А.Б. ***») говорит о Катеньке Буткевич, но единствен­ный - о страдании ее души, заключенной в золотую клетку. Его воспоминания снова точны и правдивы. Поэтому и фра­за «Звали как, не помню, право» наполнена самоиронией, грустная улыбка проскальзывает в ней. Он, конечно, по­мнит. «Через всю поэзию Пушкина проходит одна тема - тема воспоминаний» (Д.С.Лихачев).
« Осенью 1830 года, готовясь к браку и отрываясь от своего прошлого, поэт писал прощальные стихи когда-то любимым женщинам...» - это слова пушкиниста Цявловской в одной из ее последних работ. А много лет назад она опубли­ковала авторизованную копию приведенных нами строф о графине, озаглавленную «Отрывок из повести». Рукопись переписана Натальей Николаевной в конце 1831 года и предназначалась для журнала «Европеец». Рукою Пушкина пронумерованы октавы, надписано заглавие, поставлена подпись. Это, кстати, единственный известный нам случай непосредственного участия Натальи Николаевны в перепи­ске рукописей мужа. Случайность, нет ли, но безусловен бывший при этом разговор или рассказ о Стройновской, подтверждающий вывод Цявловской, что Пушкин «пришел к браку с сердцем, облегченным полной исповедью».
Однако журнал «Европеец» был запрещен, и «Домик в Коломне», уже целиком, появился в альманахе «Новоселье» лишь в 1833 году. «И если бы, - писала Цявловская, - не нахождение авторизованной копии... то мы никогда не знали бы, что Пушкин выделил в качестве отрывка, достойного отдельной публикации... именно эти пять октав». Ду­маем, что будет правильно дополнить ими «прощальные стихи» Болдинской осени.


МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ
Предпоследнюю строфу «Евгения Онегина» Пушкин за­кончил словами:
«Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал».
Положенные в основу этих строк два поэтических образа - «в смутном сне» и «сквозь магический кристалл» - неодно­кратно комментировались пушкинистами, и, казалось бы, здесь трудно добавить что-либо новое. Но, тем не менее, вернуться к ним кажется не лишенным смысла. И вот поче­му.
Однажды в московском музее А.С. Пушкина проходил сим­позиум, посвященный вопросам подготовки нового комментария к «Евгению Онегину» для готовившегося исчерпывающе полного академического собрания сочине­ний поэта. В заслушанных на этом представительном фору­ме докладах о «магическом кристалле» было упомянуто лишь вскользь, тема эта не обсуждалась, но в кулуарных беседах имели место самые разноречивые мнения о том, что же все-таки такое пушкинский «магический кристалл»? Причем эта разноречивость колебалась от утверждения, будто это всего лишь красивая поэтическая метафора, до предположения о том, что это нечто вроде увеличительного стекла, лорнета или подзорной трубы.
Следует оговориться, что разговор велся между молодыми участниками симпозиума, которые, вероятно, не обратили в свое время внимания на указание в примечаниях к не раз переизданному, ставшему уже стереотипным, собранию со­чинений Пушкина в 10ти томах. Дословно там сказано: «Магический кристалл - небольшой стеклянный шар, при­менявшийся для гадания». Спор молодых филологов в соче­тании со столь лаконичным примечанием, являющимся долгое время каноническим при толковании этого пушкин­ского термина, а также появившиеся в последние годы в научном пушкиноведении полемические суждения по этому вопросу и натолкнули на мысль попытаться с возможной тщательностью разобраться в нем и приблизиться к истине.
Существенным стимулятором послужило здесь и то, что в доме своих старинных московских знакомых я случайно увидел стеклянный шар, который, по словам владельцев, уже более века находился в семье и, переходя по наследству из поколения в поколение, неизменно именовался магиче­ским кристаллом. С разрешения его нынешней хозяйки я получил этот предмет во временное пользование и присту­пил к его «исследованию». Шар этот совершенно правиль­ной формы, абсолютно прозрачный, диаметром 5 см и весом 150 граммов. Дальнейшая атрибуция требовала знаний спе­циалистов, но... я обивал один за другим пороги московских музеев, причем «магическая сила», заключенная в шаре, а, вернее, любовь к Пушкину и интерес ко всему, что с ним связано, открывали передо мной двери музейных кабинетов и хранилищ, отрывали научных сотрудников от работы, заставляли с неподдельным участием и интересом находить время для беседы. Однако, начиная с музея Пушкина, а затем в музее Изобразительных искусств, Историческом, Останкинском музее творчества крепостных, Бахрушинском театральном и ряде других, - результат был один: «Нет, - отвечали мне, - подобного экспоната в наших фондах не имеется». Первый успех ждал меня в Кусковском музее. Подобного шара в их громадной коллекции тоже не было, но сотрудники музея, через руки которых прошли тысячи и тысячи изделий из фарфора, хрусталя, стекла и керамики, созданных на протяжении последних трех столетий, сказа­ли: «Очень похоже, что это хрусталь, но не наверное. А вот что, на основании нашего опыта, можно считать бесспор­ным, так это время обработки, то есть изготовления, - конец XVIII - начало XIX веков. И еще. Если он не стеклянный, а выточен из горного хрусталя, то в свое время был предметом роскоши и стоил очень дорого». Затем, по совету директора Пушкинского музея Алексея Алексеевича Садовского, я направился в Музей минералогии. Здесь под линзами вну­шительных микроскопов внутренность шара подвергли са­мому пристрастному анализу. Его смотрели при разной освещенности, пробовали царапать специальными иглами, производили другие непонятные мне манипуляции. Вывод был следующий: выточен из цельного кристалла горного хрусталя «чистейшей воды», то есть совершенно прозрачно­го, без каких-либо примесей и вкраплений. Итак, наш «магический кристалл» можно было считать атрибутированным. Именно таким дорогим хрустальным шаром пользовались для гадания во времена Пушкина со­стоятельные люди светского общества. Следующей задачей было разобраться в комментариях пушкинистов. Первым упомянул о «магическом кристалле»
Н.О. Лернер. Этому вопросу было посвящено небольшое эссе в его «Пушкино- логических этюдах», где, после беглого обзора истории га­дания при помощи стеклянных шаров и ссылок на специальную литературу (к ней мы еще вернемся), он в итоге делал вывод, что Пушкин, творя «Онегина», конечно же, ни в какой шар не смотрел и никаких поэтических «смутных снов» в нем не видел, а вспомнил о нем, лишь создавая красивый образ, хотя и не чуждый бытовавшей в то время реалии. Начиная же свою заметку, Лернер писал, что еще в конце прошлого века ему приходилось видеть в Пе­тербурге, в витрине посудной лавки массивные стеклянные шары, упакованные в картонки с привлекающей внимание надписью «Магический кристалл»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43