– Ничего такого я не слышал, – твердо ответил я – напротив, господа студенты высказывал исключительно правильные и верноподданные мысли. Славили государя императора и провозглашали принципы народности и православия.
Было заметно, что штабс-капитану мои слова не нравятся, как говорится, по определению. Такой патриотизм студентов никак не соответствовал его профессиональным интересам. Однако, он все-таки нашел, за что зацепиться:
– Прискорбно, господин Синицын! Вот вы мне растолкуйте, кто вам дозволял высказывать свое, даже похвальное мнение о действиях власти предержащей?
Я только вытаращил глаза и не нашел, что на это можно ответить. Однако, отвечать мне и не пришлось. В следственную камеру вошел новый персонаж в погонах жандармского полковника. Штабс-капитан встал по стойке смирно.
– Ваше высокоблагородие, – доложил он, – провожу допрос подозреваемого студента Синицына.
Полковник благосклонно кивнул капитану и строго посмотрел на меня:
– Нехорошо-с, молодой человек, бунтовать. Подумайте о своей судьбе!
К чему он это сказал, мне было непонятно, но за Его заботу о моем будущем я был, само собой, благодарен. Что и проявил соответствующим выражением лица. Полковник это оценил, почти благосклонно мне улыбнулся и приказал:
– Предлагаю вам раскаяться в содеянном и впредь избегать!
– Всенепременно, господин полковник, – вскочив, пообещал я.
– Ну-с, рассказывайте, молодой человек.
– Что рассказывать, ваше высокопревосходительство?
– Все и рассказывайте, – распорядился он, садясь напротив меня на место штабс-капитана.
Кажется, все начиналось сначала, я решил на этот раз быстрее, чем раньше, перескочить через первый этап допроса, сказал взволнованно:
– Мы с господином штабс-капитаном спорим, должно ли простому российскому обывателю любить императорский дом, корону и правительство.
– Всенепременно, это долг любого подданного Российской империи!
– Вот и я говорю, что должно, а господин штабс-капитан сомневается.
Полковник удивленно посмотрел на подчиненного. Капитан объяснился:
– Я говорил господину студенту, что не дело подданных иметь свое мнение по государственным вопросам. Подданным нужно почитать и подчиняться. Иначе нам так и до парламента недалеко!
Мне показалось, что, услышав крамольное слово «парламент», полковник взъярился на этот демократический институт, как бык на красную тряпку. Глаза его вспыхнули неподдельным чувством, и он вскочил на ноги.
– Совершенно справедливо отмечено, – вдохновенно заговорил он, – парламент, идея народовластия и парламентаризма – великая ложь нашего времени. Взятые вместе, оба этих фактора производят крайнюю смуту во всем строе европейского общества, поражают и наши русские безумные головы!
Жандарм явно словил приход вдохновения и вещал не как обычный чиновник в мундире, а подобно древнему оракулу:
– Помните, что парламентские деятели принадлежат, большею частью, к самым безнравственным представителям общества! При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильной волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господственным главою кружка или собрания!
Заклеймив политических карьеристов и авантюристов, полковник взглянул на меня увлажнившимися от умиления глазами и, видимо, решил преподнести урок истинного патриотизма:
– Людям долга и чести противна выборная процедура, – сообщил он и красноречиво поморщился, – от нее не отвращаются лишь своекорыстные эгоистические натуры, желающие достигнуть личных целей.
От такого глубокого жандармского анализа демократии я даже слегка припух. Это было еще круче, чем бред штабс-капитана. Я вспомнил свой разговор с Александром Ивановичем о его намеренье предупредить власть предержащих о грядущей кровавой революции. Все это были бы пустые хлопоты. Как это ни грустно, но, видимо, человеческая глупость и самоуверенность непобедимы и ныне, и присно, и во веки веков,
Утомившись произносить пламенную речь, его высокоблагородие немного вспотел, даже промокнул белоснежным платком вдохновенное чело и будничным голосом сказал подчиненному:
– Ну, что же, штабс-капитан, на сегодня, пожалуй, хватит. Пусть господин студент обдумает то, что я ему имел честь сказать, а продолжим мы завтра.
– Но, ваше высокопревосходительство, – льстиво обратился я к главному жандарму, – как же так, прикажите меня освободить. Ни за что страдаю!
– Э, господин студент, ни за что у нас не страдают. Коли вас арестовали, значит, было за что! Братец, – обратился он к вошедшему по вызову штабс-капитана в следственную камеру конвоиру, – отведи-ка этого «типуса» сначала в цейхгауз поменять платье, а потом в камеру.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – вытянулся струной конвоир.
Совершенно обескураженный странными действиями жандармских офицеров, я вышел из комнаты. Судя по тому, что говорил мне штабс-капитан, задержали меня за участие в студенческих посиделках. Это еще как-то можно было понять. Однако, почему вместо допроса оба офицера занимались моим «политпросвещением», я так и не понял. Единственным логичным предположением было – из меня хотят сделать стукача. Потому и пугают, и промывают мозги одновременно. Однако, то, что меня не собираются выпускать, теперь стало окончательно понятно. Я решил не паниковать, а спокойно ждать, чем кончится эта странная история.
Глава 14
В двадцать пятой камере я почти до вечера сидел один. После того, как меня заставили переодеться в тюремную робу и вновь заперли под замок, никаких событий не происходило. Мой знакомый надзиратель с простецким лицом сменился, на его место заступил угрюмый молчаливый мужик. Я попытался его разговорить, но он на контакт не пошел. Заняться было нечем и осталось просто сидеть, что я и делал, вспоминая последние события и строя всевозможные предположения по поводу своего ареста.
Тюремный обед оказался вполне съедобным: кислые щи, гречневая каша и ржаной хлеб. Я постился со вчерашнего дня, потому ломаться или отказываться от пищи не стал. Угрюмый надзиратель, когда забирал посуду, задержался на минуту в камере и сделал мне прозрачный намек, что некоторые, как он сказал, «чистые господа из политических», заказывают себе еду в трактире или, которые при хороших деньгах, в немецкой кухмистерской. Его предложение показалось мне интересным:
– А где лучше кормят, в трактире или кухмистерской? – спросил я.
– В трактире, пожалуй, пожирнее будет, а у немца чище, – ответил он. – Если желаете, то мы с превеликим удовольствием.
– Сам-то ты откуда будешь? – спросил я, пытаясь завязать разговор, но надзиратель пробормотал что-то неразборчиво и запер дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78