.. Ну, что тебе опять, 11-ый?
- Можно выйти, господин Уполномоченный?
- Нет, нельзя, 11-ый, нельзя тебе выходить, пока я инструктаж не
закончу. Потерпи чуток. Та-ак, о чем бишь я? А-а, бдительность ... Так вот,
все мы должны ...
Когда новичок с Первого Яруса оказывался в камере, он автоматически
попадал в касту мужиков, однако для того, чтобы остаться в мужиках,
нужно было приложить немалые усилия. В качестве первого испытания обычно
использовался ритуал "стаскивания сапог": один из урок, развалясь на своей
постели, подзывал новичка, совал ему под нос свои ноги и приказывал стащить
сапоги. Если тот отказывался, его избивали, но зато потом оставляли в
относительном покое, - и он становился полноправным мужиком. Однако в
большинстве случаев новичок, убоявшись угроз, подчинялся, что служило
сигналом к дальнейшим унижениям: его заставляли стелить уркам постель, петь
песни, плясать чечетку, чесать пятки на сон грядущий, стирать грязное белье
и так далее. В конце концов, новичка попросту насиловали (гомосексуализм в
камерах процветал), и он безвозвратно переходил в низшую касту - пидоров.
Последним приходилось хуже всего: помимо урок, они подчинялись еще и
некоторым мужикам - Бугаю, помощнику бригадира Огузку или, например,
старосте (заключенному с красноречивым прозвищем "Вонючка"). Жизнь пидоров
была полна унижений - в столовой они сидели за отдельным столом, ибо
считались нечистыми, в душе мылись последними, заключенные из высших каст
часто отбирали у них еду. А главное, в отличие от мужиков, они в принципе не
могли улучшить своего статуса, и попадали в пидоры навечно.
На всех этапах, кроме последнего, процесс "опускания" был обратим,
однако сопряжен все с большими и большими побоями. Практически же получалось
так, что заключенные-мужики, останавливаясь на какой-либо стадии, оставались
в этом статусе навсегда: Оборвыш, например, оказывал уркам любые
"несексуальные" услуги, включая стирку носков; Припадочный только бегал по
поручениям; Китаец, кроме поручений, регулярно убирал за урок их постели; а
вот здоровенный заключенный по прозвищу Бугай не делал ничего.
Франц, в конечном счете, тоже заслужил себе право на независимость,
однако далось ему это дорогой ценой - ибо он "провалил" ритуал стаскивания
сапог. Не поняв тогда почти ничего из обращенной к нему Моджахедом фразы,
Франц лишь уловил, что его просят помочь, - что и сделал, подумав еще, что
этот заключенный с нездоровым цветом лица, похоже, болен. В оба последующих
дня Франц так и так получал свою порцию как "невыполненец", а вот вечером
третьего дня, к нему подошел Чирий и, ткнув в лицо пару грязных носков,
приказал постирать. Франц, однако, уже насмотрелся местных обычаев - и
молча оттолкнул уркину руку. "Ах ты падла, - весело вскричал Чирий, - я ж
тебя сейчас ..." - и влепил Францу пощечину. Стараясь оставаться спокойным,
тот медленно встал - наконец-то враг стоял прямо перед ним, а главное,
остальные урки на помощь не поспевали! И тогда Франц ударил подонка в лицо
- в глазах Чирия пролетела гамма чувств от удивления к испугу, он попятился
назад. Франц ударил его еще раз - тот упал, грохнувшись затылком о табурет,
скорчился на полу и замер. Из под головы его начала растекаться темная
жидкость - кровь! Стоя над уркой, Франц не понимал, что надо делать:
"Господи, неужто я его убил?" - подумал он. Он наклонился над Чирием, чтобы
проверить биение сердца, как вдруг его самого ударили сзади по затылку
(видимо, другой табуреткой), и он рухнул без памяти поверх лежавшего на полу
урки.
Очнулся он, как водится, лежа у себя на кровати, и первым делом
свесился вниз, чтобы посмотреть на Чирия (чья койка располагалась
неподалеку). Тот, слава Богу, был жив - и ответил ему злобным взглядом.
Хотя нет, помимо злобы, в этом взгляде просвечивал еще и страх, и Франц
понял, что одержал здесь свою первую победу.
За отказ выполнять приказания урки избивали его еще два раза, и в обоих
случаях Франц успевал ударить кого-нибудь из них первым: один раз Моджахеда
(который сладостно покатился по полу), другой раз - Чмона (который
покачнулся, а потом дал такой сдачи, что у Франца подкосились ноги). После
этого его оставили в покое, и Франц стал полноправным мужиком.
- Камера 21/17/2! На вечернюю прогулку шаго-о-ом мар-р-рш! Раз ...
араз ... араз-два-три-и-и ... Раз ... араз ... араз-два-три-и-и ...
- Ты вот мне скажи, Патлатый, за каким таким хреном они нас по ентим
коридорам вокрух камеры гоняють? Какая ж это, на хер, прогулка?
- Отстань, Оборвыш, надоело ... Десять лет здесь торчишь, а все
удивляешься ...
- Эй! ... Разговорчики в строю, сволочи! ... Раз ... араз ...
араз-два-три-и-и ...
На Втором Ярусе Франц получил, наконец, определенный ответ на вопрос о
возможности "второй смерти" (смерти в загробном мире) - он ее попросту
увидел. Как-то раз, в химическом цеху он стал свидетелем несчастного случая:
один из заключенных 22-го Потока, работавшего по-соседству, поскользнулся на
ступеньках ректификационной колонны и упал вниз с высоты пятнадцати метров.
Франц подбежал к нему одним из первых, однако сделать ничего не смог: череп
несчастного был расколот, и после короткой агонии тот умер.
Впрочем, возможность второй смерти и так казалась очевидной - стоило
лишь посмотреть на окружавший Франца мир унижения и страданий. Что могло
заставить заключенных повиноваться своим мучителям, как не страх смерти?
Страх боли, сопряженной со смертью, был конечно важен, но не
принципиален: самоубийство могло б избавить от мучений быстрым и
безболезненным образом. Однако мысль об отнятии собственной жизни казалась
Францу неприемлемой - да и остальным заключенным, видимо, тоже. Что это
было - оставшийся от прошлой жизни, ненужный здесь инстинкт самосохранения?
Или же замысел того, кто все это придумал? Так или иначе, но загадка
человеческой смерти оказалась не разрешена, а отодвинута, - причем всего
лишь на один шаг.
- Так что же является главным орудием Педагогической Науки в
исправлении заключенного?
- Молчаливое обдумывание ошибок, господин Педагог.
- Пра-авильно, 17-ый, пра-а-авильно ... А зачем же заключенные тогда
работают?
- Чтобы ошибки обдумывались ... э ... лучше? ... нет, подождите ... э
... крепче? ... нет, не то ... сейчас ... секундочку ... ЭФФЕКТИВНЕЕ!
- Молодец! Отлично!
А вот одиночество Франц переносил неожиданно легко. Трудно было лишь в
первые дни, когда урки избивали его каждый день и никто не помогал ему - ни
словом, ни делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
- Можно выйти, господин Уполномоченный?
- Нет, нельзя, 11-ый, нельзя тебе выходить, пока я инструктаж не
закончу. Потерпи чуток. Та-ак, о чем бишь я? А-а, бдительность ... Так вот,
все мы должны ...
Когда новичок с Первого Яруса оказывался в камере, он автоматически
попадал в касту мужиков, однако для того, чтобы остаться в мужиках,
нужно было приложить немалые усилия. В качестве первого испытания обычно
использовался ритуал "стаскивания сапог": один из урок, развалясь на своей
постели, подзывал новичка, совал ему под нос свои ноги и приказывал стащить
сапоги. Если тот отказывался, его избивали, но зато потом оставляли в
относительном покое, - и он становился полноправным мужиком. Однако в
большинстве случаев новичок, убоявшись угроз, подчинялся, что служило
сигналом к дальнейшим унижениям: его заставляли стелить уркам постель, петь
песни, плясать чечетку, чесать пятки на сон грядущий, стирать грязное белье
и так далее. В конце концов, новичка попросту насиловали (гомосексуализм в
камерах процветал), и он безвозвратно переходил в низшую касту - пидоров.
Последним приходилось хуже всего: помимо урок, они подчинялись еще и
некоторым мужикам - Бугаю, помощнику бригадира Огузку или, например,
старосте (заключенному с красноречивым прозвищем "Вонючка"). Жизнь пидоров
была полна унижений - в столовой они сидели за отдельным столом, ибо
считались нечистыми, в душе мылись последними, заключенные из высших каст
часто отбирали у них еду. А главное, в отличие от мужиков, они в принципе не
могли улучшить своего статуса, и попадали в пидоры навечно.
На всех этапах, кроме последнего, процесс "опускания" был обратим,
однако сопряжен все с большими и большими побоями. Практически же получалось
так, что заключенные-мужики, останавливаясь на какой-либо стадии, оставались
в этом статусе навсегда: Оборвыш, например, оказывал уркам любые
"несексуальные" услуги, включая стирку носков; Припадочный только бегал по
поручениям; Китаец, кроме поручений, регулярно убирал за урок их постели; а
вот здоровенный заключенный по прозвищу Бугай не делал ничего.
Франц, в конечном счете, тоже заслужил себе право на независимость,
однако далось ему это дорогой ценой - ибо он "провалил" ритуал стаскивания
сапог. Не поняв тогда почти ничего из обращенной к нему Моджахедом фразы,
Франц лишь уловил, что его просят помочь, - что и сделал, подумав еще, что
этот заключенный с нездоровым цветом лица, похоже, болен. В оба последующих
дня Франц так и так получал свою порцию как "невыполненец", а вот вечером
третьего дня, к нему подошел Чирий и, ткнув в лицо пару грязных носков,
приказал постирать. Франц, однако, уже насмотрелся местных обычаев - и
молча оттолкнул уркину руку. "Ах ты падла, - весело вскричал Чирий, - я ж
тебя сейчас ..." - и влепил Францу пощечину. Стараясь оставаться спокойным,
тот медленно встал - наконец-то враг стоял прямо перед ним, а главное,
остальные урки на помощь не поспевали! И тогда Франц ударил подонка в лицо
- в глазах Чирия пролетела гамма чувств от удивления к испугу, он попятился
назад. Франц ударил его еще раз - тот упал, грохнувшись затылком о табурет,
скорчился на полу и замер. Из под головы его начала растекаться темная
жидкость - кровь! Стоя над уркой, Франц не понимал, что надо делать:
"Господи, неужто я его убил?" - подумал он. Он наклонился над Чирием, чтобы
проверить биение сердца, как вдруг его самого ударили сзади по затылку
(видимо, другой табуреткой), и он рухнул без памяти поверх лежавшего на полу
урки.
Очнулся он, как водится, лежа у себя на кровати, и первым делом
свесился вниз, чтобы посмотреть на Чирия (чья койка располагалась
неподалеку). Тот, слава Богу, был жив - и ответил ему злобным взглядом.
Хотя нет, помимо злобы, в этом взгляде просвечивал еще и страх, и Франц
понял, что одержал здесь свою первую победу.
За отказ выполнять приказания урки избивали его еще два раза, и в обоих
случаях Франц успевал ударить кого-нибудь из них первым: один раз Моджахеда
(который сладостно покатился по полу), другой раз - Чмона (который
покачнулся, а потом дал такой сдачи, что у Франца подкосились ноги). После
этого его оставили в покое, и Франц стал полноправным мужиком.
- Камера 21/17/2! На вечернюю прогулку шаго-о-ом мар-р-рш! Раз ...
араз ... араз-два-три-и-и ... Раз ... араз ... араз-два-три-и-и ...
- Ты вот мне скажи, Патлатый, за каким таким хреном они нас по ентим
коридорам вокрух камеры гоняють? Какая ж это, на хер, прогулка?
- Отстань, Оборвыш, надоело ... Десять лет здесь торчишь, а все
удивляешься ...
- Эй! ... Разговорчики в строю, сволочи! ... Раз ... араз ...
араз-два-три-и-и ...
На Втором Ярусе Франц получил, наконец, определенный ответ на вопрос о
возможности "второй смерти" (смерти в загробном мире) - он ее попросту
увидел. Как-то раз, в химическом цеху он стал свидетелем несчастного случая:
один из заключенных 22-го Потока, работавшего по-соседству, поскользнулся на
ступеньках ректификационной колонны и упал вниз с высоты пятнадцати метров.
Франц подбежал к нему одним из первых, однако сделать ничего не смог: череп
несчастного был расколот, и после короткой агонии тот умер.
Впрочем, возможность второй смерти и так казалась очевидной - стоило
лишь посмотреть на окружавший Франца мир унижения и страданий. Что могло
заставить заключенных повиноваться своим мучителям, как не страх смерти?
Страх боли, сопряженной со смертью, был конечно важен, но не
принципиален: самоубийство могло б избавить от мучений быстрым и
безболезненным образом. Однако мысль об отнятии собственной жизни казалась
Францу неприемлемой - да и остальным заключенным, видимо, тоже. Что это
было - оставшийся от прошлой жизни, ненужный здесь инстинкт самосохранения?
Или же замысел того, кто все это придумал? Так или иначе, но загадка
человеческой смерти оказалась не разрешена, а отодвинута, - причем всего
лишь на один шаг.
- Так что же является главным орудием Педагогической Науки в
исправлении заключенного?
- Молчаливое обдумывание ошибок, господин Педагог.
- Пра-авильно, 17-ый, пра-а-авильно ... А зачем же заключенные тогда
работают?
- Чтобы ошибки обдумывались ... э ... лучше? ... нет, подождите ... э
... крепче? ... нет, не то ... сейчас ... секундочку ... ЭФФЕКТИВНЕЕ!
- Молодец! Отлично!
А вот одиночество Франц переносил неожиданно легко. Трудно было лишь в
первые дни, когда урки избивали его каждый день и никто не помогал ему - ни
словом, ни делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78