– Тебе наплевать на меня!
– Чушь, Мари. Ты сама знаешь, что это чушь.
– Чушь? Да?!
Он ожидал ставших уже обычными бессмысленных и невразумительных причитаний и автоматического опровержения всего, что бы он ни сказал в свое оправдание, но Мари неожиданно отошла от традиционного сценария и спросила:
– Джон, ты любишь меня? Так, как любил когда-то?
Это был прямой и конкретный вопрос, требовавший простого и четкого ответа, но в том-то и заключалась беда, что Айзенменгер не мог ответить на него с полной откровенностью. Он запнулся, затем выдавил из себя требуемое по роли «да» и тут же опустил глаза.
Когда она резко повернулась и вышла из кухни, громко хлопнув дверью, у него появилась масса времени, чтобы представить себе, как этому «да» следует звучать, и мысленно отрепетировать реплику.
Да, актерского таланта ему явно не хватало.
Беверли Уортон вернулась из бара в легком подпитии и гордом одиночестве. Мужчина, с которым Беверли провела этот вечер, вовсе не хотел отпускать ее одну, но Уортон пришлось разочаровать его, обосновав отказ чисто физиологическими, а не психологическими причинами. Тому оставалось лишь выразить неудовольствие – повлиять на решение Беверли он все равно не мог.
Войдя в свою квартиру на верхнем этаже, она зажгла свет и на минуту прислонилась к побеленной стене. Уортон устала, и у нее начинала болеть голова.
Дом, где она жила, выходил фасадом на реку, был переоборудован из складского помещения. Он представлял собой фешенебельное и чрезвычайно дорогое жилье, но при всех своих многочисленных удобствах не был лишен недостатков, одним из которых была плохая звукоизоляция. Для превращения одного огромного помещения в сорок маленьких потребовалось несколько квадратных километров перегородок и подвесных потолков. Все это создавало замечательные эстетические и климатические условия, однако практичность сооружения была сомнительной. Решение выложить полы в квартирах полированным паркетом могло бы вызвать аплодисменты авторитетных архитекторов и дизайнеров, но благодаря этому напольному покрытию жильцы дома всегда знали, когда у их соседей возникало желание погулять по дому в туфлях на высоких каблуках или в ботинках с металлическими набойками.
Кроме того, Беверли Уортон было слышно, как гомосексуальные объятия ее ближайших соседей достигают бурной кульминации.
Поначалу это ее раздражало, но, привыкнув, она даже стала находить в этом что-то забавное. Как и в некоторых из своих гостей.
Уортон скинула туфли и прошлепала через полированное пространство к окну. Конечно, ей следовало бы украсить его шторами, ибо даже четвертый этаж, на котором располагалась ее квартира, прекрасно просматривался не только из соседних зданий, но и с земли, но шторы испортили бы вид из окна, а на это она ни за что бы не согласилась.
А вид и впрямь был великолепен, поскольку бывшее складское помещение гордо возвышалось на холме над рекой. Открывавшаяся из окна картина восхищала всех, кто оказывался в доме Уортон. Когда Беверли стояла у окна днем, река текла перед ней широко и лениво, плавно делая поворот; заброшенные доки и склады создавали уныло-романтический промышленный пейзаж на первом плане, в то время как на заднем уходили вдаль ряды современных зданий, перемежавшихся садами. По ночам, освещенная тысячами огней и миллионами их отражений, река, освободившись от назойливых людских приставаний, приобретала какой-то неземной вид, словно в темноте ее благословляли ангелы.
Она много времени проводила у окна, держа в руке стакан красного вина, выключив в комнате свет и завороженно глядя вдаль. Однако объяснить словами, что так привлекало ее в открывавшейся взору картине, она вряд ли смогла бы. Порой вид ночной реки даже нагонял на нее тоску, ведь в глубине души она сознавала: это было единственным, что она по-настоящему любила.
Сейчас, стоя у окна, Уортон слышала приглушенные неразборчивые звуки, доносившиеся из разных квартир – из таких далеких друг от друга галактик. Она же оставалась наедине с рекой, укутанной в ночную тьму и освещенной миллиардами огоньков. В самом уединенном из всех уединенных мест.
Почему она чувствовала себя настолько подавленной?
Этот вопрос не давал Беверли Уортон покоя, вгрызался в нее, отзываясь болью, пронизывавшей до костей.
Она добилась того, чего хотела. Вывела Билрота на чистую воду и по справедливости приписала все заслуги себе. Касл самоустранился – старый простофиля позволил ей составить отчет так, как она сочла нужным. Он не позаботился, как это сделали бы на его месте большинство коллег, о том, чтобы представить результат расследования исключительно как собственную заслугу. Тот факт, что Билроту вздумалось повеситься в камере, не добавлял чести полицейским, охранявшим его в участке, но самой Беверли он оказался только на руку. В глазах общественного мнения это подтверждало его вину, так что инспектору Уортон оставалось лишь провести поверхностное расследование самоубийства.
Несчастье в семье Касла тоже произошло очень кстати, позволив ей присвоить себе все лавры и занять место старшего инспектора.
И еще это дело с Джонсоном.
Он получил по заслугам. Жаль, конечно, но так уж получилось. Они наверняка сработались бы. Джонсон был отличным полицейским – правда, староватым, но это, возможно, даже к лучшему. Его соперничество ей не угрожало, и они вполне могли бы вместе успешно подниматься по служебной лестнице.
Очень жаль, что он отверг ее предложение. Неужели он не понимал, что все дела в наше время делаются именно так и что она знает, как быстрее и проще достичь результата? А ведь только результат и имеет значение – для всех без исключения.
Беверли кивнула своему собеседнику – реке, и ее туманное отражение в оконном стекле кивком согласилось с ней.
Возможно, Джонсон будет сопротивляться, а возможно, и нет. Если он не станет рыпаться и уволится сам, значит, на нем можно будет поставить точку. Если же он попытается предпринять хоть что-нибудь в свою защиту, она просто подкинет дополнительные улики против него. Так что никаких проблем тут не возникнет.
Так почему же у нее на душе так погано?
Появившийся неизвестно откуда порыв ветра бросил горсть дождевых брызг в оконное стекло, и ее пробрала внезапная дрожь. Уортон вдруг почувствовала, как одинока она в своей роскошной квартире, и пожалела, что прогнала того мужчину из бара. Но это была лишь секундная слабость. Сейчас ей не нужен был просто половой член с присобаченным к нему потным мужиком. Нет, ей определенно было нужно что-то иное.
Только она, к сожалению, не знала, что именно.
Ворвавшись в приемную, Рассел требовательно выпалил:
– Где Айзенменгер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116