Он мог бы и не заслуживать внимания, если б весь рассказ не был связан с именем Пушкина.
Так, из ряда источников, начиная с хроники Маевского и кончая Провинциальным некрополем вел. кн. Николая Михайловича, известно, что Александр Дмитриевич родился 21 января 1759 года. Следовательно, весной 1815 года ему было 56, а не 65 лет. Далее, если считать правильной указанную Маевским дату рождения Екатерины Александровны - 6 августа 1799 года, - то в день исповеди ей было неполных 16 лет, а не 17. По хронике, его мать Любовь Александровна родилась 15 февраля 1801 года. Стало быть, в апреле 1815-го ей уже исполнилось 14 лет. Здесь все совпадает. По косвенным указаниям Маевского, его дядя Николай Александрович родился в 1804 году. В С-Петербургском некрополе сказано, что генерал-майор Ник. Александр. Буткевич, похороненный на кладбище Новодевичьего монастыря, умер 20 февраля 1878 года, на 75-ом году жизни (т.е. 74-х с лишним лет), следовательно, он родился после февраля 1804 года, а, значит, в апреле 1815-го ему было не более 11 лет, а уж никак не 13. Маевский пишет, что после 1804 года у его деда с бабкой детей больше не было. Его же указание на присутствие всех трех сестер на смотринах, подстроенных перед свадьбой Екатерины, а также то, что Екатерина была старшей, дает основание считать, что Татьяна была младшей сестрой и родилась между февралем 1802 и серединой 1803 годов. Тогда в апреле 1815-го ей должно было быть не более 13 лет, и, таким образом, в ведомостях ее возраст перепутан с возрастом брата Николая. Приняв 1802 год за дату рождения Татьяны Буткевич, следует полагать, что в 1817-1820 годах ей было соответственно 15-18 лет, а во время смотрин, то есть в 1818-ом, -16. И еще. Отсутствие в исповедальных ведомостях жены Александра Дмитриевича, Марии Семеновны, которая должна была бы быть указанной вслед за ним, скорее всего, говорит (если исключить случайность, например, болезнь) о том, что в 1815 году она еще не стала его законной женой. Маевский пишет, что вторая жена его деда, Анна Ивановна Фон-Меллер, умерла через несколько лет после кончины их старшего сына Алексея в 1812 - начале 1813 года. Скорее всего, под словами «несколько лет» подразумеваются не год-два, а пять-шесть. Опять же, приняв среднее, то есть пять лет, получаем, что умерла она в 1817 году. Алексей Татищев женился на А.И.Грановской в 1818- ом, в январе или середине декабря - но, естественно, не позднее, а, следовательно, вскоре после смерти Анны Ивановны и последовавшим за тем со стороны Александра Дмитриевича отречением от дочерей Софьи и Веры, которым было тогда 20-22 года, и изгнанием их навсегда из материнского имения. Такой поступок А.Д. действительно мог стать причиной новой вспышки негодования у старого графа Татищева и запрета на свадьбу сына с Екатериной Буткевич.
Последней в исповедальном списке указана воспитанница Александра Дмитриевича - Виктория Алексеевна, семи лет. Если этот возраст правилен, то, родившись в 1808 году, она, скорее всего, была внебрачной дочерью его сына Алексея Александровича...
Но продолжаем. «Итак, она звалась Татьяной». Так что ж из этого? - спросит читатель. И почему Маевский не хотел, не мог назвать ее имя? Много размышляя над предыдущими двумя его недомолвками, мы также задавали себе и этот вопрос. Но только когда с замусоленных, закапанных воском страниц исповедальной книги Покровско-Коломенской церкви, сквозь толщу ста семидесяти лет глянуло на нас имя «Татьяна», только тогда стала приоткрываться завеса над всеми загадками Маевского, над его тайной. Даже не над ней самой. Ее суть еще продолжает оставаться непонятной и загадочной. Стало ясно лишь одно: назови он в своих мемуарах хоть раз это имя (кстати, не очень-то популярное в те времена, о чем в «Онегине» недвусмысленно сказано), и оно, завязавшись в тугой узел с прекрасной графиней из «Домика в Коломне», с предположениями Лернера о прототипе «онегинской» Татьяны, со свидетельством В.М. Глинки, таинственным мадригалом «К.А.Б.», неминуемо направило бы беспокойное племя пушкинистов по своему заманчивому следу, и они давно уже прошли бы сквозь воздвигнутую Маевским стену.
Но что увидели бы они по ту ее сторону? Какую тайну ему нужно было скрыть так тщательно и надолго? Думается, что ответ теперь может быть только один. Дело касалось событий, бросавших тень на безупречность семейной репутации. То есть тех условных понятий о чести дворянских фамилий, как самого Маевского и его родственников (Зуровых, Буткевичей, Багратионов-Имеретинских), так, возможно, с его точки зрения, и репутации семьи потомков Пушкина, которая была для них в то время уже важнее нескольких коротких, неизвестных нам страниц биографии юности поэта. Сейчас это столь же трудно понять, как и допустить, что где-то существует неизвестный дневник Пушкина, который по чьей-то злой воле не может стать достоянием нашей и мировой культуры. Но тогда, столетие назад, потомки Стройновской, как уже говорилось, в силу своего общественного положения находились в плену иерархических фамильных предрассудков. Той же паутиной были окутаны и потомки Пушкина. Из книги В.М. Русакова мы знаем о парадоксальной судьбе некоторых из них. Достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что младшая дочь поэта Наталья Александровна уже была в те годы женой принца Ниссауского, брат которого с 1844 года был женат на племяннице Николая Первого. В кругу этих людей прощалось и забывалось многое, пусть даже весьма сомнительное в истинном понятии чести и порядочности, но только в том случае, если оно не становилось предметом гласности. Поэтому Маевский и умолчал о чем-то, что не подлежало огласке, публикации, должно было быть навсегда похороненным вместе с памятью уходящих очевидцев и современников.
В так называемых «беловых рукописях» II главы романа «Евгений Онегин» одна из редакций XXI строфы, начиная с пятого стиха, звучала так:
«... Не портили Татьяны милой.
Фадеевна рукою хилой
Ее качала колыбель -
Потом стлала (ее) постель.
Она за ней одна ходила,
Бову рассказывала ей,
Чесала шелк ее кудрей
(И чаем) по утру поила.
Да раздевала ввечеру
Ее да старшую сестру» (Выделено нами - Б.Б.)
(Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Издательство Академии наук СССР, 1937, т.6, сс.566-567).
Причем это было не случайно, ибо Татьяна, как младшая сестра основной героини, появилась здесь в результате авторской переделки текста. Видимо, Пушкин на каком-то этапе колебался, кого из сестер, младшую или старшую, назвать Татьяной. Но если - младшую, то какое же имя он дал бы старшей, для «описания» которой в семнадцатой строфе намеревался даже взять «новый карандаш»?..
Надеемся, на этот вопрос отвечает предложенная гипотеза, которую попытался обосновать автор. Как кажется, доверие к ней позволит отредактировать и самого Пушкина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Так, из ряда источников, начиная с хроники Маевского и кончая Провинциальным некрополем вел. кн. Николая Михайловича, известно, что Александр Дмитриевич родился 21 января 1759 года. Следовательно, весной 1815 года ему было 56, а не 65 лет. Далее, если считать правильной указанную Маевским дату рождения Екатерины Александровны - 6 августа 1799 года, - то в день исповеди ей было неполных 16 лет, а не 17. По хронике, его мать Любовь Александровна родилась 15 февраля 1801 года. Стало быть, в апреле 1815-го ей уже исполнилось 14 лет. Здесь все совпадает. По косвенным указаниям Маевского, его дядя Николай Александрович родился в 1804 году. В С-Петербургском некрополе сказано, что генерал-майор Ник. Александр. Буткевич, похороненный на кладбище Новодевичьего монастыря, умер 20 февраля 1878 года, на 75-ом году жизни (т.е. 74-х с лишним лет), следовательно, он родился после февраля 1804 года, а, значит, в апреле 1815-го ему было не более 11 лет, а уж никак не 13. Маевский пишет, что после 1804 года у его деда с бабкой детей больше не было. Его же указание на присутствие всех трех сестер на смотринах, подстроенных перед свадьбой Екатерины, а также то, что Екатерина была старшей, дает основание считать, что Татьяна была младшей сестрой и родилась между февралем 1802 и серединой 1803 годов. Тогда в апреле 1815-го ей должно было быть не более 13 лет, и, таким образом, в ведомостях ее возраст перепутан с возрастом брата Николая. Приняв 1802 год за дату рождения Татьяны Буткевич, следует полагать, что в 1817-1820 годах ей было соответственно 15-18 лет, а во время смотрин, то есть в 1818-ом, -16. И еще. Отсутствие в исповедальных ведомостях жены Александра Дмитриевича, Марии Семеновны, которая должна была бы быть указанной вслед за ним, скорее всего, говорит (если исключить случайность, например, болезнь) о том, что в 1815 году она еще не стала его законной женой. Маевский пишет, что вторая жена его деда, Анна Ивановна Фон-Меллер, умерла через несколько лет после кончины их старшего сына Алексея в 1812 - начале 1813 года. Скорее всего, под словами «несколько лет» подразумеваются не год-два, а пять-шесть. Опять же, приняв среднее, то есть пять лет, получаем, что умерла она в 1817 году. Алексей Татищев женился на А.И.Грановской в 1818- ом, в январе или середине декабря - но, естественно, не позднее, а, следовательно, вскоре после смерти Анны Ивановны и последовавшим за тем со стороны Александра Дмитриевича отречением от дочерей Софьи и Веры, которым было тогда 20-22 года, и изгнанием их навсегда из материнского имения. Такой поступок А.Д. действительно мог стать причиной новой вспышки негодования у старого графа Татищева и запрета на свадьбу сына с Екатериной Буткевич.
Последней в исповедальном списке указана воспитанница Александра Дмитриевича - Виктория Алексеевна, семи лет. Если этот возраст правилен, то, родившись в 1808 году, она, скорее всего, была внебрачной дочерью его сына Алексея Александровича...
Но продолжаем. «Итак, она звалась Татьяной». Так что ж из этого? - спросит читатель. И почему Маевский не хотел, не мог назвать ее имя? Много размышляя над предыдущими двумя его недомолвками, мы также задавали себе и этот вопрос. Но только когда с замусоленных, закапанных воском страниц исповедальной книги Покровско-Коломенской церкви, сквозь толщу ста семидесяти лет глянуло на нас имя «Татьяна», только тогда стала приоткрываться завеса над всеми загадками Маевского, над его тайной. Даже не над ней самой. Ее суть еще продолжает оставаться непонятной и загадочной. Стало ясно лишь одно: назови он в своих мемуарах хоть раз это имя (кстати, не очень-то популярное в те времена, о чем в «Онегине» недвусмысленно сказано), и оно, завязавшись в тугой узел с прекрасной графиней из «Домика в Коломне», с предположениями Лернера о прототипе «онегинской» Татьяны, со свидетельством В.М. Глинки, таинственным мадригалом «К.А.Б.», неминуемо направило бы беспокойное племя пушкинистов по своему заманчивому следу, и они давно уже прошли бы сквозь воздвигнутую Маевским стену.
Но что увидели бы они по ту ее сторону? Какую тайну ему нужно было скрыть так тщательно и надолго? Думается, что ответ теперь может быть только один. Дело касалось событий, бросавших тень на безупречность семейной репутации. То есть тех условных понятий о чести дворянских фамилий, как самого Маевского и его родственников (Зуровых, Буткевичей, Багратионов-Имеретинских), так, возможно, с его точки зрения, и репутации семьи потомков Пушкина, которая была для них в то время уже важнее нескольких коротких, неизвестных нам страниц биографии юности поэта. Сейчас это столь же трудно понять, как и допустить, что где-то существует неизвестный дневник Пушкина, который по чьей-то злой воле не может стать достоянием нашей и мировой культуры. Но тогда, столетие назад, потомки Стройновской, как уже говорилось, в силу своего общественного положения находились в плену иерархических фамильных предрассудков. Той же паутиной были окутаны и потомки Пушкина. Из книги В.М. Русакова мы знаем о парадоксальной судьбе некоторых из них. Достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что младшая дочь поэта Наталья Александровна уже была в те годы женой принца Ниссауского, брат которого с 1844 года был женат на племяннице Николая Первого. В кругу этих людей прощалось и забывалось многое, пусть даже весьма сомнительное в истинном понятии чести и порядочности, но только в том случае, если оно не становилось предметом гласности. Поэтому Маевский и умолчал о чем-то, что не подлежало огласке, публикации, должно было быть навсегда похороненным вместе с памятью уходящих очевидцев и современников.
В так называемых «беловых рукописях» II главы романа «Евгений Онегин» одна из редакций XXI строфы, начиная с пятого стиха, звучала так:
«... Не портили Татьяны милой.
Фадеевна рукою хилой
Ее качала колыбель -
Потом стлала (ее) постель.
Она за ней одна ходила,
Бову рассказывала ей,
Чесала шелк ее кудрей
(И чаем) по утру поила.
Да раздевала ввечеру
Ее да старшую сестру» (Выделено нами - Б.Б.)
(Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Издательство Академии наук СССР, 1937, т.6, сс.566-567).
Причем это было не случайно, ибо Татьяна, как младшая сестра основной героини, появилась здесь в результате авторской переделки текста. Видимо, Пушкин на каком-то этапе колебался, кого из сестер, младшую или старшую, назвать Татьяной. Но если - младшую, то какое же имя он дал бы старшей, для «описания» которой в семнадцатой строфе намеревался даже взять «новый карандаш»?..
Надеемся, на этот вопрос отвечает предложенная гипотеза, которую попытался обосновать автор. Как кажется, доверие к ней позволит отредактировать и самого Пушкина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43