На длинной веревке между лиственницами сушилось теперь вдвое больше пеленок. Младенцы подавали голоса из разных концов избы.
На тополях набухли почки, цыплячьим пухом зажелтел на солнце верболоз. На Амуре начался перезвон падающих торосов. На релке пеньки от рубленных зимой деревьев оказались выше людского роста и стояли, как горелые столбы. Сквозь снежную проредь стали проступать комья черной земли. Вскоре пашни и огороды открылись во всю ширь.
В ночь с грохотом разбился и тронулся Амур. Вздулась и зашумела вода и, как на листовом стане, выкатывала на берег разноцветные льды. Как слыхал Егор, синий лед из Тунгуски, желтый – из китайских рек, зеленый – с Зеленого Клина, с Уссури.
Вешние воды заботили Егора. Бороздя додьгинскую релку, забурлили они по косогорам и распадкам, смывая чернь, роя глину, и мутными широкими падунами, с плеском и шумом низвергались в разлившийся после ледохода Амур. В прошлом году тревожили ветры, а нынче – еще страшней – вода пошла по полю.
На мокром склоне релки Егор, дед Кондрат и Федька копали канаву, отводили воду, чтобы с гребня релки шла она мимо пашни, не смывая верхнего черного слоя земли.
Егор хотя и задумал пахать в тайге на Додьге, но и в мыслях не держал оставлять свою старую росчисть.
– Жизнь тут требует подспорья, – утверждал Тимоха. – Чуть тебе «штаны» не перемыло, – толковал он.
– Ну, старая-то росчисть высоко, – отвечал Егор.
– «Штаны»-то в вершине, да снег быстро таял, все же источил земельку, – заметил дедушка Кондрат. – Сильные нынче снега были.
Вешние воды тронули самый дорогой для крестьян верхний черный слой. Ветры быстро сушили землю. Река затопила отмели, плескалась и билась в обрывы. Бурые пряди водорослей цеплялись за корни тальников.
Багровая ольха с сединой крапинок на коре распустила красноватые почки. Жар, прель томили людей. Верба пустила зелень, на болоте появились белые цветы.
Воздух пряный, густой от таежного настоя; в нем чувствуется свежая зелень, запах задышавшей коры, соков, цветов, озер, тины, протаявшего гнилья и рыбы, затухшей грудами в застойной воде.
Зеленые кедры пятнами выступали из желто-красной тайги. Сила бродила в деревьях, соки побежали по всему бесчисленному множеству стволов. Большая тайга стояла еще почти без зелени, но была уже не в один серый цвет, как зимой.
«Так вот и народ… – думал Егор. – Живет народ, сер и слаб, и вдруг забродили соки, пошли пятна. Чуть заметно оживились люди. А солнце ударит в чащу – и в каждой былине поднимается сила, зелень, цвет; все переменится. Люди оглянутся – и сами себя не узнают: „Мы ли это?.. Кругом все зелено, все в цветах!“»
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Амур все бьет и ломает. Тальниковый лес с подмытого треснувшего берега плетнем повалился в реку.
Улугу подъехал к обрыву в оморочке.
– Берега нету, пристать некуда? – крикнул он Силину.
– Чего сердишься? – отозвался Тимошка.
Гольд не ответил ему, с досадой вытащил оморочку в кустарник, швырнул ее и, захватив вещи, проворно полез на обрыв. Забравшись наверх, он оглядел реку, лес, озеро, с досадой что-то пробормотал и побрел к огороду Кузнецовых. Там сел на сломе и закурил трубку, глядя, как работают хозяева.
– Ну, как живешь, Улугу? – подсел Федюшка. – Дай закурить…
– Худо! – отдавая берестяную коробку с табаком, ответил гольд с таким выражением, как будто это само собой разумелось.
– Чем же худо? – подошел Егор.
Гольд покосился на него и смолчал.
– Что молчишь?
Улугу поглядывал по сторонам. Вид у него был такой, как будто русские к нему приехали и пристают, а он не желает разговаривать.
Видя, что Улугу не в духе, Кузнецовы снова принялись за дело.
– Ребята, не досаждайте ему, пусть одумается человек, – сказал отец.
Улугу долго сидел и курил.
* * *
– Ну, худо, что ли? – восклицал Улугу, сидя вечером в избе Кузнецовых. За столом у него отлегло, и он стал разговорчивей. – Лед прошел, а гусь дорога нету?
– Как это гусям дороги нету?
– Конечно, гусь надо другую дорогу искать. Старая дорога пропали. Вот с колокольни гуся стреляли. Теперь другой дорогой летает.
Кузнецов недоумевающе смотрел на гостя.
– Ты заговариваешься, – заметил Тимоха.
Улугу метнул злобный взор на Силина.
– Гусь раньше близко садился, а теперь далеко. Раньше как раз на протоке садился. Чистенький такой коса, гусей много сидели, – оживляясь, с умилением сказал Улугу. – Ружьем палить прямо из дома можно… далеко не ходить.
– А теперь?
– Что теперь! – махнул рукой гольд. – Теперь косу затопило, вода верхом ходит, оморочкой ехать надо далеко, однако, кругом острова.
– Парень, кругом острова ехать – руки отмахаешь, пол версты будет. Конечно, из дома лучше бы тебе стрелять…
– Кто же виноват, что косу затопило?
– Кто виноват! – зло воскликнул гольд. – Русский виноват!
– Как так? Ведь это в прошлом году гусей стреляли. Разве гусь помнит?
– А разве нет? Что его дурак, что ли? Косу еще не затопило, гусь на старое место летал, а поп как раз на колоколе каждый день играл, пугал, наш гусь обратно пошел. Конесно, если не русский, так кто виноват. Моя, что ли?.. Конесно! – оживляясь, продолжал Улугу. – Рыбка тоже пугали. Дерево стучит…
– А рыба слышит, что ли?
– А че, его глухой? – с обидой воскликнул Улугу. – Когда лес рубили, его слышит…
– Парень, ты здорово по-русски говорить стал, так и режешь.
– Конесно! Худо, что ли! – с гордостью ответил Улугу.
– Ну, это все ничего! – сказал Егор. – Как оспа-то?
– Оспа, его ходит… Уже недалеко. У нас в деревне одна старая фанза была, где Покпа, Айдамбо жили, знаешь? Айдамбо новый дом строил, и Покпа туда пошел. А старый фанза бросали. Туда чужой бедный люди приехал и поселился. Там оспа теперь. Еще у нас много людей теперь голова болеют, – пожаловался Улугу. – Они понимать не могут ничего.
– Верно, много гольдов за эти годы тряхнулись умом, – согласился Тимоха.
– На нашем озере теперь худо жить. Сибко сум…
– Какой сум?
– Ну, его сумит, гремит, народ чужой ездит. Как праздник, так идут, кричат, рыбка пугают…
– Парень, это в голове у тебя покоя нету, вот ты и придираешься, – обнял гольда Тимоха. – Ты лучше оспы бойся. Эту фанзу сжечь надо и людей к себе не допускать.
– Че тебе! – со злом скинул с плеча его руку Улугу. – Наса саман тихонько играет, – продолжал он про то, что тревожило его, – гуся, рыбу не пугает. А тот играет – сибко сум…
– Как это поп играет?
– Колокол его, у-у, как играет… Сибко колокол стучит, Саман бубен играет, а поп – колокол. Все равно бубен. Только бубен веревка нету. Все равно богу молится.
– Поганый ты нехристь! – рассердился дед и отошел.
Улугу нахмурился.
– А как огород-то?
– Гохча копает, – ответил Улугу. Но его тревожили общие вопросы, а не огород. – Теперь каждый дом свой саман есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
На тополях набухли почки, цыплячьим пухом зажелтел на солнце верболоз. На Амуре начался перезвон падающих торосов. На релке пеньки от рубленных зимой деревьев оказались выше людского роста и стояли, как горелые столбы. Сквозь снежную проредь стали проступать комья черной земли. Вскоре пашни и огороды открылись во всю ширь.
В ночь с грохотом разбился и тронулся Амур. Вздулась и зашумела вода и, как на листовом стане, выкатывала на берег разноцветные льды. Как слыхал Егор, синий лед из Тунгуски, желтый – из китайских рек, зеленый – с Зеленого Клина, с Уссури.
Вешние воды заботили Егора. Бороздя додьгинскую релку, забурлили они по косогорам и распадкам, смывая чернь, роя глину, и мутными широкими падунами, с плеском и шумом низвергались в разлившийся после ледохода Амур. В прошлом году тревожили ветры, а нынче – еще страшней – вода пошла по полю.
На мокром склоне релки Егор, дед Кондрат и Федька копали канаву, отводили воду, чтобы с гребня релки шла она мимо пашни, не смывая верхнего черного слоя земли.
Егор хотя и задумал пахать в тайге на Додьге, но и в мыслях не держал оставлять свою старую росчисть.
– Жизнь тут требует подспорья, – утверждал Тимоха. – Чуть тебе «штаны» не перемыло, – толковал он.
– Ну, старая-то росчисть высоко, – отвечал Егор.
– «Штаны»-то в вершине, да снег быстро таял, все же источил земельку, – заметил дедушка Кондрат. – Сильные нынче снега были.
Вешние воды тронули самый дорогой для крестьян верхний черный слой. Ветры быстро сушили землю. Река затопила отмели, плескалась и билась в обрывы. Бурые пряди водорослей цеплялись за корни тальников.
Багровая ольха с сединой крапинок на коре распустила красноватые почки. Жар, прель томили людей. Верба пустила зелень, на болоте появились белые цветы.
Воздух пряный, густой от таежного настоя; в нем чувствуется свежая зелень, запах задышавшей коры, соков, цветов, озер, тины, протаявшего гнилья и рыбы, затухшей грудами в застойной воде.
Зеленые кедры пятнами выступали из желто-красной тайги. Сила бродила в деревьях, соки побежали по всему бесчисленному множеству стволов. Большая тайга стояла еще почти без зелени, но была уже не в один серый цвет, как зимой.
«Так вот и народ… – думал Егор. – Живет народ, сер и слаб, и вдруг забродили соки, пошли пятна. Чуть заметно оживились люди. А солнце ударит в чащу – и в каждой былине поднимается сила, зелень, цвет; все переменится. Люди оглянутся – и сами себя не узнают: „Мы ли это?.. Кругом все зелено, все в цветах!“»
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Амур все бьет и ломает. Тальниковый лес с подмытого треснувшего берега плетнем повалился в реку.
Улугу подъехал к обрыву в оморочке.
– Берега нету, пристать некуда? – крикнул он Силину.
– Чего сердишься? – отозвался Тимошка.
Гольд не ответил ему, с досадой вытащил оморочку в кустарник, швырнул ее и, захватив вещи, проворно полез на обрыв. Забравшись наверх, он оглядел реку, лес, озеро, с досадой что-то пробормотал и побрел к огороду Кузнецовых. Там сел на сломе и закурил трубку, глядя, как работают хозяева.
– Ну, как живешь, Улугу? – подсел Федюшка. – Дай закурить…
– Худо! – отдавая берестяную коробку с табаком, ответил гольд с таким выражением, как будто это само собой разумелось.
– Чем же худо? – подошел Егор.
Гольд покосился на него и смолчал.
– Что молчишь?
Улугу поглядывал по сторонам. Вид у него был такой, как будто русские к нему приехали и пристают, а он не желает разговаривать.
Видя, что Улугу не в духе, Кузнецовы снова принялись за дело.
– Ребята, не досаждайте ему, пусть одумается человек, – сказал отец.
Улугу долго сидел и курил.
* * *
– Ну, худо, что ли? – восклицал Улугу, сидя вечером в избе Кузнецовых. За столом у него отлегло, и он стал разговорчивей. – Лед прошел, а гусь дорога нету?
– Как это гусям дороги нету?
– Конечно, гусь надо другую дорогу искать. Старая дорога пропали. Вот с колокольни гуся стреляли. Теперь другой дорогой летает.
Кузнецов недоумевающе смотрел на гостя.
– Ты заговариваешься, – заметил Тимоха.
Улугу метнул злобный взор на Силина.
– Гусь раньше близко садился, а теперь далеко. Раньше как раз на протоке садился. Чистенький такой коса, гусей много сидели, – оживляясь, с умилением сказал Улугу. – Ружьем палить прямо из дома можно… далеко не ходить.
– А теперь?
– Что теперь! – махнул рукой гольд. – Теперь косу затопило, вода верхом ходит, оморочкой ехать надо далеко, однако, кругом острова.
– Парень, кругом острова ехать – руки отмахаешь, пол версты будет. Конечно, из дома лучше бы тебе стрелять…
– Кто же виноват, что косу затопило?
– Кто виноват! – зло воскликнул гольд. – Русский виноват!
– Как так? Ведь это в прошлом году гусей стреляли. Разве гусь помнит?
– А разве нет? Что его дурак, что ли? Косу еще не затопило, гусь на старое место летал, а поп как раз на колоколе каждый день играл, пугал, наш гусь обратно пошел. Конесно, если не русский, так кто виноват. Моя, что ли?.. Конесно! – оживляясь, продолжал Улугу. – Рыбка тоже пугали. Дерево стучит…
– А рыба слышит, что ли?
– А че, его глухой? – с обидой воскликнул Улугу. – Когда лес рубили, его слышит…
– Парень, ты здорово по-русски говорить стал, так и режешь.
– Конесно! Худо, что ли! – с гордостью ответил Улугу.
– Ну, это все ничего! – сказал Егор. – Как оспа-то?
– Оспа, его ходит… Уже недалеко. У нас в деревне одна старая фанза была, где Покпа, Айдамбо жили, знаешь? Айдамбо новый дом строил, и Покпа туда пошел. А старый фанза бросали. Туда чужой бедный люди приехал и поселился. Там оспа теперь. Еще у нас много людей теперь голова болеют, – пожаловался Улугу. – Они понимать не могут ничего.
– Верно, много гольдов за эти годы тряхнулись умом, – согласился Тимоха.
– На нашем озере теперь худо жить. Сибко сум…
– Какой сум?
– Ну, его сумит, гремит, народ чужой ездит. Как праздник, так идут, кричат, рыбка пугают…
– Парень, это в голове у тебя покоя нету, вот ты и придираешься, – обнял гольда Тимоха. – Ты лучше оспы бойся. Эту фанзу сжечь надо и людей к себе не допускать.
– Че тебе! – со злом скинул с плеча его руку Улугу. – Наса саман тихонько играет, – продолжал он про то, что тревожило его, – гуся, рыбу не пугает. А тот играет – сибко сум…
– Как это поп играет?
– Колокол его, у-у, как играет… Сибко колокол стучит, Саман бубен играет, а поп – колокол. Все равно бубен. Только бубен веревка нету. Все равно богу молится.
– Поганый ты нехристь! – рассердился дед и отошел.
Улугу нахмурился.
– А как огород-то?
– Гохча копает, – ответил Улугу. Но его тревожили общие вопросы, а не огород. – Теперь каждый дом свой саман есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208