У нее волнистые густые волосы, пушистые брови, длинные изогнутые ресницы, черные блестящие глаза. Она в платье крестьянского покроя, из ситца в крапинку. И не узнаешь ее, не похожа стала на щуплую, слабую девочку, которую отбил когда-то Егор у торговцев.
Бердышов, краснолицый, бритый, в потертой куртке из пегого олененка и в унтах, стоя на коленях, подкидывал сучья во все сильней красневшую от жара железную печь.
Иван богател быстро, но жил все в том же старом, дырявом зимовье. Он понемногу забирал в свои руки всю округу.
Егор и Тимоха застали его в разгар торга. Илья принес пушнину. С недовольством покосившись на вошедших, что не дают поговорить спокойно, лезут не вовремя, – парень не любил хвастаться добычей, – он, как завзятый гольдский охотник, вытряхнул из рукава еще одну шкурку.
Бердышов, поднявшись, взял соболя у Илюшки.
– Соболь рыжий, плохой, трех рублей не дам, – грубо сказал он.
Дельдика вырвала шкурку и, сжимая ее в кулачке, что-то яростно заговорила по-гольдски. Иван беззвучно засмеялся и замотал головой.
Когда-то Дельдика сама учила Илью охотиться и с тех пор всегда хвалит его добычу. Теперь тетка не позволяет бегать с парнем в тайгу, да ей и самой не хочется. Но стоит она за Илью по-прежнему горой.
– Зачем его обманываешь? – с сердцем вскричала Дельдика.
– Вот, паря, дочку я себе нашел! – воскликнул Бердышов. – Беда! Велит дать тебе пять рублей! Что поделаешь! – вздохнул он. – Всем ее женихам угождать – разоренье! Ну, какого товару отпустить?
– В тебе, Бердышов, силы, как в хорошем коренном, а барахольным делом занялся, – говорил Тимошка. – Крупу развешиваешь, а землю пахать ленишься.
– Я уж сам себя стыдил… Ревел, слезы лил, замок, стал как лягуша! Однако, скоро это дело брошу. Право, паря! – серьезно добавил он.
Мужики взяли покупки и ушли.
– Не ту высватали, – усмехаясь вслед им, сказал Иван.
Анга, сидя в углу, плела тетиву для большого лука. Она нагнулась и прихватила жилу зубами, пробуя, тугая ли, и слушала мужа, косясь острыми черными глазами.
– Им бы Шишкину Дуньку. А деду Татьяна понравилась. Старый сват, понимает!
Дуня – одна из самых красивых девушек в округе. Иван хорошо помнит ее еще с тех пор, когда плясала она с ним на празднике у Родиона. Уж тогда подумал он, что девка эта выровняется и превзойдет всех. Еще девчонкой нравилась она Ивану, не раз привозил гостинцы и ей и ее подружкам.
– Вот бы ее к нам в село! А то выхватят другие и увезут куда-нибудь. Верно, жена, красивых-то бабенок надо бы сюда? А Кузнецовы промахнулись.
Иван посмеивался хитро.
Анга, покачав головой, тоже усмехнулась, как бы соглашаясь с мужем, но взор ее, кинутый исподлобья, был боязлив и насторожен.
«А что же ты им вовремя не посоветовал?» – хотела спросить она, но смолчала.
Часто душа ее сжималась от шуток Ивана. Он был умен, силен, хитер, но она знала, что за каждой его шуткой таится дело не шуточное и что он часто говорит совсем не то, что думает. Анга замечала, что Иван, становясь богаче, словно отдалялся от нее душой. Какие-то свои думы владели им. Чем богаче жили Бердышовы, тем скучнее становилось Анге. Любимая охотничья жизнь отходила. Нового было так много, что она ему не удивлялась, как бывало прежде. Анга по привычке все заботилась о муже, как умела, старалась сделать ему новый лук или хорошее копье, шила охотничью одежду, хотя все это ему было почти не нужно.
– А на Амуре что творится! – притворяя дрожащую дверь, сказал Иван. – В такую погоду невесту верно, что на собаках вытаскивать придется!
* * *
Таня, впервые увидавши Федьку Кузнецова, просмеяла его.
– Долговязый какой!..
Дед с Федькой уехали, и мать сказала Тане, что Кузнецовы будут ее сватать. Таня сама догадывалась, что не зря жили они в Тамбовке. Все же известие это пришлось как снег на голову. Плясунья и баловница, она вмиг погасла, поникла как пришибленная.
Девушки собирались в дом Шишкиных, пели песни, бередили сердце.
– Как же это ты, как же! Ах, подруженька! – причитали они, жалея Танюшу.
– В чужой дом, в чужую деревню!
– Покидаешь нас!
– Ах, жалость!
– Что меня жалеть? – как-то раз отозвалась Таня. Оглядев подружек, она приободрилась. Озорные огоньки промелькнули в глазах. – Я выхожу, а вы остаетесь, – с насмешкой сказала она, избоченясь.
Девки только ахнули и руками развели. Но опять пели жалостливые песни.
Таня горько разревелась в коленях у матери. Петровна поплакала вместе с дочерью, а потом, утирая слезы и себе и Тане, сказала:
– Не плачь, не плачь! Чай, замуж! Чего же хорошего в девках-то сидеть? Настанет пора – сама хозяйкой будешь! Радоваться надо!
Таня приподнялась на локтях, повела кулачками по мокрому лицу и стихла. И уж больше слез ее мать не видала.
Петровна даже обижалась: «Что уж это за девки нынче пошли! Мало ревела, пожалеть не дает себя как следует».
«Конечно, за кого-то надо выходить», – думала Таня. Она еще прежде хвасталась, что за своего не пойдет. «За дальнего выйду!» – говорила, бывало, она. А вот пришло время выходить за дальнего, она и не рада, что так хвалилась… Лучше бы за ближнего. Все бы дом рядом.
С нетерпением ожидала она второго приезда жениха. И вот Федька сидит рядом, угощает невесту семечками.
– Кедровые-то у нас тоже есть, кругом на сопках, – говорит он.
– Кедровыми-то зубы набьешь, – отзывается невеста.
– А мы подсолнух возвели.
– Вся деревня, сказывают, у вас в один хлыст, всего четыре избенки, – говорит Таня. – Наши ямщики найти не могли.
Девки прыскают со смеху. Федя краснеет густо и не знает, что тут можно ответить.
– У нас охотники хорошие! – бормочет он. – Илюшка Бормотов кабана палкой убил.
– Ружей-то нет, что ли? – спрашивает Таня безразлично и пренебрежительно.
«Эх, вот я попал! Ни одно слово не идет…» – в смятении думает Федя.
– Тоже вот Иван Бердышов…
– Какой Илюшка-то? – спрашивает красавица Дуняша, задушевная Танина подружка, бой-девка.
– Дядю Ваню знаем! Как заедет, пряников ребятам дает. У него уж, верно, ружье-то есть! – говорит Таня.
Она обнимает Дуняшу, и глаза ее смотрят теперь ласково-ласково, но, кажется, это поддельная ласковость, а на самом деле насмешка, лукавство.
Федя отводит взор поспешно.
– Дуняша моя ноги с ним стоптала, плясавши…
– А Илюшка-то какой? – бойко повторяет вопрос стройная, хорошенькая Дуняша. – Смуглявенький?
Федя не знает, что ответить.
– Черный?
– А кедровые мы огнем выжигаем, как гольды идут траву нокту собирать на болото, – говорит Федя деловито и серьезно. – Траву-то нокту знаете?
– Как же! – отпуская подружкино плечо, с насмешкой отвечает Таня. Она хотела отпалить, что пермяки, видно, с гольдами клад нашли на болоте. – Такое-то богатство! Ноги в траву закручивать!
– Такая, как осока, растет на опушке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
Бердышов, краснолицый, бритый, в потертой куртке из пегого олененка и в унтах, стоя на коленях, подкидывал сучья во все сильней красневшую от жара железную печь.
Иван богател быстро, но жил все в том же старом, дырявом зимовье. Он понемногу забирал в свои руки всю округу.
Егор и Тимоха застали его в разгар торга. Илья принес пушнину. С недовольством покосившись на вошедших, что не дают поговорить спокойно, лезут не вовремя, – парень не любил хвастаться добычей, – он, как завзятый гольдский охотник, вытряхнул из рукава еще одну шкурку.
Бердышов, поднявшись, взял соболя у Илюшки.
– Соболь рыжий, плохой, трех рублей не дам, – грубо сказал он.
Дельдика вырвала шкурку и, сжимая ее в кулачке, что-то яростно заговорила по-гольдски. Иван беззвучно засмеялся и замотал головой.
Когда-то Дельдика сама учила Илью охотиться и с тех пор всегда хвалит его добычу. Теперь тетка не позволяет бегать с парнем в тайгу, да ей и самой не хочется. Но стоит она за Илью по-прежнему горой.
– Зачем его обманываешь? – с сердцем вскричала Дельдика.
– Вот, паря, дочку я себе нашел! – воскликнул Бердышов. – Беда! Велит дать тебе пять рублей! Что поделаешь! – вздохнул он. – Всем ее женихам угождать – разоренье! Ну, какого товару отпустить?
– В тебе, Бердышов, силы, как в хорошем коренном, а барахольным делом занялся, – говорил Тимошка. – Крупу развешиваешь, а землю пахать ленишься.
– Я уж сам себя стыдил… Ревел, слезы лил, замок, стал как лягуша! Однако, скоро это дело брошу. Право, паря! – серьезно добавил он.
Мужики взяли покупки и ушли.
– Не ту высватали, – усмехаясь вслед им, сказал Иван.
Анга, сидя в углу, плела тетиву для большого лука. Она нагнулась и прихватила жилу зубами, пробуя, тугая ли, и слушала мужа, косясь острыми черными глазами.
– Им бы Шишкину Дуньку. А деду Татьяна понравилась. Старый сват, понимает!
Дуня – одна из самых красивых девушек в округе. Иван хорошо помнит ее еще с тех пор, когда плясала она с ним на празднике у Родиона. Уж тогда подумал он, что девка эта выровняется и превзойдет всех. Еще девчонкой нравилась она Ивану, не раз привозил гостинцы и ей и ее подружкам.
– Вот бы ее к нам в село! А то выхватят другие и увезут куда-нибудь. Верно, жена, красивых-то бабенок надо бы сюда? А Кузнецовы промахнулись.
Иван посмеивался хитро.
Анга, покачав головой, тоже усмехнулась, как бы соглашаясь с мужем, но взор ее, кинутый исподлобья, был боязлив и насторожен.
«А что же ты им вовремя не посоветовал?» – хотела спросить она, но смолчала.
Часто душа ее сжималась от шуток Ивана. Он был умен, силен, хитер, но она знала, что за каждой его шуткой таится дело не шуточное и что он часто говорит совсем не то, что думает. Анга замечала, что Иван, становясь богаче, словно отдалялся от нее душой. Какие-то свои думы владели им. Чем богаче жили Бердышовы, тем скучнее становилось Анге. Любимая охотничья жизнь отходила. Нового было так много, что она ему не удивлялась, как бывало прежде. Анга по привычке все заботилась о муже, как умела, старалась сделать ему новый лук или хорошее копье, шила охотничью одежду, хотя все это ему было почти не нужно.
– А на Амуре что творится! – притворяя дрожащую дверь, сказал Иван. – В такую погоду невесту верно, что на собаках вытаскивать придется!
* * *
Таня, впервые увидавши Федьку Кузнецова, просмеяла его.
– Долговязый какой!..
Дед с Федькой уехали, и мать сказала Тане, что Кузнецовы будут ее сватать. Таня сама догадывалась, что не зря жили они в Тамбовке. Все же известие это пришлось как снег на голову. Плясунья и баловница, она вмиг погасла, поникла как пришибленная.
Девушки собирались в дом Шишкиных, пели песни, бередили сердце.
– Как же это ты, как же! Ах, подруженька! – причитали они, жалея Танюшу.
– В чужой дом, в чужую деревню!
– Покидаешь нас!
– Ах, жалость!
– Что меня жалеть? – как-то раз отозвалась Таня. Оглядев подружек, она приободрилась. Озорные огоньки промелькнули в глазах. – Я выхожу, а вы остаетесь, – с насмешкой сказала она, избоченясь.
Девки только ахнули и руками развели. Но опять пели жалостливые песни.
Таня горько разревелась в коленях у матери. Петровна поплакала вместе с дочерью, а потом, утирая слезы и себе и Тане, сказала:
– Не плачь, не плачь! Чай, замуж! Чего же хорошего в девках-то сидеть? Настанет пора – сама хозяйкой будешь! Радоваться надо!
Таня приподнялась на локтях, повела кулачками по мокрому лицу и стихла. И уж больше слез ее мать не видала.
Петровна даже обижалась: «Что уж это за девки нынче пошли! Мало ревела, пожалеть не дает себя как следует».
«Конечно, за кого-то надо выходить», – думала Таня. Она еще прежде хвасталась, что за своего не пойдет. «За дальнего выйду!» – говорила, бывало, она. А вот пришло время выходить за дальнего, она и не рада, что так хвалилась… Лучше бы за ближнего. Все бы дом рядом.
С нетерпением ожидала она второго приезда жениха. И вот Федька сидит рядом, угощает невесту семечками.
– Кедровые-то у нас тоже есть, кругом на сопках, – говорит он.
– Кедровыми-то зубы набьешь, – отзывается невеста.
– А мы подсолнух возвели.
– Вся деревня, сказывают, у вас в один хлыст, всего четыре избенки, – говорит Таня. – Наши ямщики найти не могли.
Девки прыскают со смеху. Федя краснеет густо и не знает, что тут можно ответить.
– У нас охотники хорошие! – бормочет он. – Илюшка Бормотов кабана палкой убил.
– Ружей-то нет, что ли? – спрашивает Таня безразлично и пренебрежительно.
«Эх, вот я попал! Ни одно слово не идет…» – в смятении думает Федя.
– Тоже вот Иван Бердышов…
– Какой Илюшка-то? – спрашивает красавица Дуняша, задушевная Танина подружка, бой-девка.
– Дядю Ваню знаем! Как заедет, пряников ребятам дает. У него уж, верно, ружье-то есть! – говорит Таня.
Она обнимает Дуняшу, и глаза ее смотрят теперь ласково-ласково, но, кажется, это поддельная ласковость, а на самом деле насмешка, лукавство.
Федя отводит взор поспешно.
– Дуняша моя ноги с ним стоптала, плясавши…
– А Илюшка-то какой? – бойко повторяет вопрос стройная, хорошенькая Дуняша. – Смуглявенький?
Федя не знает, что ответить.
– Черный?
– А кедровые мы огнем выжигаем, как гольды идут траву нокту собирать на болото, – говорит Федя деловито и серьезно. – Траву-то нокту знаете?
– Как же! – отпуская подружкино плечо, с насмешкой отвечает Таня. Она хотела отпалить, что пермяки, видно, с гольдами клад нашли на болоте. – Такое-то богатство! Ноги в траву закручивать!
– Такая, как осока, растет на опушке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208