Прежде всего он принимается за восстановление самого ценного земного сокровища: вытаскивает из овина огромный мешок и совершает с ним несколько рейсов между амбаром и сараем, стоящим на выгоне. В результате этих походов у порога амбара вскоре вырастает большая куча сенной трухи и прочего мусора.
Затем он притаскивает из лесу еще и мешок свежих сосновых побегов, скашивает немного крапивы, растущей возле забора, и все это перемешивает в сенях амбара.
Как-то днем, когда все это уже готово, он усаживается на пороге амбара и задумчиво глядит на возвышающуюся в углу рыхлую кучу.
«Неужели все, что лежит там в углу, так-таки не поможет? — мысленно спрашивает он себя. — Ведь как бы там ни было, а в дождливую пору с правой ногой действительно что-то неладное творится. Она, окаянная, не то что болит, а как-то ноет, сонная какая-то, будто ей спать хочется. Да и вообще, — заключает он, — ванны вещь неплохая. Тот там, в России, каждый день ванну принимает».
На другой день на хуторе топят баню. Кажется, будто истопник собирается до тех пор совать в печь дрова и хворост, пока труба над крышей не накалится докрасна и не воспламенит самое небо. Но наконец он, видимо, решает, что в бане достаточно жарко и можно приступить к врачеванию. Очутившись в отваре из сенной трухи, наш больной несколько минут пыхтит и кряхтит, а затем убеждается, что ему сразу же стало легче.
В этот день он больше не выходит из дому, нежится в постели под одеялом и беседует с матерью, когда та по временам заглядывает к больному спросить, не нужно ли ему чего.
Нет, ничего, собственно, ему не надо. Весь раскрасневшийся, здоровый, как рыжий бизон, он так отчаянно дымит папиросой, что кажется, будто в горнице Заболотья палят подсеку.
— Знать бы, что поделывают сейчас мои бывшие школьные товарищи и подруги? — спрашивает он как бы между прочим.
— Кто их знает, — отвечает мать, — одни здесь живут у родных, другие в городе или и того дальше.
— А ты не знаешь, мать, — оживляется Йоозеп, — где сейчас хозяйская дочка с хутора Рая? Аделе… или как ее там? Светловолосая такая… Ты ее помнишь, мы вместе в школу ходили.
— Ах, эта, — говорит мать. — Знаю, конечно. Дома она, в Рая.
— А-а, — бормочет Йоозеп. — В Рая, значит. Замуж не вышла?
— Нет еще. Поговаривали, будто молодой хозяин с хутора Сааре к ней сватался, а потом другой слух пошел — дело будто разладилось или что-то вроде того. Кто их разберет, они ж все больно ученые да образованные, откуда нашему брату про ихние дела знать. Просто так услышишь иной раз то тут, то там, о чем люди судачат.
— Гм… вот как, больно ученые да образованные, — бормочет Йоозеп и закуривает еще одну папироску. — Чудаки! Но скажи-ка мне, что это за молодой хозяин из Сааре?
— Ну как же! — отвечает мать. — Уж его-то тебе надо бы помнить. Он тоже в те годы в школу ходил. Арну, кажется, его зовут.
— Ага! — восклицает Йоозеп. — Так это он самый и есть! Ну, как не знать, помню его очень хорошо. Так это и есть молодой хозяин Сааре? Ну да, ну да, как же его не помнить. А где он теперь?
— В городе… тудирует.
— А-а! Ишь ты, штудирует! — Йоозеп, уставившись в потолок, видимо, силится что-то вспомнить. В сущности, не так уж много времени утекло с тех пор, как они все вместе учились в школе. И когда этак… подумаешь, много всяких забавных случаев припоминается. Как-то раз… осенью…
— Может, он сейчас уже и дома, — продолжает мать. — Он всегда летом в Сааре живет. А зимой — в городе, тудирует.
Но Йоозеп не слышит последних ее слов. По-прежнему вперив взор в потолок, он задумчиво выпускает в воздух облака дыма. И вдруг, разразившись дребезжащим смехом, быстро поворачивается на другой бок.
— С этим молодым хозяином Сааре и мамзелью из Рая случилась раз потешная история, — начинает он наконец, откашлявшись. — Было это осенью, только-только подморозило, первый ледок стал. И вот они, чудаки, оба чуть в реке не утонули. К счастью, я да еще несколько парней вовремя подоспели на помощь. Вытащили их за ноги, не то они, может, до сих пор на дне лежали бы.
— Ну, сынок, — многозначительно говорит ему мать. — Ты-то в школе тоже не тихоней был. Озорник такой, что дальше некуда. Старик бывало боится в школу и нос показать, а то кистер сразу тут как тут со своими жалобами.
— Э, Юри-Коротышка! — с презрением замечает Йоозеп. — Он всякого готов был очернить, кто бы ему не попался. А все же… иногда и неплохой бывал мужик. Интересно, как он сейчас?
— А что ему — живет по-старому, школу держит.
— Надо бы к нему сходить повидаться, — говорит Йоозеп. — Потолковать о том о сем.
— Ну то ж, Паунвере не за горами. Возьми да и сходи как-нибудь.
— Надо бы. У меня там и другие старые знакомые. Портной Кийр все еще в Паунвере?
— Да, все там же.
— А не знаешь ли, мама, рыжий сынок его — как его звали, Аадниэль, что ли, — тоже в Паунвере?
— Кто их разберет, все они там рыжие. Но, кажись, все дома. Не слыхать было, чтобы уезжали куда подальше.
— Аадниэль этот… — Йоозеп хочет что-то сказать, но снова заливается смехом и дрыгает под одеялом ногами. — Аадниэль этот был тогда в школе такой чудной мальчуган. Как-то у них на крестинах… хм-хм-хм…
Йоозеп кидает окурок на пол, залезает с головой под одеяло и хохочет.
Но, как мы уже говорили, в этот день он не выходит из дому, а лежит в постели и хворает, как и подобает настоящему больному. Зато весьма бурную деятельность развивает он на следующий день. Вместо палки он снова вооружается хлыстом, которым то и дело похлестывает себя по голенищам. Он снова идет в хлев и овин, но уже не как посторонний наблюдатель, собирающийся познакомиться с положением дел, а как настоящий хозяин и повелитель. Батраку и батрачке сразу же отдается несколько приказаний, которые им надлежит сегодня же выполнить, причем батрака он упорно называет Иваном, а служанку Авдотьей.
— Крутой он, видать, наш молодой хозяин, — говорит батрак девушке, когда Йоозеп отходит от них. — Но какого черта он меня Иваном кличет? Какой я Иван? Меня же зовут Михкель.
— А мне сказал… — припоминает девушка. — Как же он сказал? Тотья. Подумай только, Тотья! Всю жизнь была Мари, а теперь вдруг Тотья.
— Тотья, так Тотья, разве можно молодому хозяину перечить, — замечает батрак. — А вот чего это он волочит одну ногу? Словно она одеревенела, что ли… И какие на нем штаны диковинные, с кожаным задом…
— Да, чудно все это. А ноги тоненькие, как спички. Видал, какие на нем сапоги?
И работник с батрачкой еще долго обсуждают внешний вид молодого хозяина. Потом батрак спрашивает:
— Знать бы, возьмет он теперь хутор в свои руки?
— Тогда нам здесь не житье, — озабоченно говорит Тотья. — Гляди, уже и сейчас приказывает: чтоб сегодня же было сделано…
— Да-а, на манер важного барина.
А Йоозеп тем временем уже побывал на конюшне и возвращается к ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Затем он притаскивает из лесу еще и мешок свежих сосновых побегов, скашивает немного крапивы, растущей возле забора, и все это перемешивает в сенях амбара.
Как-то днем, когда все это уже готово, он усаживается на пороге амбара и задумчиво глядит на возвышающуюся в углу рыхлую кучу.
«Неужели все, что лежит там в углу, так-таки не поможет? — мысленно спрашивает он себя. — Ведь как бы там ни было, а в дождливую пору с правой ногой действительно что-то неладное творится. Она, окаянная, не то что болит, а как-то ноет, сонная какая-то, будто ей спать хочется. Да и вообще, — заключает он, — ванны вещь неплохая. Тот там, в России, каждый день ванну принимает».
На другой день на хуторе топят баню. Кажется, будто истопник собирается до тех пор совать в печь дрова и хворост, пока труба над крышей не накалится докрасна и не воспламенит самое небо. Но наконец он, видимо, решает, что в бане достаточно жарко и можно приступить к врачеванию. Очутившись в отваре из сенной трухи, наш больной несколько минут пыхтит и кряхтит, а затем убеждается, что ему сразу же стало легче.
В этот день он больше не выходит из дому, нежится в постели под одеялом и беседует с матерью, когда та по временам заглядывает к больному спросить, не нужно ли ему чего.
Нет, ничего, собственно, ему не надо. Весь раскрасневшийся, здоровый, как рыжий бизон, он так отчаянно дымит папиросой, что кажется, будто в горнице Заболотья палят подсеку.
— Знать бы, что поделывают сейчас мои бывшие школьные товарищи и подруги? — спрашивает он как бы между прочим.
— Кто их знает, — отвечает мать, — одни здесь живут у родных, другие в городе или и того дальше.
— А ты не знаешь, мать, — оживляется Йоозеп, — где сейчас хозяйская дочка с хутора Рая? Аделе… или как ее там? Светловолосая такая… Ты ее помнишь, мы вместе в школу ходили.
— Ах, эта, — говорит мать. — Знаю, конечно. Дома она, в Рая.
— А-а, — бормочет Йоозеп. — В Рая, значит. Замуж не вышла?
— Нет еще. Поговаривали, будто молодой хозяин с хутора Сааре к ней сватался, а потом другой слух пошел — дело будто разладилось или что-то вроде того. Кто их разберет, они ж все больно ученые да образованные, откуда нашему брату про ихние дела знать. Просто так услышишь иной раз то тут, то там, о чем люди судачат.
— Гм… вот как, больно ученые да образованные, — бормочет Йоозеп и закуривает еще одну папироску. — Чудаки! Но скажи-ка мне, что это за молодой хозяин из Сааре?
— Ну как же! — отвечает мать. — Уж его-то тебе надо бы помнить. Он тоже в те годы в школу ходил. Арну, кажется, его зовут.
— Ага! — восклицает Йоозеп. — Так это он самый и есть! Ну, как не знать, помню его очень хорошо. Так это и есть молодой хозяин Сааре? Ну да, ну да, как же его не помнить. А где он теперь?
— В городе… тудирует.
— А-а! Ишь ты, штудирует! — Йоозеп, уставившись в потолок, видимо, силится что-то вспомнить. В сущности, не так уж много времени утекло с тех пор, как они все вместе учились в школе. И когда этак… подумаешь, много всяких забавных случаев припоминается. Как-то раз… осенью…
— Может, он сейчас уже и дома, — продолжает мать. — Он всегда летом в Сааре живет. А зимой — в городе, тудирует.
Но Йоозеп не слышит последних ее слов. По-прежнему вперив взор в потолок, он задумчиво выпускает в воздух облака дыма. И вдруг, разразившись дребезжащим смехом, быстро поворачивается на другой бок.
— С этим молодым хозяином Сааре и мамзелью из Рая случилась раз потешная история, — начинает он наконец, откашлявшись. — Было это осенью, только-только подморозило, первый ледок стал. И вот они, чудаки, оба чуть в реке не утонули. К счастью, я да еще несколько парней вовремя подоспели на помощь. Вытащили их за ноги, не то они, может, до сих пор на дне лежали бы.
— Ну, сынок, — многозначительно говорит ему мать. — Ты-то в школе тоже не тихоней был. Озорник такой, что дальше некуда. Старик бывало боится в школу и нос показать, а то кистер сразу тут как тут со своими жалобами.
— Э, Юри-Коротышка! — с презрением замечает Йоозеп. — Он всякого готов был очернить, кто бы ему не попался. А все же… иногда и неплохой бывал мужик. Интересно, как он сейчас?
— А что ему — живет по-старому, школу держит.
— Надо бы к нему сходить повидаться, — говорит Йоозеп. — Потолковать о том о сем.
— Ну то ж, Паунвере не за горами. Возьми да и сходи как-нибудь.
— Надо бы. У меня там и другие старые знакомые. Портной Кийр все еще в Паунвере?
— Да, все там же.
— А не знаешь ли, мама, рыжий сынок его — как его звали, Аадниэль, что ли, — тоже в Паунвере?
— Кто их разберет, все они там рыжие. Но, кажись, все дома. Не слыхать было, чтобы уезжали куда подальше.
— Аадниэль этот… — Йоозеп хочет что-то сказать, но снова заливается смехом и дрыгает под одеялом ногами. — Аадниэль этот был тогда в школе такой чудной мальчуган. Как-то у них на крестинах… хм-хм-хм…
Йоозеп кидает окурок на пол, залезает с головой под одеяло и хохочет.
Но, как мы уже говорили, в этот день он не выходит из дому, а лежит в постели и хворает, как и подобает настоящему больному. Зато весьма бурную деятельность развивает он на следующий день. Вместо палки он снова вооружается хлыстом, которым то и дело похлестывает себя по голенищам. Он снова идет в хлев и овин, но уже не как посторонний наблюдатель, собирающийся познакомиться с положением дел, а как настоящий хозяин и повелитель. Батраку и батрачке сразу же отдается несколько приказаний, которые им надлежит сегодня же выполнить, причем батрака он упорно называет Иваном, а служанку Авдотьей.
— Крутой он, видать, наш молодой хозяин, — говорит батрак девушке, когда Йоозеп отходит от них. — Но какого черта он меня Иваном кличет? Какой я Иван? Меня же зовут Михкель.
— А мне сказал… — припоминает девушка. — Как же он сказал? Тотья. Подумай только, Тотья! Всю жизнь была Мари, а теперь вдруг Тотья.
— Тотья, так Тотья, разве можно молодому хозяину перечить, — замечает батрак. — А вот чего это он волочит одну ногу? Словно она одеревенела, что ли… И какие на нем штаны диковинные, с кожаным задом…
— Да, чудно все это. А ноги тоненькие, как спички. Видал, какие на нем сапоги?
И работник с батрачкой еще долго обсуждают внешний вид молодого хозяина. Потом батрак спрашивает:
— Знать бы, возьмет он теперь хутор в свои руки?
— Тогда нам здесь не житье, — озабоченно говорит Тотья. — Гляди, уже и сейчас приказывает: чтоб сегодня же было сделано…
— Да-а, на манер важного барина.
А Йоозеп тем временем уже побывал на конюшне и возвращается к ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101