– Кто-нибудь признался, что покупал у нее наркотики?
Джонсон ответил, что таковых, к сожалению, найти не удалось.
– Но как иначе она могла доставать деньги? – бросила Елена.
– Вообще-то есть еще один способ, – медленно произнес Джонсон. – Шантаж.
– И это подкреплено какими-либо свидетельствами? – поднял голову Айзенменгер.
– Есть показания одного из бывших студентов. – И Джонсон рассказал о Джеймсе Пейнете.
– Да-а, тогда понятно, почему вы назвали ее дрянью, – протянула Елена.
– А этому Пейнету можно верить? – спросил Айзенменгер. – Может, он все это выдумал?
Джонсон уверенно покачал головой:
– Ручаюсь, он сказал правду.
– И вы говорите, у него есть алиби?
Джонсон кивнул:
– Как, в общем-то, и у Фурнье. Он просидел с приятелями в пабе до одиннадцати часов и к тому времени, по их словам, практически не держался на ногах. Они под руки довели парня до дома. Нет, он не способен на убийство. По крайней мере, не был способен в тот вечер.
– И к тому же это не похоже на убийство из ревности или в состоянии аффекта, – заметила Елена.
– Не знаю… – пробормотал Айзенменгер настолько странным тоном, что она тут же спросила:
– Что у вас на уме?
Доктор ответил не сразу. Некоторое время он провел в задумчивости, после чего выдавил из себя чуть ли не вопреки собственной воле:
– Все это пока лишь предположения. Надо провести гистологическое исследование и анализ ДНК.
– ДНК?
Он все так же рассеянно кивнул.
– Главное в науке – не найти ответ или даже способ, каким его можно получить, а задать правильный вопрос. Только это позволяет добиться каких-то результатов. – Айзенменгер подался вперед. – Почему вообще кто-то проделал с ней все это? Вот вопрос, который ведет к разгадке.
– Вы имеете в виду, почему ее повесили, изрезали и четвертовали или почему ее изнасиловали?
– И то, и другое, и вместе с тем ни первое, ни второе. – Айзенменгер посмотрел на Елену. – Видите ли, я не уверен, что она была изнасилована – по крайней мере, в обычном смысле этого слова.
– Но ведь остались следы около влагалища! – возразил Джонсон. – И около ануса тоже. Вы сами их и нашли.
Вместо прямого ответа Айзенменгер сказал:
– Строго говоря, она не была ни повешена, ни зарезана, ни четвертована. Обычно при этом сначала вешают человека и, только когда он умрет, выпускают ему кишки и уже после этого разрубают на части.
Лицо Елены приняло страдальческое выражение, и даже Джонсон сделал пару глубоких вдохов.
– Прошу прощения, – извинился Айзенменгер то ли за живописные детали, то ли за свой менторский тон.
– Может быть, убийца просто сделал вид, что повесил, зарезал и четвертовал свою жертву? – спросил Джонсон. – Так сказать, символически изобразил казнь?
Айзенменгер посмотрел на него, думая об убийстве и о тех следах, которые ему удалось обнаружить.
– Возможно.
– Вы знаете, – продолжил Джонсон, – меня с первого взгляда поразила какая-то, я бы сказал, величественность этого зрелища, театральность. Именно поэтому я никак не мог поверить, что это сотворил Билрот. Тем более накачавшись наркотиками. Все это выглядело как некое жертвоприношение, чуть ли не религиозный обряд.
– А Тим Билрот вовсе не был религиозен, – заметила Елена, поднявшись и наливая себе кофе.
– И дело даже не в этом, – энергично затряс головой Айзенменгер, – все это только ширма. Это было сделано для того, чтобы отвлечь наше внимание, заставить задаваться неправильными вопросами.
– А каков же правильный вопрос? – спросила Елена растерянно.
– Этот вопрос неизбежно возникал у всех, кто там присутствовал, кто читал отчеты об этом деле и видел фотографии. Это первое, что должно было прийти в голову.
Джонсон нахмурился, вспоминая свои впечатления.
– Зачем, – сказал он задумчиво. – Я помню, что прежде всего я подумал: зачем это с ней проделали?
Айзенменгер стукнул кулаком по столу, заставив Елену подскочить на месте.
– Вот именно! Все это было проделано для того, чтобы всякий богобоязненный человек мысленно прокричал: «Зачем?!» – и чтобы этот вопрос вытеснил из его сознания все остальные.
– Какие же, например?
– Например, «что?»
– Я не понимаю… – жалобно отозвалась Елена.
– Вопрос «Что с ней сделали?» или даже, что еще важнее, «Чего с ней не сделали?»
– Ну знаете, – она помотала головой, – мы так не договаривались. – Елена посмотрела на Джонсона, но тот тоже недоуменно хмурился. – В конце концов, нам известно, что ее повесили, выпустили из нее кровь и четвертовали, а также, вероятно, изнасиловали – то ли обычным способом, то ли в извращенной форме. Не важно, в каком порядке. Чего же еще, по-вашему, с ней не сделали?
Неожиданно Айзенменгер начал тихонько смеяться. В контексте всего вышесказанного это выглядело несколько жутковато, – ни дать ни взять, человек внезапно рехнулся. Джонсон уставился на него с ошарашенным видом, да и у Елены глаза полезли на лоб.
Вдруг доктор резко прекратил смеяться и посмотрел на обоих с извиняющейся улыбкой.
– Прошу прощения, – произнес он. – Вы, наверное, решили, что доктор сошел с ума. – Никто не стал ему возражать. – Дело в том, что ни вы, ни все остальные не учли одну вещь.
– Ну и что же это за вещь такая? – спросила Елена усталым тоном.
Улыбаясь еще шире, доктор произнес всего одно слово:
– Некрофилия.
Елена вышла за водой, чтобы приготовить очередную порцию кофе.
– Вы, должно быть, шутите? – спросил Джонсон.
– Честно говоря, я и сам еще не до конца уверен, – вздохнул Айзенменгер. – Надо просмотреть взятые образцы тканей. Но я, разумеется, не шучу.
Елена вернулась, налила воды в кофеварку и обратилась к Айзенменгеру:
– Джон, расскажете толком, что вы обнаружили и к каким выводам пришли.
Вид у женщины был обеспокоенный и даже расстроенный, словно ей нездоровилось. Айзенменгер улыбнулся лене, но она не ответила на его улыбку и принялась сосредоточенно просматривать свои записи, словно ее ничто больше не интересовало. Айзенменгер чувствовал себя неловко оттого, что приходилось затрагивать все эти малоприятные подробности, но, в конце концов, такова была его работа. Ирония заключалась в том, что выполнял он ее добровольно и по ее же просьбе.
Только теперь Айзенменгер раскрыл принесенную с собой папку и извлек из нее три экземпляра составленного им накануне заключения об аутопсии. В каждом из этих экземпляров было по четыре страницы, скрепленные вместе.
– Это только предварительное заключение. Окончательное можно будет составить после микроскопического исследования и, как я уже сказал, анализа ДНК. Так что все, что я могу сказать сегодня, – это лишь догадки и предположения.
Доктор вручил обоим по экземпляру.
– Прочтете это потом, когда будет время. А сейчас я изложу самую суть дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Джонсон ответил, что таковых, к сожалению, найти не удалось.
– Но как иначе она могла доставать деньги? – бросила Елена.
– Вообще-то есть еще один способ, – медленно произнес Джонсон. – Шантаж.
– И это подкреплено какими-либо свидетельствами? – поднял голову Айзенменгер.
– Есть показания одного из бывших студентов. – И Джонсон рассказал о Джеймсе Пейнете.
– Да-а, тогда понятно, почему вы назвали ее дрянью, – протянула Елена.
– А этому Пейнету можно верить? – спросил Айзенменгер. – Может, он все это выдумал?
Джонсон уверенно покачал головой:
– Ручаюсь, он сказал правду.
– И вы говорите, у него есть алиби?
Джонсон кивнул:
– Как, в общем-то, и у Фурнье. Он просидел с приятелями в пабе до одиннадцати часов и к тому времени, по их словам, практически не держался на ногах. Они под руки довели парня до дома. Нет, он не способен на убийство. По крайней мере, не был способен в тот вечер.
– И к тому же это не похоже на убийство из ревности или в состоянии аффекта, – заметила Елена.
– Не знаю… – пробормотал Айзенменгер настолько странным тоном, что она тут же спросила:
– Что у вас на уме?
Доктор ответил не сразу. Некоторое время он провел в задумчивости, после чего выдавил из себя чуть ли не вопреки собственной воле:
– Все это пока лишь предположения. Надо провести гистологическое исследование и анализ ДНК.
– ДНК?
Он все так же рассеянно кивнул.
– Главное в науке – не найти ответ или даже способ, каким его можно получить, а задать правильный вопрос. Только это позволяет добиться каких-то результатов. – Айзенменгер подался вперед. – Почему вообще кто-то проделал с ней все это? Вот вопрос, который ведет к разгадке.
– Вы имеете в виду, почему ее повесили, изрезали и четвертовали или почему ее изнасиловали?
– И то, и другое, и вместе с тем ни первое, ни второе. – Айзенменгер посмотрел на Елену. – Видите ли, я не уверен, что она была изнасилована – по крайней мере, в обычном смысле этого слова.
– Но ведь остались следы около влагалища! – возразил Джонсон. – И около ануса тоже. Вы сами их и нашли.
Вместо прямого ответа Айзенменгер сказал:
– Строго говоря, она не была ни повешена, ни зарезана, ни четвертована. Обычно при этом сначала вешают человека и, только когда он умрет, выпускают ему кишки и уже после этого разрубают на части.
Лицо Елены приняло страдальческое выражение, и даже Джонсон сделал пару глубоких вдохов.
– Прошу прощения, – извинился Айзенменгер то ли за живописные детали, то ли за свой менторский тон.
– Может быть, убийца просто сделал вид, что повесил, зарезал и четвертовал свою жертву? – спросил Джонсон. – Так сказать, символически изобразил казнь?
Айзенменгер посмотрел на него, думая об убийстве и о тех следах, которые ему удалось обнаружить.
– Возможно.
– Вы знаете, – продолжил Джонсон, – меня с первого взгляда поразила какая-то, я бы сказал, величественность этого зрелища, театральность. Именно поэтому я никак не мог поверить, что это сотворил Билрот. Тем более накачавшись наркотиками. Все это выглядело как некое жертвоприношение, чуть ли не религиозный обряд.
– А Тим Билрот вовсе не был религиозен, – заметила Елена, поднявшись и наливая себе кофе.
– И дело даже не в этом, – энергично затряс головой Айзенменгер, – все это только ширма. Это было сделано для того, чтобы отвлечь наше внимание, заставить задаваться неправильными вопросами.
– А каков же правильный вопрос? – спросила Елена растерянно.
– Этот вопрос неизбежно возникал у всех, кто там присутствовал, кто читал отчеты об этом деле и видел фотографии. Это первое, что должно было прийти в голову.
Джонсон нахмурился, вспоминая свои впечатления.
– Зачем, – сказал он задумчиво. – Я помню, что прежде всего я подумал: зачем это с ней проделали?
Айзенменгер стукнул кулаком по столу, заставив Елену подскочить на месте.
– Вот именно! Все это было проделано для того, чтобы всякий богобоязненный человек мысленно прокричал: «Зачем?!» – и чтобы этот вопрос вытеснил из его сознания все остальные.
– Какие же, например?
– Например, «что?»
– Я не понимаю… – жалобно отозвалась Елена.
– Вопрос «Что с ней сделали?» или даже, что еще важнее, «Чего с ней не сделали?»
– Ну знаете, – она помотала головой, – мы так не договаривались. – Елена посмотрела на Джонсона, но тот тоже недоуменно хмурился. – В конце концов, нам известно, что ее повесили, выпустили из нее кровь и четвертовали, а также, вероятно, изнасиловали – то ли обычным способом, то ли в извращенной форме. Не важно, в каком порядке. Чего же еще, по-вашему, с ней не сделали?
Неожиданно Айзенменгер начал тихонько смеяться. В контексте всего вышесказанного это выглядело несколько жутковато, – ни дать ни взять, человек внезапно рехнулся. Джонсон уставился на него с ошарашенным видом, да и у Елены глаза полезли на лоб.
Вдруг доктор резко прекратил смеяться и посмотрел на обоих с извиняющейся улыбкой.
– Прошу прощения, – произнес он. – Вы, наверное, решили, что доктор сошел с ума. – Никто не стал ему возражать. – Дело в том, что ни вы, ни все остальные не учли одну вещь.
– Ну и что же это за вещь такая? – спросила Елена усталым тоном.
Улыбаясь еще шире, доктор произнес всего одно слово:
– Некрофилия.
Елена вышла за водой, чтобы приготовить очередную порцию кофе.
– Вы, должно быть, шутите? – спросил Джонсон.
– Честно говоря, я и сам еще не до конца уверен, – вздохнул Айзенменгер. – Надо просмотреть взятые образцы тканей. Но я, разумеется, не шучу.
Елена вернулась, налила воды в кофеварку и обратилась к Айзенменгеру:
– Джон, расскажете толком, что вы обнаружили и к каким выводам пришли.
Вид у женщины был обеспокоенный и даже расстроенный, словно ей нездоровилось. Айзенменгер улыбнулся лене, но она не ответила на его улыбку и принялась сосредоточенно просматривать свои записи, словно ее ничто больше не интересовало. Айзенменгер чувствовал себя неловко оттого, что приходилось затрагивать все эти малоприятные подробности, но, в конце концов, такова была его работа. Ирония заключалась в том, что выполнял он ее добровольно и по ее же просьбе.
Только теперь Айзенменгер раскрыл принесенную с собой папку и извлек из нее три экземпляра составленного им накануне заключения об аутопсии. В каждом из этих экземпляров было по четыре страницы, скрепленные вместе.
– Это только предварительное заключение. Окончательное можно будет составить после микроскопического исследования и, как я уже сказал, анализа ДНК. Так что все, что я могу сказать сегодня, – это лишь догадки и предположения.
Доктор вручил обоим по экземпляру.
– Прочтете это потом, когда будет время. А сейчас я изложу самую суть дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116