Либле и Март могут с миром идти домой — скажет он им, — мужик из Каньткюла тоже пусть заканчивает и отправляется на все четыре стороны. Дальше вести работы нельзя: нет у него, Тоотса, того самого важного, что крутит все колеса.
Либле действительно оказывается на вырубке; присев на корточки, он возится у огня и в тот момент, когда появляется управляющий, как раз закуривает цигарку. Очищаемая от пней площадка успела еще немного раздаться вширь. Тоотс вдыхает изрядный глоток дыма пожоги и вдруг чувствует, как теплеет у него на сердце. Здорово подвигается работа. С каждым днем все просторнее становится Заболотье… и кто только выдумал такую чепуху, будто он намерен все это бросить и сам удрать? Нет, милый человек, так дело не пойдет, берись-ка лучше да помогай Либле, солнце еще высоко.
Под вечер управляющий идет к болоту и следит за работой Марта: все в порядке, все подвигается успешно, только он сам, Тоотс, по дороге домой чуточку развинтился. Какое счастье, что он не поведал Либле своих страхов и сомнений: во-первых, звонарь не такой уж любитель держать язык за зубами, а во-вторых, он, Тоотс, тогда уронил бы в глазах Либле свой авторитет. До самого вечера управляющий так и не приходит к определенному решению — что предпринять дальше. Но он доволен: он преодолел минутную слабость собственными усилиями, без всякой поддержки со стороны.
На другое утро управляющий снова принимается за своего старика, стараясь убедить его, что без ссуды дальше работать невозможно. А работу ни в коем случае нельзя приостанавливать — это было бы величайшей глупостью; затраченное время и деньги оказались бы выброшенными на ветер, и соседям это послужило бы новой пищей для шуток и насмешек. Надо шагать дальше по раз проложенному пути — награда не заставит себя ждать.
— Да, — слышит он неожиданный ответ отца, — бери и делай, как сам хочешь, доколе я буду тебе перечить. Жить мне осталось недолго — так стоят ли себе заботы прибавлять? Сидел я тут как-то вечером, когда тебя не было, да раздумывал: надо и впрямь все это обзаведение тебе передать — делай с ним, что хочешь.
— Это дело терпит, — говорит сын. — Для меня не так важно тут полным хозяином стать, как это самое Заболотье в порядок привести. Сейчас для этого лучшая пора: я молод, кое-чему подучился, а главное — хочу работать. До сих пор все на чужих полях трудился и совсем не знал, что значит работать на себя самого, а теперь, когда начало положено и так удачно, жаль было бы опять отсюда уезжать… Так вот, значит, прежде всего — эта самая ссуда.
— Да нет, — отвечает старый хозяин, — ты уж все как есть бери на себя. Я собирался сам тебе это сказать, когда ты из города вернулся. Не хочу, чтобы потом говорил, будто я до последнего часа зубами за хутор держался и тебе помехой был. Я за свой долгий век немало наслушался, с какой злостью дети своих родителей поминают, когда те уже в могиле. Я такого не хочу. Лучше с миром отойти от дел и в мире покоиться. Давай хоть и завтра поедем в город и в крепостном перепишем хутор на твое имя. Так будет лучше всего. Мать тоже за это стоит. А ты нас до конца наших дней корми, нам, кроме хлеба да библии, больше ничего и не надо.
На эти речи сын хотел бы ответить отцу более пространно, но наступает удивительная минута, когда у него не хватает нужных слов. Так же, как и вчера, в дыму пожоги, управляющий чувствует прилив тепла в душе, а глаза словно застилает пелена тумана. Старик сегодня совсем не такой, как раньше, странный какой-то… серьезный и полный достоинства, словом, довольно-таки славный старикан.
— Ну да, — произносит наконец сын, — делай, как находишь нужным. Хлеб… Я же не волк, и ты не лесному зверю хутор отдаешь. О хлебе не тревожься, коли другой заботы на сердце нету.
Так, значит. Сегодняшние слова старика — это уже совсем другой разговор. Это уже разговор настоящий. Теперь гораздо легче будет вести дела Заболотья, между прочим, и заем получить. И все-таки, несмотря на эту неожиданную новость, необходимы надежные поручители. И их нужно подыскать — чем раньше, тем лучше.
Йоозеп выходит из дома и останавливается посреди двора. Куда идти? Кого взять в поручители?
У изгороди дочесываются и повизгивают в ожидании пойла купленные у хуторянина поросята. Один из них, самый храбрый, подняв кверху свой пятачок, вопросительно смотрит на молодого хозяина и медленно приближается к нему вперевалку, поджидая в то же время остальных. Видя, что вожака их никто не думает обижать, а наоборот, ему даже почесывают спинку, вся тупорылая братия окружает управляющего в ожидании своей очереди. Жирные тельца с наслаждением растягиваются на брюшке, глазки слипаются, и в ответ на хозяйскую ласку слышится тихое похрюкивание. Но вот вожак, чего-то пугается, с хрюканьем вскакивает, за ним остальные. Спеша и толкаясь, пробегают они несколько кругов по двору, потом, видимо, заключив, что все в полном порядке, снова подставляют свои спинки — пусть их снова почешут.
— Дурашки! — улыбаясь бормочет Тоотс.
Двор полон шума и жужжанья, всевозможные жучки и букашки так суетятся и хлопочут, как будто и они боятся запоздать с летними работами. Желтые головки ромашек наполняют воздух сладким ароматом, старые рябины у ворот тихо шелестят, словно радуясь, что их давний друг, хуторской дом, обрел наконец новое одеяние. Из палисадника выглядывают огненно-красные головки маков. А еще подальше — буйно разросшийся горох и пышная пшеница совсем заглушили несколько ягодных кустов — напрасно ждут солнышка их зеленые холодные ягоды. Растут и наливаются соками чудесные плоды земли, заполняя сады и поля. Зато с лугов сорваны все их таинственные покровы, и с грустью глядят теперь березы на скошенную траву.
На выгоне убирают сено в сарай. Оттуда из низины ясно доносится звонкий визг Мари и грубоватое ворчание Михкеля. Временами слышно, как старая хозяйка поучает их: глядите вы, окаянные, не тяните время попусту, не дурачьтесь, вот-вот дождь хлынет.
Куда идти? Куда идти?
Если бы как-нибудь обойтись до осени, можно бы и не брать ссуды. Осенью можно будет уже кое-что продать, потихоньку опять начнут капать денежки. Но в том-то и беда, что до осени никак не продержаться.
XIX
Тоотс вытаскивает из кармана сложенное вдвое долговое обязательство и смотрит на то место, где должны стоять подписи надежных поручителей. Он ведь не требует денег или бог знает каких еще ценностей — ему нужна всего лишь подпись. Естественно поэтому, что с такой пустячной просьбой он прежде всего направляется к ближайшему соседу. В жизни всякое может случиться, в другой раз и он, Тоотс, пособит соседу.
Но, как и следовало ожидать, на соседнем хуторе Лепику никого из взрослых дома не оказывается, кроме полуслепой бабушки, которая моет у колодца подойники;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Либле действительно оказывается на вырубке; присев на корточки, он возится у огня и в тот момент, когда появляется управляющий, как раз закуривает цигарку. Очищаемая от пней площадка успела еще немного раздаться вширь. Тоотс вдыхает изрядный глоток дыма пожоги и вдруг чувствует, как теплеет у него на сердце. Здорово подвигается работа. С каждым днем все просторнее становится Заболотье… и кто только выдумал такую чепуху, будто он намерен все это бросить и сам удрать? Нет, милый человек, так дело не пойдет, берись-ка лучше да помогай Либле, солнце еще высоко.
Под вечер управляющий идет к болоту и следит за работой Марта: все в порядке, все подвигается успешно, только он сам, Тоотс, по дороге домой чуточку развинтился. Какое счастье, что он не поведал Либле своих страхов и сомнений: во-первых, звонарь не такой уж любитель держать язык за зубами, а во-вторых, он, Тоотс, тогда уронил бы в глазах Либле свой авторитет. До самого вечера управляющий так и не приходит к определенному решению — что предпринять дальше. Но он доволен: он преодолел минутную слабость собственными усилиями, без всякой поддержки со стороны.
На другое утро управляющий снова принимается за своего старика, стараясь убедить его, что без ссуды дальше работать невозможно. А работу ни в коем случае нельзя приостанавливать — это было бы величайшей глупостью; затраченное время и деньги оказались бы выброшенными на ветер, и соседям это послужило бы новой пищей для шуток и насмешек. Надо шагать дальше по раз проложенному пути — награда не заставит себя ждать.
— Да, — слышит он неожиданный ответ отца, — бери и делай, как сам хочешь, доколе я буду тебе перечить. Жить мне осталось недолго — так стоят ли себе заботы прибавлять? Сидел я тут как-то вечером, когда тебя не было, да раздумывал: надо и впрямь все это обзаведение тебе передать — делай с ним, что хочешь.
— Это дело терпит, — говорит сын. — Для меня не так важно тут полным хозяином стать, как это самое Заболотье в порядок привести. Сейчас для этого лучшая пора: я молод, кое-чему подучился, а главное — хочу работать. До сих пор все на чужих полях трудился и совсем не знал, что значит работать на себя самого, а теперь, когда начало положено и так удачно, жаль было бы опять отсюда уезжать… Так вот, значит, прежде всего — эта самая ссуда.
— Да нет, — отвечает старый хозяин, — ты уж все как есть бери на себя. Я собирался сам тебе это сказать, когда ты из города вернулся. Не хочу, чтобы потом говорил, будто я до последнего часа зубами за хутор держался и тебе помехой был. Я за свой долгий век немало наслушался, с какой злостью дети своих родителей поминают, когда те уже в могиле. Я такого не хочу. Лучше с миром отойти от дел и в мире покоиться. Давай хоть и завтра поедем в город и в крепостном перепишем хутор на твое имя. Так будет лучше всего. Мать тоже за это стоит. А ты нас до конца наших дней корми, нам, кроме хлеба да библии, больше ничего и не надо.
На эти речи сын хотел бы ответить отцу более пространно, но наступает удивительная минута, когда у него не хватает нужных слов. Так же, как и вчера, в дыму пожоги, управляющий чувствует прилив тепла в душе, а глаза словно застилает пелена тумана. Старик сегодня совсем не такой, как раньше, странный какой-то… серьезный и полный достоинства, словом, довольно-таки славный старикан.
— Ну да, — произносит наконец сын, — делай, как находишь нужным. Хлеб… Я же не волк, и ты не лесному зверю хутор отдаешь. О хлебе не тревожься, коли другой заботы на сердце нету.
Так, значит. Сегодняшние слова старика — это уже совсем другой разговор. Это уже разговор настоящий. Теперь гораздо легче будет вести дела Заболотья, между прочим, и заем получить. И все-таки, несмотря на эту неожиданную новость, необходимы надежные поручители. И их нужно подыскать — чем раньше, тем лучше.
Йоозеп выходит из дома и останавливается посреди двора. Куда идти? Кого взять в поручители?
У изгороди дочесываются и повизгивают в ожидании пойла купленные у хуторянина поросята. Один из них, самый храбрый, подняв кверху свой пятачок, вопросительно смотрит на молодого хозяина и медленно приближается к нему вперевалку, поджидая в то же время остальных. Видя, что вожака их никто не думает обижать, а наоборот, ему даже почесывают спинку, вся тупорылая братия окружает управляющего в ожидании своей очереди. Жирные тельца с наслаждением растягиваются на брюшке, глазки слипаются, и в ответ на хозяйскую ласку слышится тихое похрюкивание. Но вот вожак, чего-то пугается, с хрюканьем вскакивает, за ним остальные. Спеша и толкаясь, пробегают они несколько кругов по двору, потом, видимо, заключив, что все в полном порядке, снова подставляют свои спинки — пусть их снова почешут.
— Дурашки! — улыбаясь бормочет Тоотс.
Двор полон шума и жужжанья, всевозможные жучки и букашки так суетятся и хлопочут, как будто и они боятся запоздать с летними работами. Желтые головки ромашек наполняют воздух сладким ароматом, старые рябины у ворот тихо шелестят, словно радуясь, что их давний друг, хуторской дом, обрел наконец новое одеяние. Из палисадника выглядывают огненно-красные головки маков. А еще подальше — буйно разросшийся горох и пышная пшеница совсем заглушили несколько ягодных кустов — напрасно ждут солнышка их зеленые холодные ягоды. Растут и наливаются соками чудесные плоды земли, заполняя сады и поля. Зато с лугов сорваны все их таинственные покровы, и с грустью глядят теперь березы на скошенную траву.
На выгоне убирают сено в сарай. Оттуда из низины ясно доносится звонкий визг Мари и грубоватое ворчание Михкеля. Временами слышно, как старая хозяйка поучает их: глядите вы, окаянные, не тяните время попусту, не дурачьтесь, вот-вот дождь хлынет.
Куда идти? Куда идти?
Если бы как-нибудь обойтись до осени, можно бы и не брать ссуды. Осенью можно будет уже кое-что продать, потихоньку опять начнут капать денежки. Но в том-то и беда, что до осени никак не продержаться.
XIX
Тоотс вытаскивает из кармана сложенное вдвое долговое обязательство и смотрит на то место, где должны стоять подписи надежных поручителей. Он ведь не требует денег или бог знает каких еще ценностей — ему нужна всего лишь подпись. Естественно поэтому, что с такой пустячной просьбой он прежде всего направляется к ближайшему соседу. В жизни всякое может случиться, в другой раз и он, Тоотс, пособит соседу.
Но, как и следовало ожидать, на соседнем хуторе Лепику никого из взрослых дома не оказывается, кроме полуслепой бабушки, которая моет у колодца подойники;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101