Тем более, что после выволочки, которую мне устроили жандармы, я пребывал не в самой лучшей спортивной форме.
Минут через пять вся исчезнувшая за железными дверями компания вернулась обратно. Верховодил рядовыми жандармами тот же унтер-офицер, чей голос я уже слышал. Только теперь я смог его рассмотреть. У него оказались роскошные нафабренные усы. Жандармы подошли к пролетке, и унтер заглянул внутрь. Я по-прежнему лежал, скорчившись с закрытыми глазами.
– Вытащите его, – приказал он, – только осторожнее, может, он еще жив.
Меня кто-то взял за плечи и подтащил к дверце. Потом подняли на руки и куда-то понесли. Я, как и прежде, никак не реагировал на окружающее. Двое жандармов держали меня за руки, третий нес ноги.
– Куда его, господин унтер-офицер? – спросил новый голос. – В лазарет?
– Несите в двадцать пятую камеру, там у нас сейчас свободно.
– Кажись, и вправду живой, – сказал тот же голос. – Покойники, они всегда тяжелее. Кривов, это вы его так отделали?
– Никто его не отделывал, сам упал.
– Ага, сам, и заодно морду разбил и в грязи вывалялся. Не любите вы с Ивановым студентов!
– Молчал бы ты лучше, Сивков, – недовольно оборвал разговорчивого жандарма Кривов, – сам ты их, видно, очень любишь. Мне все одно, что студент, что какой другой. Главное, чтобы не бунтовал.
– А этот из каких, из революционных?
– Я почем знаю, нам сказали привезти, мы и привезли. А остальное – мое дело сторона.
Так, переговариваясь, меня несли по каким-то коридорам, поднялись по лестнице и внесли в вонючее помещение.
– Клади осторожней, – распорядился словоохотливый Сивков, и меня положили на узкую железную койку.
– Унтер-то куда ушел, за доктором?
– Наверное, будут проверять, отчего студент помер.
– Мое дело сторона, – угрюмо ответил Кривов, явно боявшийся предстоящей экспертизы. – Пошли, что ли, отсюда, от греха подальше.
Как уходят жандармы, я не слышал, но, как только хлопнула металлическая дверь и лязгнул замок, тотчас сел на постели. Двадцать пятая камера была невелика, всего на две койки. Разглядывать интерьер мне было некогда, первым делом я отцепил от запястья бандитский стилет и заметался по камеры в поисках укромного места, куда его можно спрятать. Увы, в таком тесном помещении место для тайника найти было просто невозможно. Я выбрал самый дурацкий, но психологически неотразимый способ спрятать нож – открыто положил его на полку с жестяной посудой и прикрыл его какой-то тряпицей. Подумал и на всякий случай решил спрятать свой фальшивый паспорт и часть бывших со мной денег,
В камере у дверей стояла параша, деревянная бадья с ручками по бокам. Она была пустой и даже чистой. Я перевернул её вверх дном. Между клепками и днищем, как у любой бочки, был зазор, туда я и пришпилил английской булавкой паспорт с вложенными в него купюрами.
Кажется, мне начало немного везти. Главное, и самое удачное, было то, что меня не обыскали на входе. Теперь я вполне мог отказаться и от фальшивого паспорта, и от стилета. Врач, за которым отправился унтер, пока не показывался, и я вновь прилег на тюремную койку.
– Живой он, – закричали возле моей камеры в коридоре, – глаза открыл!
Я посмотрел на дверь и вспомнил о тюремном волчке. В нем виднелся чей-то голубой глаз.
– Ишь, ты, смотри, зырит! – продолжил делиться с кем-то своими ценными наблюдением бдительный надзиратель.
Дверь в камеру открылась, и вошли унтер-офицер и человек в штатском. Я испуганно посмотрел на них и спросил:
– Где я?
Штатский, не отвечая, подошел и взял меня за запястье. У него были выпуклые глаза сильно пьющего человека с красными прожилками.
– Что случилось, что вы делаете? – спросил я его, кося под наивного обывателя.
Врач сделал вид, что меня не услышал. Отпустил мою руку и направился к выходу из камеры.
– Пульс нормальный, наверное, был обморок, – сказал он унтер-офицеру. – Мне здесь делать нечего.
При том жалком зрелище, которое я являл, это было смелое утверждение.
– Вы врач? – окликнул я его.
– Врач, ну и что? – вопросом на вопрос ответил он, не останавливаясь.
– Погодите, мне нужна медицинская помощь, меня избили!
Доктор моих слов опять не услышал, молча вышел. Я остался с унтер-офицером, в дверях маячил охранник в обычной солдатской форме, вероятно надзиратель.
– Господин студент, следуйте за мной, – приказал унтер не терпящим возражения тоном,
Я продолжал лежать на койке.
– Извольте встать!
– Где я нахожусь, и за что меня задержали? – спросил я, оставаясь лежать.
– Вы в Бутырской тюрьме, а за что вас задержали, не мое дело. В свое время узнаете, когда вам предъявят обвинение. Извольте встать!
– Я не могу вставать, у меня кружится голова, – заупрямился я, продолжая развивать тему потери сознания. – Мне нужна медицинская помощь!
– Доктор при вас сказал, что вы здоровы, так что извольте встать! – уже раздраженно приказал унтер-офицер.
– Плевал я на вашего доктора. Я делаю официальное заявление, что меня избили ваши жандармы! Я требую прокурора!
Конечно, никакого прокурора мне нужно не было, но коли выпала возможность сразу же показать несговорчивость и упорство, не следовало ею пренебрегать. Опыта тюремного заключения у меня не было никакого, но я из книг примерно представлял, как следует в этом случае держаться.
– Если вы не станете выполнять тюремные правила, вас подвергнут заключению в строгий карцер, – предупредил унтер-офицер.
Попадать в карцер мне не хотелось, как и позволять себя сразу же пригнуть.
– Я требую освидетельствования побоев независимым врачом и прокурора, – твердо сказал я.
– Как вам будет угодно, – сказал унтер-офицер, рожал плечами и вышел из камеры.
– Зря вы так упрямитесь, господин студент, – сочувственно сказал коридорный надзиратель, деревенского обличия человек с простым, добродушным лицом. Он так и остался стоять в открытых дверях, с любопытством слушая наш разговор. – Взаправду ведь в карцер посадят. Что хорошего?
– Пусть сажают.
– Ну, как вам это будет благоугодно. Только что за охота сидеть в темноте и холоде. Простынете только, а там и до чахотки недолго. Сколько вашего брата бунтарей здесь мрет, ужасти!
Однако, в карцер меня на этот раз не посадили. До утра больше не трогали, а после завтрака, от которого я отказался, повели на допрос. Этой ночью я спал так, как обычно спит любой нормальный человек в первую ночь в тюрьме – лежал и смотрел в темный, закопченный потолок и боялся неизвестности. Тем более, что было совершенно непонятно, за что меня задержали. Никаких государственных преступлений я за собой не знал. Другое дело, уголовных. Вот если все мои уголовные «злодейства» сумеют вычислить и обобщить….
В следственной камере меня ждал жандармский штабс-капитан, довольно молодой человек с тонкими пижонскими усиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Минут через пять вся исчезнувшая за железными дверями компания вернулась обратно. Верховодил рядовыми жандармами тот же унтер-офицер, чей голос я уже слышал. Только теперь я смог его рассмотреть. У него оказались роскошные нафабренные усы. Жандармы подошли к пролетке, и унтер заглянул внутрь. Я по-прежнему лежал, скорчившись с закрытыми глазами.
– Вытащите его, – приказал он, – только осторожнее, может, он еще жив.
Меня кто-то взял за плечи и подтащил к дверце. Потом подняли на руки и куда-то понесли. Я, как и прежде, никак не реагировал на окружающее. Двое жандармов держали меня за руки, третий нес ноги.
– Куда его, господин унтер-офицер? – спросил новый голос. – В лазарет?
– Несите в двадцать пятую камеру, там у нас сейчас свободно.
– Кажись, и вправду живой, – сказал тот же голос. – Покойники, они всегда тяжелее. Кривов, это вы его так отделали?
– Никто его не отделывал, сам упал.
– Ага, сам, и заодно морду разбил и в грязи вывалялся. Не любите вы с Ивановым студентов!
– Молчал бы ты лучше, Сивков, – недовольно оборвал разговорчивого жандарма Кривов, – сам ты их, видно, очень любишь. Мне все одно, что студент, что какой другой. Главное, чтобы не бунтовал.
– А этот из каких, из революционных?
– Я почем знаю, нам сказали привезти, мы и привезли. А остальное – мое дело сторона.
Так, переговариваясь, меня несли по каким-то коридорам, поднялись по лестнице и внесли в вонючее помещение.
– Клади осторожней, – распорядился словоохотливый Сивков, и меня положили на узкую железную койку.
– Унтер-то куда ушел, за доктором?
– Наверное, будут проверять, отчего студент помер.
– Мое дело сторона, – угрюмо ответил Кривов, явно боявшийся предстоящей экспертизы. – Пошли, что ли, отсюда, от греха подальше.
Как уходят жандармы, я не слышал, но, как только хлопнула металлическая дверь и лязгнул замок, тотчас сел на постели. Двадцать пятая камера была невелика, всего на две койки. Разглядывать интерьер мне было некогда, первым делом я отцепил от запястья бандитский стилет и заметался по камеры в поисках укромного места, куда его можно спрятать. Увы, в таком тесном помещении место для тайника найти было просто невозможно. Я выбрал самый дурацкий, но психологически неотразимый способ спрятать нож – открыто положил его на полку с жестяной посудой и прикрыл его какой-то тряпицей. Подумал и на всякий случай решил спрятать свой фальшивый паспорт и часть бывших со мной денег,
В камере у дверей стояла параша, деревянная бадья с ручками по бокам. Она была пустой и даже чистой. Я перевернул её вверх дном. Между клепками и днищем, как у любой бочки, был зазор, туда я и пришпилил английской булавкой паспорт с вложенными в него купюрами.
Кажется, мне начало немного везти. Главное, и самое удачное, было то, что меня не обыскали на входе. Теперь я вполне мог отказаться и от фальшивого паспорта, и от стилета. Врач, за которым отправился унтер, пока не показывался, и я вновь прилег на тюремную койку.
– Живой он, – закричали возле моей камеры в коридоре, – глаза открыл!
Я посмотрел на дверь и вспомнил о тюремном волчке. В нем виднелся чей-то голубой глаз.
– Ишь, ты, смотри, зырит! – продолжил делиться с кем-то своими ценными наблюдением бдительный надзиратель.
Дверь в камеру открылась, и вошли унтер-офицер и человек в штатском. Я испуганно посмотрел на них и спросил:
– Где я?
Штатский, не отвечая, подошел и взял меня за запястье. У него были выпуклые глаза сильно пьющего человека с красными прожилками.
– Что случилось, что вы делаете? – спросил я его, кося под наивного обывателя.
Врач сделал вид, что меня не услышал. Отпустил мою руку и направился к выходу из камеры.
– Пульс нормальный, наверное, был обморок, – сказал он унтер-офицеру. – Мне здесь делать нечего.
При том жалком зрелище, которое я являл, это было смелое утверждение.
– Вы врач? – окликнул я его.
– Врач, ну и что? – вопросом на вопрос ответил он, не останавливаясь.
– Погодите, мне нужна медицинская помощь, меня избили!
Доктор моих слов опять не услышал, молча вышел. Я остался с унтер-офицером, в дверях маячил охранник в обычной солдатской форме, вероятно надзиратель.
– Господин студент, следуйте за мной, – приказал унтер не терпящим возражения тоном,
Я продолжал лежать на койке.
– Извольте встать!
– Где я нахожусь, и за что меня задержали? – спросил я, оставаясь лежать.
– Вы в Бутырской тюрьме, а за что вас задержали, не мое дело. В свое время узнаете, когда вам предъявят обвинение. Извольте встать!
– Я не могу вставать, у меня кружится голова, – заупрямился я, продолжая развивать тему потери сознания. – Мне нужна медицинская помощь!
– Доктор при вас сказал, что вы здоровы, так что извольте встать! – уже раздраженно приказал унтер-офицер.
– Плевал я на вашего доктора. Я делаю официальное заявление, что меня избили ваши жандармы! Я требую прокурора!
Конечно, никакого прокурора мне нужно не было, но коли выпала возможность сразу же показать несговорчивость и упорство, не следовало ею пренебрегать. Опыта тюремного заключения у меня не было никакого, но я из книг примерно представлял, как следует в этом случае держаться.
– Если вы не станете выполнять тюремные правила, вас подвергнут заключению в строгий карцер, – предупредил унтер-офицер.
Попадать в карцер мне не хотелось, как и позволять себя сразу же пригнуть.
– Я требую освидетельствования побоев независимым врачом и прокурора, – твердо сказал я.
– Как вам будет угодно, – сказал унтер-офицер, рожал плечами и вышел из камеры.
– Зря вы так упрямитесь, господин студент, – сочувственно сказал коридорный надзиратель, деревенского обличия человек с простым, добродушным лицом. Он так и остался стоять в открытых дверях, с любопытством слушая наш разговор. – Взаправду ведь в карцер посадят. Что хорошего?
– Пусть сажают.
– Ну, как вам это будет благоугодно. Только что за охота сидеть в темноте и холоде. Простынете только, а там и до чахотки недолго. Сколько вашего брата бунтарей здесь мрет, ужасти!
Однако, в карцер меня на этот раз не посадили. До утра больше не трогали, а после завтрака, от которого я отказался, повели на допрос. Этой ночью я спал так, как обычно спит любой нормальный человек в первую ночь в тюрьме – лежал и смотрел в темный, закопченный потолок и боялся неизвестности. Тем более, что было совершенно непонятно, за что меня задержали. Никаких государственных преступлений я за собой не знал. Другое дело, уголовных. Вот если все мои уголовные «злодейства» сумеют вычислить и обобщить….
В следственной камере меня ждал жандармский штабс-капитан, довольно молодой человек с тонкими пижонскими усиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78