Я уже ни на что не рассчитывал, думал только об одном: как быть, чтобы меня не накрыли в лесопилке? На наше счастье с востока, по нижней дороге, шла колонна грузовиков под охраной трех бронетранспортеров, с мотопехотой при пулеметах и двадцатимиллиметровке. Они разнесли в пух и прах всю деревню. И, можно сказать, в последнюю минуту вызволили нас из лесопилки. А первый взвод торчал в своих окопах и ухом не вел, потому что приказа, видишь, у них не было. Слыхал такое, а? На рассвете они, правда, попытались пробиться к деревне, но на открытой местности атака, натурально, захлебнулась. Как только мотопехота подошла, партиизаны сразу в лес. Их и было-то всего человек тридцать, но все снайперы. А теперь послушай, что с Зеппом было. Его ранило в плечо, и он заполз в сожженный двор, забился там в подпол. А над ним, в обгоревшем доме, партизаны установили пулемет и поливали лесопилку. И всю ночь стаскивали в подпол расстрелянных, тех, что у трактира лежали. Зепп спрятался за какую-то рухлядь, чуть не помер со страху. Тебя мы подобрали на нижней дороге. Один из грузовиков повез раненых, четверо в пути скончались. А остатки роты мотопехота прихватила на бронетранспортерах. — Он заложил руки за голову.
Хольт опять лежал с закрытыми глазами. Значит, и Зепп прошел через это. И я тоже прошел. К чему?
К вечеру Мейер в самом деле начал симулировать. Вольцов наставлял его. Дежурила сестра Регина — неизвестно, когда она вообще отдыхала. Она стояла у кровати Мейера.
— А теперь вытяните-ка все-таки ногу!
— Нет! Тогда будет еще больней! — стонал Мейер.
— Так, так, — сказала она. — Что ж, я сейчас позову врача!
— Ну как? — осведомился Мейер.
— Олух царя небесного! — накинулся на него Вольцов. — Что же ты говоришь: будет больней! Надо говорить: больно! А когда он тебя станет щупать, нужно кричать: ой!
Младший ординатор, еще совсем молодой человек в темных роговых очках с толстыми стеклами, нагнулся над кроватью Мейера и откинул одеяло. Он стоял спиной к Вольцову. Рядом с ним наклонилась сестра Регина.
— Так больно?
— Везде больно! — охал Мейер.
Он повернулся лицом к Вольцову. Вольцов стоял на коленках в постели и подавал ему знаки. Но Мейер ничего не понимал. Вид у него был жалкий и совсем больной, — он, должно быть, очень боялся, что его разоблачат как симулянта.
— А тут болит?
— Стонать! — не вытерпев, скомандовал Вольцов. Мейер застонал. Врач обернулся:
— Что это с вами?
— Опять взялся стонать! — поспешил поправиться Вольцов — Стонет и стонет — всю душу вымотал.
— Уж очень у вас слабые нервы! — недовольно буркнул врач и продолжал обследовать больного.
— Так больно?
— Нет… Ай! — закричал Мейер. — Повернитесь к стенке! Мейер повернулся на левый бок и застонал.
— Что такое?
— Больно… потому что с этой стороны всегда больше… — запинаясь, пробормотал Мейер.
— Классический случай, — сказал врач сестре Регине — Все симптомы налицо, странным образом нет защитной реакции, но случается, что она отсутствует. Обойдемся без ректального исследования. Я уже сказал: классический случай.
— И вот насчет рвоты еще! — робко вставил Мейер. — До того мне сейчас плохо было, и весь живот болит, не только справа!
— В виде исключения дайте дилаудид, — сказал врач. — С утра подготовить и — в операционную, шеф никогда не оперирует в подострой стадии, но я его еще увижу сегодня и предупрежу. А сейчас мне нужен лейкоцитоз. Они успеют?
Едва дверь за ним закрылась, как Вольцов крикнул:
— Масло! Скорей жри масло!
Мейер дрожащими руками вытащил из ночного столика желтую пластмассовую коробку, погрузил в нее два пальца и стал лихорадочно запихивать масло в рот. Потом бросил коробку в ящик и глотнул. Глаза полезли у него на лоб. Он глотал и давился.
— Только чтобы не вырвало! — крикнул Вольцов. — Хоть кулаком, а протолкни!
Мейер зажал рот рукой. Его тошнило.
Сестра Регина вошла в палату и тут же вышла, а когда вернулась с тазиком, Мейер уже одолел масло и лежал весь взмокший и обессиленный, но счастливый.
— Полегче стало? — спросила она участливо. — Погодите, я сейчас приготовлю все для укола.
— Что я тебе говорил? — торжествовал Вольцов. — Августа Мейера оперируют! Потом дать ране хорошенько загноиться. Надо втереть туда гной из фурункула, очень кстати он у тебя выскочил! Но главное — сейчас надо непременно переждать минут двадцать. Лучше всего я уведу тебя пока в уборную. Пошли быстро!
Он соскочил с кровати.
— Дружище, ввек не забуду! — расчувствовался Мейер. — Кончится война — приезжай ко мне. Хольт, ты тоже. У меня свой двор, землица! Самого жирного гуся для вас зарежу. Хорошие у нас места — это как раз на полпути между Эрфуртом и Веймаром… — И оба в ночных сорочках исчезли за дверью.
Сестра Регина уставилась в недоумении на пустые кровати.
— Вот так так! — Она положила шприц на столик с инструментами возле окна и, подойдя к кровати Хольта, встала у него в ногах. Вечерело.
— Ну, а как мы себя чувствуем? — спросила она.
— Спасибо. Боли не возобновлялись. Таблетка так хорошо меня успокоила.
— Да-а-а? — протянула она. — Насчет успокоительного действия я ничего не слышала, не то больше не получите. Это был эукодал!
В белом халатике и шапочке на белокурых волосах, озаренная последними отсветами угасающего дня, она казалась Хильту каким-то сказочным видением, призрачным и нереальным. Он молча глядел на нее и думал: если есть на земле справедливость, когда-нибудь и за ее спиной кто-нибудь будет стоять и целиться: между лопаток, чуть левее.
— Сестра Регина… — сказал он наконец. — Вы ведь… хорошая…
Она улыбнулась.
— Что это вы?
Он сказал:
— Все мы за это ответим. И вы тоже.
Она чуть наклонила голову и присела к нему на кровать.
— Что? Что вы говорите?
Он смотрел куда-то мимо нее. Контуры окна расплывались в сумерках.
— Девушка… как вы, — проговорил он, — такая же молоденькая, словачка, и тоже белокурая… защищалась и убила одного из наших… он пытался ее изнасиловать. Ее должны были расстрелять. И если б мне приказали… я бы ее расстрелял.
— Но… ведь вы ее не расстреляли, — тихо произнесла она. — Значит, вы можете спать спокойно.
— Я ее даже отпустил, — еле слышно прошептал Хольт. — Но это ничего не меняет. Я был уверен, что это не откроется, иначе у меня не хватило бы духу… Что же это такое?
Она долго сидела молча. Потом сказала:
— Попробуйте… молиться!
Хольт ничего не ответил. Только покачал головой. Судьба, провидение, бог… Что-то в нем восставало: не хочу никакого бога! Люди в этом повинны — может быть, потому, что несовершенны, или еще почему. Бог не может быть повинен, иначе все проклянешь!
Внезапно решившись, она встала, принесла шприц, обнажила его руку, игла вонзилась ему под кожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153