Подошел Федор и с живостью подмигнул Кузнецову:
– Река пошла… Жди гостей. Торгованы теперь потянутся. Эх, Кондратьич, на торговой реке живем!
– На вольной земле стоим, Кузьмич, – отвечал Егор.
Васька насмотрелся на движущиеся льды, и, когда ушел с берега, все пеньки и коряги и вся релка поплыли у него перед глазами.
День и ночь мимо селения проплывали ледяные поля.
– Тут и ледоход не такой, как у нас, – говорила Наталья. – Быстро несет.
На другой день к вечеру река очистилась, набухла, и в сумерках последние белые льдины проносились по ней, как белые птицы по воздуху.
Подул теплый ветер. Ночью прошел дождь. С криками полетели караваны гусей.
Наутро Егор с отцом, братом и сыновьями в дыму костров, с ломами и мотыгами в руках чистили свою землю.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
За голыми тальниками блестит вода. Даль реки в голубой дымке. Последний ветер угнал облака и стих поутру.
Амур спокоен. Чистые воды его тянутся из-за островов широкими бледно-голубыми полосами и сливаются на фарватере.
Вид вокруг такой обновленный, словно переселенцы перешли на другое место.
Посмотрит Егор на реку, и добрые морщинки сбегутся у глаз.
Мир стал выше, просторнее, светлее. Далеко-далеко над голубыми и синими полями вод мечутся белоснежные чайки. Они падают на воду, то стонут, то плачут, то хрипло и злобно ворчат. В тишине слышно, как всплескивают, взбивая воду, их острые белые крылья.
Земля на релке в дыму.
«Началось!..» – в суровом торжестве думает Егор.
Наталья работает рядом, мотыжит землю, дерет корни.
А за рекой уже очистились от снега сопки, седой щетиной выступил на рыжих склонах березняк, почернели каменные гребни и перевалы, только чуть пониже, повторяя все их извилины, как вторые белые гребни, лежат в тени остатки снегов.
Федор Барабанов тащит огромную вагу. Агафья помогает ему.
У Ивановой избы грохнул взрыв, земля поднялась столбом, коряги, щепы, корни полетели над тальниками. Егор невольно обернулся. На виду у него дрогнул, как бы подпрыгнул, громадный пень, дал трещину, раскололся, дым и пламя ударили из него, как из пушки, и новый взрыв потряс воздух.
– Что делает! Ах, гуран, пороху-то не жалеет! – восклицает дедушка Кондрат.
Иван вылез из-за толстого дерева. За ним с мотыгой на плече брела Анга.
Под вечер Кузнецов и Бердышов поехали в лодке зажигать старую сухую траву на островах. Егор помнил, какие дудки пришлось косить в прошлом году.
– Жечь ветошь надо, чтобы она молодую траву не забивала, – говорил он детям, – будет там покос.
По дороге на острова Егор помянул Ивану про Кальдуку и его дочь.
– Что же, я для тебя, выходит, старался, когда ее отбил? Ты против китайских купцов людей подговариваешь, а сам, как бельговский торгаш, хочешь от нее доход иметь? – шутливо сказал он.
Иван засмеялся и замотал головой.
– Верно! Ты ловко подметил! Но все как раз наоборот! Я с ней ничего плохого не сделаю. Устрою, что Кальдука станет богатый.
Иван открыто и весело говорил об этом, и Егор готов был верить ему.
– Смотри, если обманешь, бить будем тебя, как бельговских торгашей, – сказал он полушутя.
Иван смеялся, но поглядывал на Егора настороженно и испытующе.
Ночью с реки открылся вид на огненное море. Егор и Бердышов зажгли все окрестные острова. Оттуда доносился по воде сухой треск пылающей травы.
* * *
Когда впервые на амурской земле взялся Егор за свою соху и пошел за ней по корчеванной, но еще дикой мокрой земельке, в которой во множестве видны волокна и мелкие коренья, сердце мужика больно и радостно защемило, словно после долгой разлуки встретил он родного человека.
По реке пробегали пароходы, шли самосплавом караваны барж, маймы с соломенными парусами. Маленький казенный «Амур» остановился у Ивановой избы. Пароход, приткнувшись, как лодка, носом к берегу, ждал, когда командир его отгуляет с Бердышовым, разгонит свою тоску и снова пустится в далекий путь на тысячи верст.
Иван собирался в Хабаровку за товаром.
Вот уже другой пароход – пассажирский – подошел к берегу. С него сошел мужчина огромного роста, тучный, с багровым лицом. Он был в форме, со шпагой.
– Эх! Вот этот разнесет!.. – восхищенно воскликнул Илюшка.
Иван надел казачью фуражку с околышем и вышел встречать начальство.
– Здр-равия желаю! – гаркнул он, вытягиваясь.
За исправником, поскрипывая новенькими ремнями, в новых мундирах, с оружием, в начищенных сапогах, шли по сходням становой, урядник и двое полицейских – черный и рыжий. Солдаты отдали буксир и подвели к берегу крытую лодку. Пароход ушел.
Становой и урядник указали, как надо строить избы, пахать землю, садить картошку. Исправник предупредил мужиков, что зимой надо начинать почтовую гоньбу.
– А кони где? – спрашивал Егор.
– Я дам полконя да ты полконя, – говорил Тимошка Силин. – Пахом с Терехой дадут по одной ноге – вот и соберем упряжку, получим за разгон. Я это дело знаю, ямщичил дома.
– Гроза пронеслась! – говорил Иван, когда власти уехали.
– А ты что, струсил?! – воскликнул Силин. – Сколько им выпоил? Или соболями откупился?
– Про это тебе еще рано рассуждать! – недовольно отвечал Иван. – Ты еще амурскую болотину потопчи лаптями!
Пашни переселенцев были запаханы. Над черными клиньями плыл, мерцая, теплый весенний пар.
– Ну, кто сетево подымет? Кто старший? У кого рука легкая? – обсуждали мужики.
– У тебя, дедушка Кондрат! Тебе общество доверяет первые семена кидать. Ты – самый старший.
Дед отнекивался:
– Недостоин! Какие еще мои годы… Не гожусь я.
– Дедушка, Христом-богом просим… Не обездоль, детей сиротами не оставь, кинь первое семя!
«Вот и я пригодился, – думал Кондрат. – Не зря старика вели дети на Амур».
Вечером дед Кондрат, стоя в корыте посреди избы, долго мылся, плескался, охал. Наконец облил из ведра свое могучее костлявое тело, вытерся, надел чистое белье, расчесал волосы и бороду. За ним помылся Егор, потом начали мыться бабы, ребята.
Наталья прибралась в землянке, вынесла последние помои. И когда перевернутое корыто сохло на дровах у печи, она поставила Петрована и Ваську на колени перед образами.
– Молитесь, ребята, просите бога, чтобы дал урожай на Амуре, – сказала она. – Бог детскую молитву услышит.
На заре среди лиственниц и болот, на черной от сырости, но по-российски родной и знакомой пахоте собрались мужики в чистых рубахах и новых лаптях. Дед встал на колени лицом на восток, красневший за рекой, за еловыми лесами, и помолился. Затем он поднялся, проворно и быстро зашагал по полю, широкими привычными движениями разбрасывая семена из лукошка.
– Батюшка, Никола-угодник, благослови семена в землю бросать! – приговаривал старик. – Борис и Глеб, уроди хлеб!..
* * *
Гольды приезжали в Уральское, звали мужиков на праздник примирения, но у Егора дел было много, и он не поехал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208