В письме от 21 декабря 1740 года миссис Пендэрвес вспоминает о ней так: «Господин Гендель заключил контракт с новой певицей из Италии. Голос ее - что-то среднее между голосами Куццони и Страды, сильный, но не грубый; внешность ужасно плохая, потому что она очень мала ростом и страшно горбатая. Донелэн [под­руга миссис Пендэрвес] похвально отзывается о ней; она выйдет на сцену только после рождества, так что я не пропущу ее первое выступление». Но опере не помогают и новые певцы: после трех представлений «Деидамия» окончательно исчезает из репертуара.
Это была последняя попытка Генделя в оперном жан­ре. Итальянская опера была обречена на гибель, потому что уже не имелось ни одного певца, от которого - как в свое время от Куццони, Фаустины, Сенесино или Фаринелли - публика могла бы прийти в экстаз. Напрас­но Гендель писал хорошую музыку: публика шла в те­атр не ради музыки, а ради певцов.
10 февраля 1741 года. «Деидамия» была сорок четвер­той исполненной оперой Генделя. Последнее ее пред­ставление состоялось в этот день. Этим спектаклем Ген­дель окончательно простился со сценой.
Второй крах
(1741)
В сезоне 1741 года Гендель еще проводит несколько ораториальных представлений, исполняя на них свои более ранние произведения. Так, 21 февраля - «Allegro», а 28-го - «Ациса и Галатею». На этом представлении выступил и выдающийся итальянский скрипач и компо­зитор Франческо, Верачини, исполнивший концерт собственного сочинения. Готовность Генделя к помощи характеризует хотя бы тот факт, что исполнение своих ораторий он неизменно устраивал в «Lincoln's Inn Fields», театре относительно малой вместимости, но когда он давал благотворительное представление в пользу престарелых музыкантов и членов их семей, то снимал намного более вместительный театр «Haymarket». В программе этого представления (14 марта) был «Парнас в Фесте», с теми же декорациями и костюмами, которые можно было увидеть на премьере, состоявшей­ся в 1734 году, на торжествах по случаю свадьбы вели­кой принцессы Анны. В антрактах выступили и члены благотворительного общества, среди них гобоист Саммартини и виолончелист Капорале.
Исполнением 18 марта «Саула» и 8 апреля «L'Allegro ed il Pensieroso» Гендель закончил ораториальный сезон в Лондоне. Последнее представление заслуживает вни­мания по многим причинам. Во-первых, Гендель исполнил части, написанные только на текст Мильтона, а на­ряду с привычными кончерто гроссо и органным кон­цертом включил в программу и «малую» «Оду святой Цецилии». Другой факт, заслуживающий большего внимания: оповещающее об исполнении оратории объ­явление в газете «Лондон дэйли пост» от 8 апреля за­канчивается следующим призывом: «Поскольку это последнее представление, знать и другие посетители же­лают приобрести билеты в ложу, что придает мне сме­лости (и, надеюсь, не вызовет негодования) определить цены на билеты как в партер, так и в ложу в полгинеи. Цена на билеты в первый ярус - 5 шиллингов, во второй - 3 шиллинга». (Цена билетов в ложу партера была обычно 5 шиллингов.)
Другими словами, Гендель как бы объявляет «про­щальный вечер» и - впервые в жизни - от первого лица обращается к публике с оповещением. Призыв приносит результаты. Мисс Донелэн 11 апреля пишет мисс Робинсон следующее: «С тех пор как ты уехала, единственным моим развлечением был последний вечер Генделя, на котором присутствовала очень хорошая публика».
О том, насколько этот концерт был «прощальным вечером» свидетельствует дневник пэра Эгмонтского: «Я был в театре ,,Lincoln's Inn", чтобы в последний раз послушать музыку Генделя: он собирается поехать в Германию, на какой-либо из курортов».
Правдиво было сообщение или нет, но во всяком случае в кругах любителей музыки могла распростра­ниться весть, что Гендель покидает Англию, где в пос­леднее время, после долгих лет больших успехов и при­знания, его постигло столько ударов, неудач и матери­альных убытков. Некоторую информацию по этому поводу дают не только два приведенных выше фрагмента из писем, но, в первую очередь, то длинное письмо, которое появилось в номере «Лондон дэйли пост» от 4 апреля и принадлежит перу не пожелавшего себя на­звать И. Б. Письмо имеет документальное значение, поэтому приводим его почти полностью: «В такое вре­мя, когда столь важна партийная жизнь и когда поли­тика привлекает внимание не только ежедневных газет, но и всего человечества, может показаться необычным мое письмо на музыкальную тему... Мои мысли о власти музыки вызвал плакат, оповещающий, что в будущую среду господин Гендель проводит в „Lincoln's Inn Fields" последнее ораториалъное представление. Музыка Ген­деля пленяла меня начиная с детских лет и вплоть до настоящего времени, и я чувствую себя как бы его долж­ником за одну из самых больших радостей, на которые только способна наша натура; я считаю своей обязанно­стью (хотя мы и не знакомы лично) в такое время, когда стало модным относиться к нему с пренебреже­нием, публично рекомендовать его любви и милости пуб­лики большого города, которая вместе со мной столько наслаждалась гармонией его композиций.
Котсони [Куццони], Фаустина, Кеносини [Сенесино] и Фаринелли очаровали наш слух: как сумасшедшие бе­жали мы за ними и раскололись на партии ради одного или другого из них с таким жаром, словно страна пылала в огне. Голоса их действительно были приятны для слу­ха, но ведь это Гендель дал им случай проявить себя; музыка его пленила наши души и воспламенила на сума­сшествие по отношению к отдельным исполнителям. В этом проявилось его величие, хотя сила его осталась невидимой; певец получал от этого пользу и похвалы, настоящей же ценностью была незаметная и невознагражденная, небогатая, но гордая судьба забытого ма­стера.
Существует ли в мире такая нация, где знакомы с властью музыки, но не знают имени Генделя? Не носим ли мы гордое звание хранителей искусств и наук во всей Европе? И если мы говорим о великих гениях, нами же порожденных или находящихся среди нас, можем ли мы забыть Генделя? И сейчас, после того как на протяже­нии многих лет мы располагали им, из-за одного нечаян­ного ложного шага мы совершенно оставляем его, и он должен испытывать нужду в такой стране, которой долгое время служил? В стране гласности и обществен­ного мнения, где так ценят изящные искусства и где заслуги самых выдающихся мастеров сопровождаются столь достойными знаками признания и поощрения, что гении из других стран часто жалеют, что родились не здесь? Это невозможно! И если мы не желаем забо­титься о нем, то подумаем хотя бы о себе, дабы сохра­нить добрую славу в культурном мире; и если старость или болезненность, или гордость, столь неотделимая от человеческого величия, та гордость, которая вдохновила Горация на «Exegi monumentum», а Овидия на «Jamque opus exegi», гордость, которая увенчала могилу Архиме­да сферой и цилиндром, а могилу Корелли - мелодией, я говорю, если эта гордость была оскорбительна, - не нужно принимать ее во внимание точно так же, как солнечные пятна, ведь, хотя это и пятна, они не затеня­ют большого таланта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59