного. Это уже по одному тому не может быть правдой, что русское
студенчество занимается по крайней мере в два раза меньше, чем заграничное.
И этот расчет я делаю не на основании субъективной оценки интенсивности
работы, хотя несомненно она у русского студента значительно слабее, но на
основании объективных цифр: дней и часов работы. У заграничного студента
праздники и вакации поглощают не более третьей части того времени, которое
уходит на праздники у русского. Но и в учебные дни заграничный студент занят
гораздо больше нашего. В России больше всего занимаются на медицинском
факультете, но и там количество обязательных лекций в день не превышает
шести (на юридическом -- четырех-пяти), тогда как французский медик занят
семь-восемь часов. У нас на юридическом факультете студенты, записывающие
профессорскую лекцию, насчитываются немногими единицами на них смотрят с
удивлением, товарищи трунят над ними. Зайдите в парижскую Ecole de
droit[62], и вы увидите, что огромное большинство слушателей
записывают, что говорит профессор, -- да и как мастерски записывают! Я по
сие время помню свое удивление, когда познакомился с записками одного
"среднего" французского студента, который у нас сошел бы за "неразвитого":
ему не надо было перебелять своих записей, так умело схватывал он
центральные мысли профессора и облекал их в уме в литературную форму. А ведь
без записывания слушание лекций имеет мало значения. Каждый психолог знает,
что нет возможности непрерывно поддерживать пассивное внимание в течение не
то что пяти часов, но даже одного часа. Только редкий ораторский талант
может захватить внимание студента и держать его на одном уровне в
продолжение всей лекции. В большинстве случаев внимание непременно хоть на
минуту отвлечется, направится в другую сторону, слушатель утратит связь идей
и, в сущности, потеряет всю лекцию. А как слушают наши студенты? Точно
гимназисты, они читают на лекциях посторонние книги, газеты,
переговариваются и проч., и проч. Само посещение лекций происходит через
пень-колоду, случайно, больше для регистрации Откровенно говоря, русское
посещение лекций не может быть признано за работу, и в огромном большинстве
случаев студент в университете, за исключением практических занятий, вовсе
не работает. Он "работает", и притом лихорадочно, у себя дома перед,
экзаменами или репетициями, зубря до одурения краткие, приспособленные к
программе учебники или размножившиеся компендиумы... Для меня символами
сравнительной работы наших и французских студентов всегда будут краткий
Гепнер, по которому мои товарищи-медики томского университета изучали
анатомию, с одной стороны, и многочисленные огромные томы Фарабефа, которые
штудировали французские медики, приводя в полное отчаяние русских студентов
и студенток, поступивших в парижскую Ecole de medecine[63]. На
юридическом факультете дело обстояло не лучше. Французский студент не может
окончить курса, не ознакомившись в подлиннике с классическими работами
французских юристов и государствоведов, а у нас -- я смело утверждаю это --
95 процентов юристов кончают курс, не заглядывая в другую книгу, кроме
казенного учебника, а то и компендиума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67