Софи Штернберг-Рид и Белинда Миллер вышли от Рассела с поджатыми губами и покрасневшими глазами, и даже китайский джентльмен, высокий и неизменно корректный, казалось, готов был опровергнуть распространенное мнение о хваленой восточной невозмутимости. Когда Айзенменгер заглянул в секретариат, Софи рванула мимо него в сторону женского туалета столь стремительно, будто бежала от источника слезоточивого газа. Глория разговаривала по телефону, заткнув свободное ухо карандашом. Она прекрасно ладила с миром, отгораживаясь от всего, чего не желала знать.
Айзенменгер обратился к Белинде, скроенной из более прочного материала, чем Софи:
– Как прошел семинар?
Девушка изобразила на лице улыбку, но на вопрос не ответила, сказав вместо этого:
– Я хочу показать вам препарат по гистерэктомии.
Они прошли в кабинет Айзенменгера, оставив Софи в туалете, а китайца за рабочим столом, где тот трясущимися руками пытался заварить себе чай.
– Конфликт с Бэзилом? – спросил Айзенменгер, закрывая дверь своего кабинета за практиканткой.
Белинда была маленькой, плотно сбитой девушкой, с темными волосами и такими же темными глазами. Одной ее внешности было достаточно, чтобы вызвать в человеке невольную симпатию.
– У него сегодня была явно не лучшая ночь, – фыркнула она в ответ.
Рассел имел репутацию бабника или, по крайней мере, человека, пытавшегося прослыть таковым. Поэтому Айзенменгера изумляла непроходимая тупость профессора в его отношениях с женщинами.
– Встал не с той ноги, говорите?
Белинда никак не могла найти подходящих слов, чтобы охарактеризовать поведение Рассела.
– Скорее уж самому дьяволу можно протянуть руку, чем этому человеку! – наконец выпалила она. – Всем от него сегодня досталось.
Айзенменгеру уже не раз приходилось выслушивать подобные жалобы. Рассел обращался к ординаторам либо с крайним высокомерием, либо с едким сарказмом.
– Хотя с утра он вообще-то был исключительно любезен, – продолжала Белинда.
Рассел, ко всему прочему, был чрезвычайно хитер и вероломен, порой он держался с таким ослепительным очарованием, что слишком неосторожные люди действительно могли сгореть в лучах его обаяния.
– Ну что ж, остается только радоваться тому, что он дает иногда передышку, – философски заметил Айзенменгер.
Белинда посмотрела на него с сомнением.
– Вряд ли что-нибудь из того, что делает или говорит профессор, может меня порадовать, – констатировала она.
Белинда, по всей вероятности, была права, и Айзенменгер мог бы сказать то же самое про себя, но он решил не развивать эту тему.
– Так что вы хотели мне показать? – спросил он.
Белинда поставила рядом с микроскопом кювету с шестнадцатью препаратами под стеклом, каждый из которых был окрашен наполовину в розовый, наполовину в голубой цвет.
– Это материал по исследованию гиперплазии.
Гинекологи постоянно проводили исследования аномальных явлений в стенках матки. Из только что удаленной матки вырезали образцы тканей, которые замораживались и передавались в анатомическое отделение. Там с различных мест этих образцов делались срезы и изготавливались препараты для изучения под микроскопом. Этой работой занимались ординаторы, но каждую из операций надо было тщательно запротоколировать, и эта тягомотная обязанность лежала на Айзенменгере, как на специалисте по патанатомии.
– Прямо житья нет от этих неаппетитных подношений! – посетовал он. – Это, по-моему, уже девятая за последний месяц.
– Вчера должны были прислать еще одну, – отозвалась Белинда.
Весь поступавший материал находился в ведении Белинды, и Айзенменгер удивился неуверенности девушки.
– Что значит «должны были»?
– Она куда-то запропастилась.
– Опять?!
Образцы для исследования то и дело исчезали неизвестно куда. Операционисты обвиняли отделение гистологии, гистологи кивали на санитаров, разносивших материалы, санитарам же было ровным счетом на все наплевать.
– В операционной клянутся, что отправили образец, но до нас он не дошел.
– Вы говорили об этом Расселу? Он наверняка расценит это как чрезвычайное происшествие в клинической практике.
Белинда кивнула:
– Сказала. Именно тогда с него слетела вся утренняя любезность. – В углу рта у Белинды была едва заметная родинка, которая притягивала взгляд Айзенменгера всякий раз, когда он разговаривал с девушкой. В данный момент родинка участвовала в образовании брезгливой гримасы. – Все шишки посыпались на бедную Софи.
Вздохнув, Айзенменгер приник к окулярам микроскопа.
– У нее какие-то неприятности? – спросил он. – Она меня немного беспокоит. – Он знал, что Белинде, как девушке разумной, можно доверять, и надеялся, что она ему отвечает взаимностью.
– Сама не понимаю, что с ней творится, – ответила она.
Зазвонил телефон. Голос Глории радостно пророкотал, что за ним пришла полиция. Айзенменгер попросил секретаршу проводить посетителя в его кабинет и извинился перед Белиндой.
Джонсон выглядел уставшим и расстроенным, и было похоже, что, он испытывает желание дать кому-нибудь увесистого пинка. Отказавшись от чая и кофе, предложенных Айзенменгером, он в изнеможении опустился в кресло.
– Вам придется искать нового помощника куратора.
Айзенменгер вопросительно приподнял брови. Он пока не представлял, кого именно из помощников имеет в виду полицейский: Либман, накачанный успокоительными средствами, валялся в палате психиатрического отделения.
– Боумен арестован за изнасилование и убийство.
Это известие Джонсон получил по пути на квартиру Никки Экснер. Квартира Билрота, как сообщила сержанту инспектор Уортон, представляла собой вонючий клоповник, однако в этом клоповнике ею были обнаружены наручные часы с надписью «Дорогой Никки с любовью в день восемнадцатилетия от мамы и папы», а также весьма солидные запасы героина, кокаина и марихуаны.
Джонсон выслушал эти новости без особой радости – в основном из-за торжествующего тона Уортон.
– Так что можете не беспокоиться насчет свидетелей. Убийца мною пойман.
«Мною». Джонсон не понаслышке знал, что это значит.
– Что вы думаете по этому поводу? – спросил он Айзенменгера.
Но тому ответить на вопрос сержанта было нечего.
– Я думаю, убить может каждый, – неуверенно произнес он наконец, – любой из нас.
– Да, конечно, – отозвался Джонсон. – Но вопрос в том, стал ли этим каждым именно Билрот?
Айзенменгер не мог сказать ничего определенного и только пожал плечами.
– Мне это представляется возможным, – осторожно предположил он.
Джонсону хотелось услышать другой ответ, но он не удивился словам Айзенменгера. А что еще он мог сказать?
Уже стемнело, когда Джонсон вернулся в музей. Сержант был буквально измочален, но не мог бросить расследование, поскольку чувствовал, что все идет не так, как надо, и совершенно не в ту сторону, если вообще не в противоположную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116