– А в тот вечер, когда она умерла? – Джонсон задал вопрос небрежным тоном, будто проявлял совершенно обыкновенное любопытство.
Стефан собирался что-то ответить, но в этот момент они услышали приближавшиеся шаги миссис Либман.
– Что вы имеете в виду? – спросил молодой человек. Ну что за тупица?
– В тот вечер он тоже задержался, чтобы встретиться с Никки?
Ради бога, отвечай живее! Ускорь свой мыслительный процесс.
Но торопить Стефана было бесполезно. А может быть, он нарочно дразнил Джонсона или просто тянул время?
Подумав, Стефан изрек:
– Да, точно, он задержался.
Джонсон сразу почувствовал неискренность в его тоне. То ли Стефан откровенно врал, то ли говорил не всю правду. Но выяснить это Джонсон не успел, так как появилась миссис Либман с подносом.
Чай полностью оправдал худшие опасения Джонсона, оказавшись темно-коричневым горьким на вкус продуктом неизвестного происхождения, и никакое количество молока не могло довести его до нормального состояния. Мало того, миссис Либман решила угостить их бисквитами с джемом – очевидно, любимым лакомством ее сына, центра ее вселенной. Джонсон отказался от сомнительного удовольствия попробовать эти малоаппетитные сласти и попивал свой чай, стараясь подавить дрожь и приняв довольный и любезный вид.
И все это время Стефан больше не казался Джонсону робким маменькиным сынком. Под тем, как он внешне подчинялся материнской опеке, проглядывало что-то иное, темное. Если раньше бывший полицейский видел в молодом человеке лишь невыразительную пустоту, смиренное исполнение навязанной ему роли избалованного вечного ребенка, то теперь он чувствовал в нем хитрую расчетливость. Стефан пользовался любовью матери и наслаждался своим притворством.
И это означало, что он вовсе не был наивным ягненком.
И что он, возможно, знал гораздо больше, чем рассказал.
Вытерпев минут двадцать, Джонсон наконец откланялся. Миссис Либман вышла проводить его. Пропустив женщину вперед, Джонсон остановился на пороге оранжереи и оглянулся.
Стефан с примерным видом читал книгу.
Софи Штернберг-Рид поймала Айзенменгера в тот момент, когда он вернулся с чрезвычайно утомительного семинара по урологии. Полуторачасовые демонстрации несметного количества похожих друг на друга мочевых пузырей с раковыми опухолями перед аудиторией начинающих хирургов, не проявлявших должного интереса к этим столь необходимым каждому мужчине предметам, всегда изматывали доктора, но сегодня он устал даже больше, чем обычно. Возможно, это объяснялось тем, что пузырей было необыкновенно много – целых сорок семь штук, – возможно, его мигренью, но он подозревал, что, скорее всего, просто-напросто не выспался.
А не выспался он не потому, что провел ночь в спальне для гостей, а потому, что всю ночь с ним была Тамсин.
Утром дверь их с Мари супружеской спальни оказалась запертой, и он не стал стучать или окликать жену, чтобы узнать, дома она или нет. Он просто умылся, оделся и ушел.
– Что случилось, Софи?
– Можно поговорить с вами?
Девушка выглядела еще более напуганной и угнетенной, чем обычно. Как было известно Айзенменгеру, утром Рассел публично высказался в том духе, что она больше напоминает кролика, нежели человека, с той лишь разницей, что кролик умнее.
У Айзенменгера не было ни времени, ни сил на то, чтобы вникать в проблемы хорошенькой, но безнадежно глупой Софи Штернберг-Рид с ее двойной фамилией и единственной извилиной в мозгу.
– Да, конечно. Пройдемте в мой кабинет.
Девушка последовала за ним и нервно присела на краешек стула, терпеливо ожидая, пока доктор выгрузит принесенные препараты. Только после этой процедуры Айзенменгер тоже опустился на стул.
– Если это насчет утреннего выступления Рассела…
– Нет, – покачала она головой. – По крайней мере, это не главное.
Тут он догадался:
– Тогда, мне кажется, я знаю, о чем вы хотите поговорить…
Софи восприняла слова Айзенменгера с довольно растерянным видом, но в этом не было ничего необычного – это было ее всегдашнее состояние.
– …О том, что произошло раньше… Софи, если вы хотите подать жалобу, я готов поддержать вас, – продолжил доктор.
До девушки наконец дошло, что он имел в виду, и она широко открыла глаза, а затем и рот.
– О боже! Я не подозревала, что вы знаете об этом! Но откуда?…
Ее смущение передалось и самому Айзенменгеру. В замешательстве он признался:
– Белинда приходила ко мне посоветоваться насчет этого. Она сочла необходимым что-нибудь предпринять. – И поскольку Софи все еще оставалась в ужасе, он добавил: – Она действовала из лучших побуждений, хотела помочь вам.
Лицо девушки неожиданно сморщилось и вместо шока и удивления изобразило обреченность и подавленность.
– О, знаете, теперь это не имеет значения. Я подала заявление об уходе.
Теперь наступила очередь удивляться Айзенменгеру.
– Подали заявление? Из-за Рассела? Но нельзя же так сразу пасовать перед ним!
– Может быть, так будет лучше. Из меня, очевидно, не получится гистопатолог. А вы как считаете?
Айзенменгер хотел что-то соврать, но Софи глядела на него так доверчиво, что обманывать ее было бы жестоко. Опустив глаза, он произнес:
– Возможно, вы и правы.
Она тяжело вздохнула, как будто ответ доктора убил в ней последнюю надежду.
– Я передала заявление в отдел по работе с персоналом, а копию положила ему на стол. Потом решила, что надо сказать вам.
Айзенменгер хотел было поблагодарить девушку за доверие, но тут открылась дверь и в кабинет без стука решительным шагом вошел Рассел. Он никогда не утруждал себя соблюдением этикета, но на этот раз буквально ворвался в кабинет, так что распахнутая дверь с грохотом отлетела в сторону, словно испугавшись профессора.
Вид у Рассела был злобный, но это ничего не говорило о его настроении, поскольку злоба являлась неотъемлемой чертой его характера. Более точным показателем его состояния могла служить жестикуляция. Рассел, по-видимому, ожидал застать Айзенменгера одного, однако присутствие в его кабинете Софи ничуть профессора не смутило.
– Вы, – обратился он к Софи, – пожалуйста, выйдите. У меня дело к Айзенменгеру. – Столь вежливая форма обращения была крайне необычна для Рассела. Когда Софи со смиренным видом проходила мимо него, он добавил: – Я видел ваше заявление. Впервые за все время, что вы здесь работаете, вы сделали что-то разумное.
Когда дверь за девушкой закрылась, он повернулся к Айзенменгеру:
– Вот что, Айзенменгер…
Но Айзенменгер был уже сыт профессором по горло.
– Удивляюсь, Рассел, что вам доставляет удовольствие вести себя так, словно вы законченный подонок!
Если тот и был шокирован столь откровенным заявлением, то ничем этого не выказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116