– хватая сверток и уже забывая горе свое, воскликнула Таня. Она запела и с притопом прошлась по избе:
Да раз-у-да-ла гол-ло-ва!
Пошто любишь Ивана…
– Ну что, напугалась? – спрашивала ее Наталья.
– Не говори! Как вспомню, так до сих пор сердце мрет!
Эх, я за то люблю Ивана, –
с восторгом запела и заплясала Таня, оглядываясь и охорашиваясь в новом фартуке, -
* * *
Федька привыкал к семейной жизни. Близость жены, ее ласки придавали ему духа и твердости. Чистый и здоровый, он всю силу своей души отдавал любви. Вместо тихого Федюшки в нем зрел муж и крепкий работник – Федор Кузнецов. Лицо его зарастало курчавой пегой бородой, и он становился похож на Егора – такой же рослый, но нравом был мягче, нежней, отзывчивей.
Летом Таня одевалась легко, ярко. Малого роста, в цветных ситцах, с крепкими руками и ногами, неутомимая работница и в поле, и дома, и на реке – она радовала мужа. Отец обучил ее с детства ловить осетров. Любила Таня ездить с мужем на быстрину рыбачить. Часто оставались они ночевать на острове, захватив с собой накомарник и холщовую палатку.
Однажды Таня воротилась домой необычайно притихшей. Наталья заметила, что с нею что-то случилось. Татьяна краснела, молчала, но, наконец, призналась, что затяжелела. Она и радовалась и плакала. Бабка Дарья теперь в ней души не чаяла. В воскресенье старуха, шепча какие-то наговоры, испекла пирог. Созвали на угощение соседок. Наталья пошла за Барабанихой.
«Уж бог с ней! – думала она. – Рядом жить да ссориться!»
– Приходи к нам на пирог, – сказала она Агафье.
Барабанихе самой надоело жить во вражде со всеми бабами. Она уж сердилась на Федора, учила его, что надо поосторожней, поаккуратней, а то глаза колют.
– Свои люди, – сказала Наталья, – поссоримся да подеремся.
– А подеремся да помиримся, – отвечала Агафья.
– Ну ты, язва, здравствуешь, – ласково молвила она Татьяне, явившись на пирог. – А мужики-то у вас где?
– А мужики мужичат! Прогнали их. А тебе мужиков? Вон дедушка наш идет!
За пирогом Татьяна помянула про каких-то выдр, которых какой-то охотник будто бы бил с гольдами, а потом не поделил, сам куда-то исчез после того, а на берегу нашли только его ногу.
– Чего сочиняет? – удивилась Наталья и подтолкнула локтем Татьяну: – Дергает тебя за язык!
– Я хоть про что, раз-два – и сляпаю!
Агафья жевала пирог и молчала.
– Татьяна-то! – изумлялся дед. – Какого зверя укротила!
С этого дня Агафья, казалось, подружилась с Натальей. Однако вскоре Барабаниха снова стала нашептывать ей на Татьяну. А встречая Таню, она ехидничала про стариков Кузнецовых.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Васька сидел на корме лодки и с замиранием сердца прислушивался к отдаленному грохоту воды. Вот когда станет он настоящим таежником – побывает на Горюне, где еще никто из уральских не бывал!
Лодка шла тихой протокой между островов. Шум воды на перекатах становился явственней. Вершины скал поднялись над тальниками. Течение стало быстрей… Вдруг леса и луга расступились, и перед Васькой открылась широкая сверкающая река, с пеной несшаяся по каменным уступам прямо навстречу лодке. Желтые, будто ржавые, скалы теснили ее.
В лицо пахнуло прохладой. Слышно, как во всю ширь реки со звоном и грохотом катится по дну галька.
Брызги вдруг обдали гребцов с ног до головы. Вода била через огромные камни и заливалась в лодку. Васька видел, как на горячих плахах днища солнце сразу сушило темные водяные пятна.
– Кауря-я! – орет Савоська.
Рабочие дружно поднимаются, лодки ощетинились шестами, как копьями. С веселыми криками гольды, в шляпах, некоторые с трубками в зубах, опускают шесты в пляшущие волны, наваливаются на них, и лодки рывками идут против могучего течения. Васька тоже налегает на шест. Солнце, скалы, крики лодочников, звон гальки, плеск – все нравится ему.
Прошли перекат. Лодки в густой тени лип и ясеней. Вода кажется темно-зеленой. В прозрачной глубине ее видны завалы замшелого, обросшего водорослями колодника. Тонкий корень от затопленного дерева торчит из быстрой, но такой гладкой и на вид тихой воды, что Ваське кажется, будто это корень несется против течения, оставляя журчащий стрельчатый след.
– Тайменя видал? – шутит Савоська. – Чего вниз смотрел?
Уткнув носы лодок в песчаный берег или держась руками за нависшие над водой тальники, гребцы часто отдыхают.
Иван Бердышов почернел от жары. Он работает шестом наравне с гольдами.
– Зверя видал, тайменя видал, – нараспев говорит Савоська, – греб хорошо, шестом толкал… Ладно тебе, Васька, тайга ходить могу!
«Ей-богу, хорошо на Горюне!» – радуясь похвале, думает Васька, хоть и жарко ему и тяжело.
Рубашка липнет к телу, губы потрескались, но вокруг на все посмотреть любопытно, все не так, как на Амуре. Там – желтая вода, тут – прозрачная.
Река подмывает берег. Лес клонится к воде, упали и шумят, шелестят на мелкой быстрине огромные ели. Течение ломает их ветви, колышет, дыбит, наносит к ним щепье и сор. На перекате вода с грохотом валит через лесину волной, тащит ее по камням, дерет и разносит вниз кору.
«Река Горюн! – с гордостью думает Васька. – Горюн! И дерно, что Горюн!..»
Жарища такая, будто пламя пышет. С подмытых берегов лес валится в воду, словно и он пить захотел. Душно. Но Васька знает, что теперь уж, раз поехал, надо терпеть, и он терпит.
– Ну как, охотник? Не сгорел еще? – шутит Бердышов. – Егор вас дома не балует, от этого везде легко.
Иван замечает, что парнишка крепкий и ко всему любопытен. Шустрые глаза его ничего не упустят. Есть ребята, им что ни покажи – все равно. А этот не таков.
Бердышову как-то особенно радостно, чувствует он себя совсем молодым, словно ему не тридцать с лишком, а двадцать.
Вечерами жара немного спадала. Над рекой воздух душистый – цветут липа, сирень.
Ломая голубую блестящую поверхность Горюна, навстречу скользили берестяные оморочки. Приехали орочены и тунгусы. Они жили вместе в одном стойбище далеко отсюда, на озере Эворон.
– Сородэ, сородэ! – кланялись они.
– Сородэ!
– У-у, русский!
– Батигофу-у-у-у! – в знак того, что Иван нравится ему, тонко и длинно протянул старик тунгус. – Русский купец!
– Чему ты удивляешься?
– На этой речке Синдан ходит, – ответил старик.
– Синдана дома нет, он за товаром пошел, – добавил маленький орочен.
Иван заговорил по-ороченски:
– Мой товар тоже здесь продают. Юкану знаешь? Вместе торгуем.
Васька смотрел на покупателей. Жара, а они в меховых лохмотьях, на пальцах серебро, браслеты на руках.
– Спирта би?
– А соболь би?
– Би, би! – весело восклицали орочены.
– Синдан не велит покупать у других купцов, но сейчас можно, его нет. Он не узнает! Правда? – спрашивали орочены, лукаво улыбаясь, вытаскивая из-за пазух берестяные трубки и вытряхивая из них соболей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
Да раз-у-да-ла гол-ло-ва!
Пошто любишь Ивана…
– Ну что, напугалась? – спрашивала ее Наталья.
– Не говори! Как вспомню, так до сих пор сердце мрет!
Эх, я за то люблю Ивана, –
с восторгом запела и заплясала Таня, оглядываясь и охорашиваясь в новом фартуке, -
* * *
Федька привыкал к семейной жизни. Близость жены, ее ласки придавали ему духа и твердости. Чистый и здоровый, он всю силу своей души отдавал любви. Вместо тихого Федюшки в нем зрел муж и крепкий работник – Федор Кузнецов. Лицо его зарастало курчавой пегой бородой, и он становился похож на Егора – такой же рослый, но нравом был мягче, нежней, отзывчивей.
Летом Таня одевалась легко, ярко. Малого роста, в цветных ситцах, с крепкими руками и ногами, неутомимая работница и в поле, и дома, и на реке – она радовала мужа. Отец обучил ее с детства ловить осетров. Любила Таня ездить с мужем на быстрину рыбачить. Часто оставались они ночевать на острове, захватив с собой накомарник и холщовую палатку.
Однажды Таня воротилась домой необычайно притихшей. Наталья заметила, что с нею что-то случилось. Татьяна краснела, молчала, но, наконец, призналась, что затяжелела. Она и радовалась и плакала. Бабка Дарья теперь в ней души не чаяла. В воскресенье старуха, шепча какие-то наговоры, испекла пирог. Созвали на угощение соседок. Наталья пошла за Барабанихой.
«Уж бог с ней! – думала она. – Рядом жить да ссориться!»
– Приходи к нам на пирог, – сказала она Агафье.
Барабанихе самой надоело жить во вражде со всеми бабами. Она уж сердилась на Федора, учила его, что надо поосторожней, поаккуратней, а то глаза колют.
– Свои люди, – сказала Наталья, – поссоримся да подеремся.
– А подеремся да помиримся, – отвечала Агафья.
– Ну ты, язва, здравствуешь, – ласково молвила она Татьяне, явившись на пирог. – А мужики-то у вас где?
– А мужики мужичат! Прогнали их. А тебе мужиков? Вон дедушка наш идет!
За пирогом Татьяна помянула про каких-то выдр, которых какой-то охотник будто бы бил с гольдами, а потом не поделил, сам куда-то исчез после того, а на берегу нашли только его ногу.
– Чего сочиняет? – удивилась Наталья и подтолкнула локтем Татьяну: – Дергает тебя за язык!
– Я хоть про что, раз-два – и сляпаю!
Агафья жевала пирог и молчала.
– Татьяна-то! – изумлялся дед. – Какого зверя укротила!
С этого дня Агафья, казалось, подружилась с Натальей. Однако вскоре Барабаниха снова стала нашептывать ей на Татьяну. А встречая Таню, она ехидничала про стариков Кузнецовых.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Васька сидел на корме лодки и с замиранием сердца прислушивался к отдаленному грохоту воды. Вот когда станет он настоящим таежником – побывает на Горюне, где еще никто из уральских не бывал!
Лодка шла тихой протокой между островов. Шум воды на перекатах становился явственней. Вершины скал поднялись над тальниками. Течение стало быстрей… Вдруг леса и луга расступились, и перед Васькой открылась широкая сверкающая река, с пеной несшаяся по каменным уступам прямо навстречу лодке. Желтые, будто ржавые, скалы теснили ее.
В лицо пахнуло прохладой. Слышно, как во всю ширь реки со звоном и грохотом катится по дну галька.
Брызги вдруг обдали гребцов с ног до головы. Вода била через огромные камни и заливалась в лодку. Васька видел, как на горячих плахах днища солнце сразу сушило темные водяные пятна.
– Кауря-я! – орет Савоська.
Рабочие дружно поднимаются, лодки ощетинились шестами, как копьями. С веселыми криками гольды, в шляпах, некоторые с трубками в зубах, опускают шесты в пляшущие волны, наваливаются на них, и лодки рывками идут против могучего течения. Васька тоже налегает на шест. Солнце, скалы, крики лодочников, звон гальки, плеск – все нравится ему.
Прошли перекат. Лодки в густой тени лип и ясеней. Вода кажется темно-зеленой. В прозрачной глубине ее видны завалы замшелого, обросшего водорослями колодника. Тонкий корень от затопленного дерева торчит из быстрой, но такой гладкой и на вид тихой воды, что Ваське кажется, будто это корень несется против течения, оставляя журчащий стрельчатый след.
– Тайменя видал? – шутит Савоська. – Чего вниз смотрел?
Уткнув носы лодок в песчаный берег или держась руками за нависшие над водой тальники, гребцы часто отдыхают.
Иван Бердышов почернел от жары. Он работает шестом наравне с гольдами.
– Зверя видал, тайменя видал, – нараспев говорит Савоська, – греб хорошо, шестом толкал… Ладно тебе, Васька, тайга ходить могу!
«Ей-богу, хорошо на Горюне!» – радуясь похвале, думает Васька, хоть и жарко ему и тяжело.
Рубашка липнет к телу, губы потрескались, но вокруг на все посмотреть любопытно, все не так, как на Амуре. Там – желтая вода, тут – прозрачная.
Река подмывает берег. Лес клонится к воде, упали и шумят, шелестят на мелкой быстрине огромные ели. Течение ломает их ветви, колышет, дыбит, наносит к ним щепье и сор. На перекате вода с грохотом валит через лесину волной, тащит ее по камням, дерет и разносит вниз кору.
«Река Горюн! – с гордостью думает Васька. – Горюн! И дерно, что Горюн!..»
Жарища такая, будто пламя пышет. С подмытых берегов лес валится в воду, словно и он пить захотел. Душно. Но Васька знает, что теперь уж, раз поехал, надо терпеть, и он терпит.
– Ну как, охотник? Не сгорел еще? – шутит Бердышов. – Егор вас дома не балует, от этого везде легко.
Иван замечает, что парнишка крепкий и ко всему любопытен. Шустрые глаза его ничего не упустят. Есть ребята, им что ни покажи – все равно. А этот не таков.
Бердышову как-то особенно радостно, чувствует он себя совсем молодым, словно ему не тридцать с лишком, а двадцать.
Вечерами жара немного спадала. Над рекой воздух душистый – цветут липа, сирень.
Ломая голубую блестящую поверхность Горюна, навстречу скользили берестяные оморочки. Приехали орочены и тунгусы. Они жили вместе в одном стойбище далеко отсюда, на озере Эворон.
– Сородэ, сородэ! – кланялись они.
– Сородэ!
– У-у, русский!
– Батигофу-у-у-у! – в знак того, что Иван нравится ему, тонко и длинно протянул старик тунгус. – Русский купец!
– Чему ты удивляешься?
– На этой речке Синдан ходит, – ответил старик.
– Синдана дома нет, он за товаром пошел, – добавил маленький орочен.
Иван заговорил по-ороченски:
– Мой товар тоже здесь продают. Юкану знаешь? Вместе торгуем.
Васька смотрел на покупателей. Жара, а они в меховых лохмотьях, на пальцах серебро, браслеты на руках.
– Спирта би?
– А соболь би?
– Би, би! – весело восклицали орочены.
– Синдан не велит покупать у других купцов, но сейчас можно, его нет. Он не узнает! Правда? – спрашивали орочены, лукаво улыбаясь, вытаскивая из-за пазух берестяные трубки и вытряхивая из них соболей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208