в каждом дворе ютилось теперь по две-три семьи беглецов, искавших убежища под защитою войска князя Урусова…
В первые дни по приходе Урусова в город местные купцы и богатые посадские люди радовались тому, что все-таки самое страшное их минует, потому что не станет же Разин лезть в город, настолько наполненный ратными силами. Но мало-помалу их радость сменилась опасением, что пришельцы, как саранча, истребят все запасы их пищи. Даже самые богатые горожане уже стали жалеть, что беглецы по пути не попались разинцам…
И все-таки с каждым днем становилось еще теснее, прибывали новые беглецы из тех мест, где вспыхивали восстания или куда доходили разинские казаки…
Многие из жителей приходили с жалобами к Урусову, который всех принимал по нуждам в приказной избе. Жители жаловались князю на утеснения со стороны приезжих, на истребление ими добра, на насильственное занятие ими домов и на всяческие обиды от пришлых ратных людей. Беглецы приходили тоже с жалобами на хозяев, которые то не давали топить печи, то вступали во всякие свары и драки из-за своего имущества…
Только что воевода отделался от купца, которому пьяный стрелец продал чужую лошадь, а теперь приходилось ее возвращать, и вот уже опять ворвалась к нему какая-то крикливая баба.
— Князь-воевода! Петр Семеныч! Да где же тут правда?! Коли муж мой пропал от воров, так и доли мне нету?! С троими робятами отпустили меня злодеи… Куды ж мне деваться?! Да как я в такой каморушке стану?! — истошно вопила дородная женщина, наступая выпяченным своим животом на князя Урусова.
— Кто ты, матушка, кто такова? Толком молви, никак ничего не пойму. Отколь воры тебя отпустили? — спросил воевода.
— Из Нижнего Ломова, государь Петр Семеныч! Воеводска я вдова, Петр Семеныч, голубчик, заступник! Воеводу Андрея Иваныча Пекина ты изволил ли знать? Вдова я его. Злодеи на пиках его разнесли… — Вдова разразилась вдруг пронзительным, жалобным причитаньем: — Укажи ты, сердешный, тем нехристям правду чинить… Воеводша ведь я! На кого ж я теперь-то, вдова-горемыка, осталась!..
Урусов перекрестился.
— Царство небесное, знал я Андрея… Когда же… стряслося?
— В четверг на неделе, мой государь… Нечистый весь город поднял: перво письма все воровские читали между себя, потом на приказну избу накинулись целым скопом… Андрюша-то на крылечко выбежал да саблей двоих злодеев посек, а те-то всем городом на него… Троих дворян, да приказного, да Андрюшеньку, да стрельца Покатуя сгубили… — Вдова залилась опять причитаньем.
— Царство небесное! — повторил еще раз, перекрестившись, Урусов. — За государя живот положил Андрей. Честь и хвала и вечная память ему! — важно сказал он. — Государь тебя не забудет. Как звать тебя, матушка?
— Марья, Иванова дочь, сына боярского Селезнева. С троими робятами, сударь, я упаслась от воров. По дворам натаскалась — никто не впускает с троими, а тут…
— Государь тебя, Марь Ивановна, не забудет и сирот не оставит в беде… Честь и хвала твоему покойнику, — повторил воевода.
— Вот и я так же молвила: «Честь и хвала! Постоял за царя!» — вдруг с высохшими глазами яростно, без причитаний, заговорила вдова. — А тут полный город со всех сторон воевод набежало: курмышский, ядринский, атемарский, терюшинский, да бог его весть откуда еще прибрались. Города свои побросали, за государя не встали с мечом на нечистых мятежников, — а тут им всем лучшие домы подай?! Я в Нижний к сестрице хотела проехать, так нету пути от воров. И так-то я тут проедаюсь, а те-то всегда сыты-пьяны, в шишки да в карты, прости Христос… Винище жрут! Домы все позаняли. А вечор мурашкинский с лысковским воеводы еще прибегли от войны хорониться, да в тот же дом, где и я… Добришко мое покидали в чуланчик… Велел бы ты им, Петр Семеныч, князь милый, вернуть мою горенку…
— Князь-воевода! — вбежав в приказную избу, возбужденно, запыхавшись, крикнул стрелецкий сотник. — От Оки идет войско! Великая рать идет, Петр Семеныч!..
Урусов вскочил. Мигом мелькнула мысль, что Арзамас окружают разинцы, что им не пробиться… Конец!
— Сколь будет воров? — в волнении спросил он.
— Да что ты, да что ты! Какие там воры?! Царское войско в подмогу нам с Мурома, князь-воевода Петр Семеныч!
— Государево?! Во-он что! — Урусов сел и вытер ладонью покрывшийся потом лоб. — Во-он что-о! — соображая, медленно протянул он. — Иди, иди, матушка! Видишь сама, тесно. И я потеснюсь, — сказал Урусов вдове. — Вишь, еще войско идет, а ты тут про горенку… Не на век селиться. Какую-нибудь уж сама себе разыщи…
— Да ведаю, сударь мой, что тесно… — начала вдова Пекина.
Но воевода прервал ее.
— Иди, иди, матушка-а! — досадливо закричал он. — А ты тотчас беги к протопопу, — послал он сотника, — всем причтом чтобы с крестами встречали бы войско. Я сам на коне навстречу…
Арзамасские колокольни звонили торжественным звоном. Муромские ворота города распахнулись навстречу подходившему конному и пешему стрелецкому, солдатскому и рейтарскому войску. Конные и пешие ряды воинов растянулись больше чем на версту. Впереди подходившего войска ехал боярин Юрий Олексиевич Долгорукий. При встрече с крестным ходом боярин, сойдя с седла, приложился к кресту и принял благословение священника.
Увидев Долгорукого впереди подходившей рати, Петр Семеныч был от души обрадован, что ему придется служить со своим старым другом.
— Вот рад-то я видеть тебя, князь Юрий! — воскликнул Урусов. Он рванулся с объятиями к Долгорукому, но боярин, холодно отстранившись, лишь повитался с ним за руку и вскочил на своего гнедого жеребца.
Думный дворянин Федор Леонтьев и окольничий Константин Щербатов, ехавшие с боярином, тоже не проявили слишком большой горячности при встрече с Урусовым. Петр Семеныч был озадачен и даже смятен душою. С чего бы старый приятель и друг Долгорукий с ним обошелся так холодно?!
Перед собором, как водится, остановились отслужить молебен. Толпа дворян и воевод раздалась в обе стороны, пропуская высокого и надменного боярина, сухощавого, чернобородого, с сильною проседью, ни на кого не глядящего выпученными ястребиными глазами. За ним шел Урусов. Во время молебна они стояли бок о бок, но Долгорукий так усердно молился, что Урусов ему не решился задать никаких вопросов… Потом, прикладываясь ко кресту, Долгорукий спросил протопопа, где стать на постой… Урусов опешил: что-то боярин вздумал спрашивать протопопа?! Урусов уже решил поселить воеводу вместе с собой. Но вдруг протопоп предложил боярину место в своем доме, и Долгорукий тот час же согласился.
— Да, Юрий Олексич, покои тебе уж готовят! — воскликнул обиженный Урусов.
— Тебе бы, князь, ведомо было, что государь от воеводства тебя отставил и указал тебе ехать, не мешкав, в Москву, а город и войско ты на меня покинешь, — отрезал боярин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
В первые дни по приходе Урусова в город местные купцы и богатые посадские люди радовались тому, что все-таки самое страшное их минует, потому что не станет же Разин лезть в город, настолько наполненный ратными силами. Но мало-помалу их радость сменилась опасением, что пришельцы, как саранча, истребят все запасы их пищи. Даже самые богатые горожане уже стали жалеть, что беглецы по пути не попались разинцам…
И все-таки с каждым днем становилось еще теснее, прибывали новые беглецы из тех мест, где вспыхивали восстания или куда доходили разинские казаки…
Многие из жителей приходили с жалобами к Урусову, который всех принимал по нуждам в приказной избе. Жители жаловались князю на утеснения со стороны приезжих, на истребление ими добра, на насильственное занятие ими домов и на всяческие обиды от пришлых ратных людей. Беглецы приходили тоже с жалобами на хозяев, которые то не давали топить печи, то вступали во всякие свары и драки из-за своего имущества…
Только что воевода отделался от купца, которому пьяный стрелец продал чужую лошадь, а теперь приходилось ее возвращать, и вот уже опять ворвалась к нему какая-то крикливая баба.
— Князь-воевода! Петр Семеныч! Да где же тут правда?! Коли муж мой пропал от воров, так и доли мне нету?! С троими робятами отпустили меня злодеи… Куды ж мне деваться?! Да как я в такой каморушке стану?! — истошно вопила дородная женщина, наступая выпяченным своим животом на князя Урусова.
— Кто ты, матушка, кто такова? Толком молви, никак ничего не пойму. Отколь воры тебя отпустили? — спросил воевода.
— Из Нижнего Ломова, государь Петр Семеныч! Воеводска я вдова, Петр Семеныч, голубчик, заступник! Воеводу Андрея Иваныча Пекина ты изволил ли знать? Вдова я его. Злодеи на пиках его разнесли… — Вдова разразилась вдруг пронзительным, жалобным причитаньем: — Укажи ты, сердешный, тем нехристям правду чинить… Воеводша ведь я! На кого ж я теперь-то, вдова-горемыка, осталась!..
Урусов перекрестился.
— Царство небесное, знал я Андрея… Когда же… стряслося?
— В четверг на неделе, мой государь… Нечистый весь город поднял: перво письма все воровские читали между себя, потом на приказну избу накинулись целым скопом… Андрюша-то на крылечко выбежал да саблей двоих злодеев посек, а те-то всем городом на него… Троих дворян, да приказного, да Андрюшеньку, да стрельца Покатуя сгубили… — Вдова залилась опять причитаньем.
— Царство небесное! — повторил еще раз, перекрестившись, Урусов. — За государя живот положил Андрей. Честь и хвала и вечная память ему! — важно сказал он. — Государь тебя не забудет. Как звать тебя, матушка?
— Марья, Иванова дочь, сына боярского Селезнева. С троими робятами, сударь, я упаслась от воров. По дворам натаскалась — никто не впускает с троими, а тут…
— Государь тебя, Марь Ивановна, не забудет и сирот не оставит в беде… Честь и хвала твоему покойнику, — повторил воевода.
— Вот и я так же молвила: «Честь и хвала! Постоял за царя!» — вдруг с высохшими глазами яростно, без причитаний, заговорила вдова. — А тут полный город со всех сторон воевод набежало: курмышский, ядринский, атемарский, терюшинский, да бог его весть откуда еще прибрались. Города свои побросали, за государя не встали с мечом на нечистых мятежников, — а тут им всем лучшие домы подай?! Я в Нижний к сестрице хотела проехать, так нету пути от воров. И так-то я тут проедаюсь, а те-то всегда сыты-пьяны, в шишки да в карты, прости Христос… Винище жрут! Домы все позаняли. А вечор мурашкинский с лысковским воеводы еще прибегли от войны хорониться, да в тот же дом, где и я… Добришко мое покидали в чуланчик… Велел бы ты им, Петр Семеныч, князь милый, вернуть мою горенку…
— Князь-воевода! — вбежав в приказную избу, возбужденно, запыхавшись, крикнул стрелецкий сотник. — От Оки идет войско! Великая рать идет, Петр Семеныч!..
Урусов вскочил. Мигом мелькнула мысль, что Арзамас окружают разинцы, что им не пробиться… Конец!
— Сколь будет воров? — в волнении спросил он.
— Да что ты, да что ты! Какие там воры?! Царское войско в подмогу нам с Мурома, князь-воевода Петр Семеныч!
— Государево?! Во-он что! — Урусов сел и вытер ладонью покрывшийся потом лоб. — Во-он что-о! — соображая, медленно протянул он. — Иди, иди, матушка! Видишь сама, тесно. И я потеснюсь, — сказал Урусов вдове. — Вишь, еще войско идет, а ты тут про горенку… Не на век селиться. Какую-нибудь уж сама себе разыщи…
— Да ведаю, сударь мой, что тесно… — начала вдова Пекина.
Но воевода прервал ее.
— Иди, иди, матушка-а! — досадливо закричал он. — А ты тотчас беги к протопопу, — послал он сотника, — всем причтом чтобы с крестами встречали бы войско. Я сам на коне навстречу…
Арзамасские колокольни звонили торжественным звоном. Муромские ворота города распахнулись навстречу подходившему конному и пешему стрелецкому, солдатскому и рейтарскому войску. Конные и пешие ряды воинов растянулись больше чем на версту. Впереди подходившего войска ехал боярин Юрий Олексиевич Долгорукий. При встрече с крестным ходом боярин, сойдя с седла, приложился к кресту и принял благословение священника.
Увидев Долгорукого впереди подходившей рати, Петр Семеныч был от души обрадован, что ему придется служить со своим старым другом.
— Вот рад-то я видеть тебя, князь Юрий! — воскликнул Урусов. Он рванулся с объятиями к Долгорукому, но боярин, холодно отстранившись, лишь повитался с ним за руку и вскочил на своего гнедого жеребца.
Думный дворянин Федор Леонтьев и окольничий Константин Щербатов, ехавшие с боярином, тоже не проявили слишком большой горячности при встрече с Урусовым. Петр Семеныч был озадачен и даже смятен душою. С чего бы старый приятель и друг Долгорукий с ним обошелся так холодно?!
Перед собором, как водится, остановились отслужить молебен. Толпа дворян и воевод раздалась в обе стороны, пропуская высокого и надменного боярина, сухощавого, чернобородого, с сильною проседью, ни на кого не глядящего выпученными ястребиными глазами. За ним шел Урусов. Во время молебна они стояли бок о бок, но Долгорукий так усердно молился, что Урусов ему не решился задать никаких вопросов… Потом, прикладываясь ко кресту, Долгорукий спросил протопопа, где стать на постой… Урусов опешил: что-то боярин вздумал спрашивать протопопа?! Урусов уже решил поселить воеводу вместе с собой. Но вдруг протопоп предложил боярину место в своем доме, и Долгорукий тот час же согласился.
— Да, Юрий Олексич, покои тебе уж готовят! — воскликнул обиженный Урусов.
— Тебе бы, князь, ведомо было, что государь от воеводства тебя отставил и указал тебе ехать, не мешкав, в Москву, а город и войско ты на меня покинешь, — отрезал боярин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130