Продрогший мужик в рваном нагольном полушубке, как мне показалось, зло покосился на меня с облучка и, ни словом не обмолвившись о плате, развернул лошадь. Я вспомнил, что на мне надето, и как у нас в стране люди, имеющие хоть какую-то власть, любят платить за услуги, успокоил извозчика:
– Не бойся, мужик, я заплачу.
Он удивленно на меня оглянулся, не веря такому странному поведению жандарма, неопределенно покачал головой и мохнатая лошаденка, словно уловив изменившееся настроение хозяина, весело зацокала копытами по булыжной мостовой. Я поднял глаза к небу, оно уже светлело.
Впервые с того момента, как меня арестовали, я почувствовал себя в безопасности.
– А куда тебе, служивый, на Волхонке?
– К музею, – сказал я, но не сразу вспомнил, построен ли уже музей изящных искусств, и тут же поправился, – к храму Христа Спасителя.
– К заутренней спешишь, помолиться хочешь? – спросил кучер.
– Поминальную молитву по новопреставившемуся заказать. Сегодня ночью умер один хороший человек.
– Вечная ему память. Все под Богом ходим, никто смерти не избежит, – нравоучительно сказал извозчик. – Родич или так, знакомый?
– Знакомый, – ответил я.
Разговор иссяк. Я сидел, отдыхая от недавних передряг, и смотрел, как просыпается город, зажигаются огни в лавках, бегут со стуком и звоном по рельсам ранние трамваи. Ни полковника, ни штабс-капитана мне было ничуть не жаль. Такие люди, как они, и привели страну к бесчисленным бедам двадцатого века. Сочувствовал я только несчастному отцу, так нелепо окончившему свою трудную, несчастливую жизнь.
Пока я добирался до дома Поспелова в Хамовниках, три раза поменял извозчиков, а конец пути прошел пешком. Единственной сложностью в передвижении по городу в форменной одежде рядового жандармского корпуса оказалось отдание чести встречным офицерам. Я никак не мог заметить всех придурков в погонах, которым очень хотелось, чтобы все встречные нижние чины тянулись перед ними во фронт. Два раза меня даже останавливали молоденькие армейские прапорщики и оттягивались по полной программе.
Глупость старинного ритуала приветствия в форме отдания друг другу чести незнакомыми между собой военнослужащими удивляла меня еще во время действительной службы в армии. Особенно рудиментарное ношение головного убора. Я даже не знаю, какой эпохе обязан это обычай. Скорее всего, боязнь непокрытых волос – это еще какие-то дохристианские суеверия. Мне кажется, реформу нашей армии нужно начинать не с очередных всеобъемлющих военных доктрин, а с отмены обязательного ношения головного убора.
Наконец, преодолев все задержки и на всякий случай, запутав следы, я добрался до дома Поспелова. Открыла мне Анна Ивановна и безо всякого удивления по поводу моего странного вида или долгого отсутствия, не поздоровавшись, скорбно махнула рукой:
– Уже слышал? Илья Ильич совсем плох!
– Что такое, что с ним случилось?
– Стреляли в нашего кормильца, – заплакала домоправительница, – почитай, насмерть убили!
– Кто стрелял, почему? – спросил я, проходя за ней в дом.
– Там он, – не отвечая на глупый вопрос, сказала она и показала на спальню хозяина. – У него доктор.
Я сбросил шинель на кресло в гостиной и прошел в комнату Поспелова.
Мой приятель, старичок доктор, тот же, что лечил и меня, сидел возле постели Ильи Ильича и держал его за руку. Тот был без сознания. Лицо его осунулось, постарело, и было мокро от пота.
– Что с ним? – спросил я, кивая эскулапу.
– Лихорадка, – ответил врач. – Боюсь, что начинается «Антонов огонь».
– Куда его ранили?
– В грудь из револьвера. Пулю удалось вытащить, но животная теплота не снижается. Боюсь, что если еще немного повысится температура, наступит коллапс. Мне кажется, у Ильи Ильича началась общая гангрена.
– Попробую, может быть, у меня что-нибудь получится, – сказал я, сразу же включаясь в лечебный процесс.
Доктор с сомнением покачал головой, но уступил место возле больного. Я сосредоточился и начал делать руками над грудью раненого свои стандартные экстрасенсорные пассы. Как я ни старался, обратной связи у нас с раненым не получалось. Не знаю от чего, нервного напряжения, бессонных ночей или общей усталости, но скоро я почувствовал, что сам вот-вот свалюсь рядом с Поспеловым.
– Ничего не выходит, мне нужно немного отдохнуть, – сказал я доктору.
– Постарайтесь еще немного, голубчик, – попросил доктор, – у Ильи Ильича начал улучшаться пульс.
– Да, конечно, – пообещал я, и в голове у меня все смешалось.
Очнулся я в кресле. Илья Ильич лежал с открытыми глазами, доктор менял ему компресс на голове.
– Вам лучше? – спросил я, с трудом преодолевая слабость и тошноту.
– Да, – ответил он. – Спасибо, мне теперь совсем хорошо.
Я с трудом встал и подошел к постели. Мне почему-то было явственно видно, что Илья Ильич доживает последние минуты своей жизни.
– Кто в вас стрелял?
– Не знаю, я не разглядел того человека. Да это теперь и не важно. Главное, что я скоро поправлюсь, и мы обвенчаемся с Таней.
– Да, конечно. Я рад за вас.
– Правда? – воскликнул Поспелов, и глаза его лихорадочно заблестели. – Я, признаться, ревновал вас к Татьяне Кирилловне. Теперь вижу, что напрасно.
– Да, напрасно, мы с ней просто друзья, – успокоил я умирающего.
– Простите меня, я немного устал и посплю, – сказал он и закрыл глаза.
Я встал и вышел из комнаты. В гостиной меня ждала расстроенная домоправительница:
– Ну, как он?
Я только покачал головой.
– А где Татьяна?
– Она обещала заехать вечером, они с матерью и теткой поехали по магазинам.
– А что с Аароном Моисеевичем и Ольгой?
– Они съехали, как только сюда пришла полиция.
– Полиция? – удивился я.
– После того, как ранили Илью Ильича, пришли люди из полиции и потребовали у всех документы. Ваш друг о чем-то поговорил с ними, после этого разговора они с Олей сразу же куда-то уехали. Больше я их не видела. А почему вы в такой странной одежде?
Ответить я не успел, в гостиной появился, доктор и подошел к нам. Мы невольно замолчали, ожидая, что он скажет, Врач снял пенсне и тщательно протер запотевшие стекла.
– Илья Ильич приказал вам долго жить.
Анна Ивановна прижала ладони к губам и тихо заплакала.
Мы втроем прошли в спальню проститься с умершим. Вскоре к нам присоединился дворник Поспелова, с которым я до сих пор так и не удосужился толком познакомиться. Мы несколько минут молча стояли возле постели этого неординарного человека.
Потом, оставив Анну Ивановну и дворника с хозяином, вдвоем с доктором вышли из комнаты.
– Простите, доктор, но мне нужно переодеться.
– Да, да, голубчик, конечно, идите, переодевайтесь, – рассеянно ответил он. – Вы знаете, геморрой-то мой после вашего лечения – прошел!
Я поднялся к себе на антресольный этаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78