— Неужели вам, господин Тоотс, так трудно приходилось в России? — спрашивает барышня Эрнья.
— Вначале, вначале, — быстро отзывается Тоотс. — Теперь-то уже нет.
— Я удивилась, когда вы это сказали… и вы говорили таким странным тоном… Я уже не помню, как именно вы сказали, но… запомнила лишь, что вам приходилось вставать в три часа утра. Не знаю… мой папа — управляющий имением как раз в той же самой губернии, но учеников своих и помощников он никогда так рано не поднимает с постели.
— Может быть. Разумеется… как — где. Но в тех поместьях, где мне пришлось вначале служить, так там жили просто дикари — не давали покоя ни днем ни ночью. Сейчас положение мое, естественно, совсем другое. Но удивительное совпадение: вы живете в той же губернии?
— Да, вот уже лет шесть. До этого мой папа служил на мызах Прибалтики.
— Ну, мызы Прибалтики! Стоит ли о них говорить, — с презрением восклицает Тоотс. — Мне вначале тоже советовали податься куда-нибудь сюда… но нет! Какой смысл!
— Папа то же самое говорит: в России лучше служить, чем здесь, — соглашается барышня Эрнья.
— Может быть, вообще-то и лучше, — вставляет вдруг Кийр пискливым голоском, — но если этакий Иванов начнет тебя каждый день палкой лупить, когда ему исиас в голову ударит, такая служба тоже не бог весть что.
На эти слова никто не может ничего ответить, так как смысл их понятен лишь двоим: тому, кто их произнес, и тому, против кого они были направлены. Тоотс краснеет, но старается сохранить на лице выражение полнейшего безразличия, как будто и он не понял значения загадочных слов приятеля.
— А разве ишиас и в голову может ударить? — после короткой паузы интересуется кистер, оборачиваясь к рыжеволосому. — Никогда не слыхал.
— Да, может, конечно, может, — отвечает Кипр, склоняя голову набок. — В голову бьет так же, как и в ногу.
— Да, но, дорогой Кийр, кому же он ударил в ногу?
— Тоотсу!
— Вот именно, — быстро и решительно подхватывает Тоотс. — У меня нечто похожее с правой ногой стряслось, а как стал ванны принимать, так прошло. Конечно, это был не исиас, как говорит мой дорогой друг Кийр, а ишиас или что-то в этом роде. Теперь я уже совсем здоров.
— Ах так, так, — отвечает кистер, вполне удовлетворенный этим простым объяснением.
Таким образом портной, выложив свой последний козырь, ничего не выиграл, а лишь нарушил общую беседу. Как назло, Тоотс снова заводит разговор о России, попутно изводя и терзая беднягу Кийра всевозможными озорными сравнениями, в которых высмеивает «любезного однокашника» без всякой пощады и жалости. Верно, случается иногда, что ищущие находят, но при этом надо уметь искать; а ежели кто ничего не видит дальше своего длинного стола, тот пусть довольствуется ножницами и катушкой ниток номер сорок. В мусорном ящике не найдешь жемчужин, пальмы не растут у твоего крыльца — скорее портной пройдет через игольное ушко! — нет, их находят после долгого и трудного пути. Иной всю жизнь стучится, а когда ему наконец перед смертью откроют, то стукнут его по черепу и спросят — зачем побеспокоил. Разве не так, хм, а? Большим куском подавишься, а птицу видно по полету; выше головы не прыгнешь, а если кто считает, что он может другому жизненный путь усыпать розами, так пусть не обижается, если ему велят выбросить из рук лопухи, чертополох и крапиву, а потом уже идти к тому, чью жизнь он хотел украсить.
Вначале кистеру, видимо, хочется серьезно возразить против последних сентенций управляющего имением, но хихиканье его супруги и раяской барышни нарушает ход его мысли. Он только делает резкое движение головой и тихо, про себя, усмехается.
Бокалы поднимаются еще несколько раз, затем кистер произносит короткую заключительную речь, в которой благодарит за любезное участие в «скромной трапезе, ниспосланной всевышним». Встав из-за стола, Тоотс кладет руки на спинку стула, вежливо благодарит и, покашливая, почти торжественным током выражает пожелание отправиться в классную комнату: ему хочется хоть минутку побыть в этом милом его сердцу помещении, которое он покинул много лет назад, уезжая на чужбину. Предложение принимается, причем раяская барышня встречает его шумным одобрением, Имелик — тихой усмешкой, а Кийр — громким сопением. Куслап, на лице которого отразился было проблеск надежды вернуться на церковный двор, снова впадает в меланхолию — он чувствует, что визиту не будет конца. Вся компания направляется в классную комнату. На пороге Тоотс останавливается и, полный милых воспоминаний, устремляет взор в потолок. Хозяйка дома и раяская барышня многозначительно переглядываются — они уверены, что и здесь трогательные слова не заставят себя долго ждать. Для барышни Эрнья эта комната не связана ни с какими воспоминаниями, но и она вопросительно посматривает на красноречивого молодого человека, который, видимо, является душой этого довольно скучного общества. Помолчав с минуту, управляющий имением вздыхает, вытирает платком свой лоснящийся лоб, вздыхает еще раз и шагает к сдвинутым в угол школьным партам.
— Да, — произносит он наконец, — если бы парты эти умели говорить, они рассказали бы многое. — Он постукивает по партам согнутым пальцем, как бы желая убедиться, не стала ли какая-нибудь из них совсем полой внутри.
— О да, — подтверждает кистер, — в самом деле, им есть что рассказать, но не о тех временах, когда ходили в школу вы, дорогой Тоотс. Это уже новые парты, их сделали, если не ошибаюсь, лишь года три назад.
— Я и сам сейчас вижу, — с грустью отвечает Тоотс, — это не те… не прежние. О, на многих старых партах было мое имя.
— Ну как же, ножичком… — с кислой улыбкой вставляет Кийр.
— Разумеется, ножичком, — оборачиваясь к нему, быстро парирует Тоотс, — ведь ножниц в то время и у тебя еще не было, дорогой мой. Но все же один мой старый друг в классной сохранился. Да, он еще здесь.
С этими словами Тоотс отступает на несколько шагов в сторону и нежно гладит классную доску и ее рамку. На доске виднеются еще полустертые следы прошлой школьной зимы: голова крокодила, бородач с длинной трубкой, дом с дымящейся трубой и прочее. Тоотс разглядывает все это с явным удовольствием.
— Самое любимое занятие малышей, — говорит он, указывая на дом. — Любят они и на своих, и на классных досках малевать домики. И смешно: раньше всего рисуют трубу.
— Да, дорогой Тоотс, — произносит кистер, глубокомысленно покачивая головой, — и в жизни то же самое. Не только малыши, но и взрослые очень часто задуманное ими дело начинают с трубы, вместо того, чтобы начать с фундамента. Неудивительно, что многие из них оказываются потом перед развалинами, в которые превратились плоды их труда.
— Вот именно, вот именно, — живо откликается Тоотс, — именно на это обстоятельство мне и хотелось сейчас обратить ваше внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101