Я выбрал 1901 год. Почему именно этот? Во-первых, я хотел познакомиться с писателем Чеховым, во-вторых, это было время, когда Россия худо-бедно начинала превращаться в цивилизованное, развитое государство. Революциями, коммунами и прочим экстримом я уже наелся, и хотелось чего-нибудь спокойного.
И, судя по тому, что я в этот момент не сидел за общим столом с Ольгой и Гутмахером, а трясся связанный по рукам и ногам на крестьянской телеге, перемещение удалось…
– Эй, братец, – позвал я невидимого возницу, – куда это мы едем?
Что-то темное нависло надо мной и дохнуло луковым перегаром.
– Куды надо, туды и едем, – проговорил нарочито грозным голосом возница. – Ишь ты, по-нашему заговорил! – добавил он много громче, чем ответил мне, вероятно, чтобы дать кому-то знать, что я очнулся.
Мысли у меня в голове начали постепенно проясняться, и я смог додуматься до того, что со мной могло произойти: машина Гутмахера сработала и, преодолевая временной барьер, я потерял сознание. Что случилось дальше, нетрудно было догадаться. Видимо, пока я находился без сознания, на меня наткнулись крестьяне, подобрали и теперь везут неведомо куда, скорее всего, сдавать начальству.
Поняв, откуда растут ноги, я успокоился. С документами у меня все было в порядке, верхняя одежда соответствовала эпохе, а выкручиваться из таких незначительных передряг я давно научился.
– Ты зачем меня связал? – опять окликнул я возницу. – Смотри, начальство тебя за самоуправство не похвалит! Это что еще за мода такая христиан веревками вязать! За это отвечать придется!
– Ну, ты у меня еще побалуй! – сердито сказал ямщик непонятно кому: мне или лошади.
– Чего там, Еремей? – послышался чей-то далекий басок. – Никак, варнак бунтует?
– Да не варнак он, по речи видать – благородие, – неуверенно откликнулся мой возница. Связываться с неведомым «начальством» ему, как и любому русскому человеку, было боязно. Мужик замолчал, подумал пару минут, после чего послышалось мощное: «Тпру-уу», и тряска прекратилась. Я услышал, как он спрыгнул на землю и куда-то пошел: видимо, совещаться с товарищем. Минут через пять стало слышно, как мужик возвращается не один. Он шел, с кем-то тихо переговариваясь.
Около подводы крестьяне замолчали, и я слышал только их осторожное дыхание. Молчание затянулось, и прервал его после долгой паузы второй участник пленения:
– А ты, добрый человек, кто такой будешь? – спросил меня молодой, взволнованный голос.
– Человеком я буду, – ответил я, – а вы, разбойники, меня схватили и, поди, хотите ограбить.
– Не, ваше степенство, – уверил парень, – мы по крестьянству. – Он подумал и, видимо, решил перестраховаться: – А ты какой веры будешь, нашей али не нашей?
– Нашей, вашей, – ответил я, хотя и был записан в паспорте лютеранином. – Вы бы меня, братцы, развязали, а то тело затекло.
– Значит, ты не черт? – опять спросил молодой.
– Какой я тебе черт, – сердито сказал я. – Развяжите, перекрещусь.
– А откуда у стога упал? – с сомнением в голосе спросил мой ямщик.
– С воздушного шара, – брякнул я первое, что пришло в голову.
– Это как же? – хором изумились мужики.
– Вы что, такие темные, что не знаете, как люди на воздушных шарах летают?
– Оно, конечно, слыхали, как не слыхать, мы, чай, не темнота какая. Только люди всякое болтают, наш поп говорил, что летать по небеси, как ангелу, не по-хрестьянски. Да и оченно нам это сомнительно, как так можно по воздуху лететь, – проговорил мой возница.
– Чего сомнительного, будете в Москве, сходите на Ходынское поле, там каждый праздник на шарах летают.
– Так то в Москве, а мы вона где!
– Меня сюда ветром занесло…
– Так нету ветра же, – опять подал басок въедливый парень.
– Это снизу нету, а сверху есть. Поглядите, как облака бегут, – терпеливо объяснил я, боясь, что мужики окончательно запутаются и побоятся меня освободить.
Не знаю, глядели ли мужики в темное, закрытое низкими облаками небо, но мои доводы их начали убеждать.
– А кто отвезет меня на станцию, тот на водку получит, – внес я элемент материальной заинтересованности в наши налаживающиеся отношения.
Мужики отошли в сторонку и долго совещались. Потом вернулись и подняли меня со дна телеги. Я огляделся, снега на земле еще не было, и в осенней, густой темноте лица людей были почти неразличимы.
Я вел себя нарочито спокойно, не дергался и терпеливо ждал, пока с меня снимут путы.
– Ты уж, ваше степенство, на нас не серчай, – сказал мой ездовой. – Мы люди темные, увидели, что ты с неба упал, испужались, думали – нечистый.
Меня развязали, я попробовал вылезти из телеги, размять затекшие ноги, но тело так занемело, что меня повело, и пришлось остаться сидеть на сене.
– До деревни далеко ли? – спросил я хозяина своей повозки. Ехать ночью на железнодорожную станцию не было никакого смысла, это резоннее сделать утром.
– У нас село, – не без гордости ответил он, – а далеко ли, не скажу, может верста, а может, и боле.
– Звать-то тебя как?
– Еремеем кличут.
– Переночевать в селе место найдется?
– А чего ему не найтись, хоть у меня ночуй, если не побрезгуешь. Сам-то, из каких будешь, не учитель ли?
– Скорее врач, то есть доктор.
– Это дело хорошее, у нас на земстве тожеть дохтур есть. Оченно важный, осанистый дажеть.
– Лечит хорошо? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.
– Это само собой, премного мы ими довольны.
Мужики разошлись по своим телегам, и мы тронулись.
– А что же ты сено не везешь? – спросил я, разглядев, как тяжело нагружена другая телега.
– Так мы ж тебя споймали, как ты упал, вот и еду порожним.
– А почему вы так поздно за сеном поехали? В такую темень?
– Днем-то, слышь, молотили.
Мы замолчали. Телега поскрипывала осями и стучала железными шинами по разъезженной, мерзлой дороге. Лошадь, прибавляя шаг, спешила в теплую конюшню. Запахло печным дымом и конским потом.
– До Москвы от вас далеко? – спросил я, нарушая молчание.
– Далече, – ответил Еремей, – ежели пешком, то и за день едва дойдешь.
– А на поезде? Ну, на паровозе?
– Это на машине-то, что ли? – уточнил он.
– Ну, да, на машине, – подтвердил я, вспомнив, что до массового появления автомобилей так называли паровозы.
– На машине-то, какой разговор, враз домчит. А тебе, барин, не страшно было на шару-то летать?
– Страшно.
– Вот я и кумекаю, что ни в жисть бы не полетел, боязно.
– Ну, а за сто рублей полетел бы? – поинтересовался я.
– За сто полетел бы, – подумав и взвесив, ответил Еремей. – Все от Бога, коли не попустит, так и не убьешься. Эх, грехи наши тяжкие, – непонятно по какому поводу промолвил мужик и перекрестился. – Так дохтур, говоришь?
– Доктор, – подтвердил я.
– А я слышу, вроде речь у тебя не мужицкая, а барская, вот тебе, думаю, и споймали варнака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78