Но сегодня он казался особенно подавленным.
— Хольт, вы знаете дядю Вольцова, генерала? Надо сейчас же что-то предпринять. Вольцова только что арестовало гес-стапо.
Хольта как громом поразило это известие. Его охватил безрассудный страх.
— Я ничего не мог сделать, — донесся до него голос Готтескнехта. — Вы даже неподсудны военному суду — так нелепо все устроене. С точки зрения военного права вы штатские. Зато это делает возможным какое-то вмешательство сверху.
В убежище БКП у телефона дежурил старший ефрейтор. Готтескнехт услал его, затребовал в подгруппе служебный провод и заказал срочный разговор с Берлином. Потом он снова вызвал подгруппу.
— Пожалуйста, барышня, я заказал срочный разговор с Берлином, соедините поскорее со сто седьмой!
У Хольта все путалось в голове. Он спросил через силу:
— А из-за чего…
— Бросьте притворяться! — накинулся на него Готтескнехт. — Кому же и знать, как не вам! Я достаточно изучил Вольцова, он бы пальцем не пошевелил для военнопленного. Это вы натворили, Хольт, больше некому!
— Господин вахмистр, я…
— Да уж молчите! Нечего сказать, хорошую услугу вы оказали товарищу! — Готтескнехт сердился как никогда. — Если бы в этой комедии был хоть какой-то смысл! Но связываться с эсэсовцами из-за русских — это же форменное сумасшествие! И как это вам пришло в голову?
— Я только потом спохватился, чем это грозит, — огорченно сказал Хольт. Жалость обличает малодушие, подумал он. Истребители тоже не жалели нас в то воскресенье. Хоть бы Гильберт пеня не выдал!
Зазуммерил телефон. У Готтескнехта лицо исказилось тревогой.
— Одну минутку, господин полковник! — Он протянул трубку Хольту и прошептал:
— Добейтесь, чтобы к телефону подозвали самого генерала!
— Господин полковник! — охрипшим голосом заговорил Хольт. — У телефона старший курсант Хольт. Нельзя ли мне переговорить с генерал-лейтенантом Вольцовом лично? Дело касается его племянника!
— Убит? — спросил резкий голос.
— Нет, господин полковник! Но дело чрезвычайно срочное. Где-то далеко в проводах раздался сигнал «занято»…
— Сейчас подойдет, — сказал Хольт, понизив голос.
— Скажите ему, — зашептал Готтескнехт, — что Вольцов потому так вышел из себя, что это происходило перед бараками. Скажите, что ему помешали спать или что-нибудь в этом роде. Что это чистейшее недоразумение!
По ту сторону провода раздались шаги. Чей-то спокойный голос произнес:
— Вольцов. Что у вас там случилось?
Хольт, запинаясь, paccказал что и как. На другом конце провода раздался крик:
— Мне, в конце концов, надоела эта канитель! Долго я еще буду возиться с вами, сопляками?
— Господин генерал… — с отчаянием начал Хольт, но генерал-лейтенант был вне себя от ярости.
— Вы что, воображаете, что я господь бог? — Голос зазвучал спокойнее: — Посмотрю, что можно сделать. Все! — В трубке что-то затрещало. Конец, пронесло! Хольт вытер взмокший лоб.
— Гельзенкирхен, кончили? Хольт повесил трубку.
— Что он сказал? — накинулся на него Готтескнехт. Он коротко рассмеялся. — Зол? Еще бы! — Только теперь Хольту стало ясно, что случилось. Если Вольцов скажет, что зачинщик он, Хольт, — арестуют и его, и никакой дядюшка-генерал не вызволит его из беды.
— Что я скажу шефу? — беспокоился Готтескнехт. — И что мы будем делать, Хольт, если придут за вами?
— Господин вахмистр, — сказал Хольт, собрав всю свою волю, чтобы не выдать владевшей им растерянности и страха, — прошу вас сообщить, что истинный зачинщик — я. — Он всей душой надеялся, что Готтескнехт отвергнет это предложение.
— Вы идиот! — отрезал Готтескнехт. — Опрометчивость плюс глупость, Хольт, — это уж чересчур! Вам, конечно, представляется, что вы герой, шутка ли сказать, этакое тевтонское прямодушие!.. Вы что, хотите превратить глупую мальчишескую выходку в заговор с зачинщиками, тайными подстрекателями и уставом? Все это было и остается мальчишеской выходкой, понятно? Вольцов рад любой потасовке, это здесь всем известно. Он дерется с каждым встречным и поперечным — ну и сцепился случайно с эсэсовцем. Повод? Да никакого повода и не требовалось! Он дерется из чистейшего азарта. На этом мы и будем стоять, Хольт! Не было никакого повода! Вольцова может рассердить муха на стене, он рад придраться к случаю. Так оно и было вчера!
— Слушаюсь, господин вахмистр!
— Держитесь этого, если вас спросит шеф или кто другой. Ну что мне с вами делать? — Он задумался. — Лучше бы вам исчезнуть. Если кто спросит, я скажу, что у вас увольнительная. Мы выиграем время, пока генерал даст о себе знать. Завтра утром возвращайтесь. Но будьте осмотрительны, не лезьте на рожон. Подождите меня у «Антона», я расскажу вам, как обстоит дело. А сейчас вам надо исчезнуть.
— Разрешите доложить: старший курсант Хольт увольняется в отпуск на ночь!
— Кто еще знает об этой истории?
— Гомулка, Рутшер и Феттер!
Готтескнехт сокрушенно покачал головой, словно хотел сказать, что все это выше его понимания.
Хольт переоделся и лесом побежал к трамвайной линии. Но ко дороге раздумал и решил идти пешком. Какое счастье, что у него есть Герти! Он позвонил ей, но никто не снял трубку.
Тогда он зашел в пивную по соседству и забился в угол. Может быть, меня уже ищут!
Государственная тайная полиция, гестапо — знакомые слова. Но у Хольта не связывалось с ними сколько-нибудь ясных представлений. Он вспомнил, что Кнак на уроках истории, характеризуя различные национал-социалистские организации, рассказывал им и о тайной полиции. Хольту удалось припомнить даже некоторые его сентенции на эту тему. Государственная тайная полиция — это неумолимый часовой, стоящий на страже внутренней безопасности рейха, кажется, что-то в этом роде. Возродившийся немецкий народ твердо и непреклонно защищает свою расовую чистоту, свое единство и свою мощь от происков всемирного еврейства, опираясь на войска CG и на государственную тайную полицию. Или же: гестапо — правая рука фюрера, она беспощадно пресекает козни врагов рейха. Или еще: если бы в 1918 г. существовало гестапо национал-социалистского образца, революция сутенеров и дезертиров была бы задушена в самом зародыше.
Только сейчас пришло Хольту в голову, что каждая из этих сентенций содержит такие слова, как «неумолимо», «непреклонно», «беспощадно», «пресечь и задушить», и от понятия «государственная тайная полиция» повеяло чем-то грозным и устрашающим. С кем я связался? Какие силы теперь обрушатся на меня? Чем это кончится? Все новые воспоминания, насильственно вычеркнутые из памяти, всплывали в его мозгу. «…Отец Руфи так и не вернулся домой, никто не знает, что с ним сталось…». Это рассказала ему Мари Крюгер: «Никто не знает, что с ним сталось»… »В генерал-губернаторстве эсэсовцы сотнями тысяч уничтожают евреев…».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Хольт, вы знаете дядю Вольцова, генерала? Надо сейчас же что-то предпринять. Вольцова только что арестовало гес-стапо.
Хольта как громом поразило это известие. Его охватил безрассудный страх.
— Я ничего не мог сделать, — донесся до него голос Готтескнехта. — Вы даже неподсудны военному суду — так нелепо все устроене. С точки зрения военного права вы штатские. Зато это делает возможным какое-то вмешательство сверху.
В убежище БКП у телефона дежурил старший ефрейтор. Готтескнехт услал его, затребовал в подгруппе служебный провод и заказал срочный разговор с Берлином. Потом он снова вызвал подгруппу.
— Пожалуйста, барышня, я заказал срочный разговор с Берлином, соедините поскорее со сто седьмой!
У Хольта все путалось в голове. Он спросил через силу:
— А из-за чего…
— Бросьте притворяться! — накинулся на него Готтескнехт. — Кому же и знать, как не вам! Я достаточно изучил Вольцова, он бы пальцем не пошевелил для военнопленного. Это вы натворили, Хольт, больше некому!
— Господин вахмистр, я…
— Да уж молчите! Нечего сказать, хорошую услугу вы оказали товарищу! — Готтескнехт сердился как никогда. — Если бы в этой комедии был хоть какой-то смысл! Но связываться с эсэсовцами из-за русских — это же форменное сумасшествие! И как это вам пришло в голову?
— Я только потом спохватился, чем это грозит, — огорченно сказал Хольт. Жалость обличает малодушие, подумал он. Истребители тоже не жалели нас в то воскресенье. Хоть бы Гильберт пеня не выдал!
Зазуммерил телефон. У Готтескнехта лицо исказилось тревогой.
— Одну минутку, господин полковник! — Он протянул трубку Хольту и прошептал:
— Добейтесь, чтобы к телефону подозвали самого генерала!
— Господин полковник! — охрипшим голосом заговорил Хольт. — У телефона старший курсант Хольт. Нельзя ли мне переговорить с генерал-лейтенантом Вольцовом лично? Дело касается его племянника!
— Убит? — спросил резкий голос.
— Нет, господин полковник! Но дело чрезвычайно срочное. Где-то далеко в проводах раздался сигнал «занято»…
— Сейчас подойдет, — сказал Хольт, понизив голос.
— Скажите ему, — зашептал Готтескнехт, — что Вольцов потому так вышел из себя, что это происходило перед бараками. Скажите, что ему помешали спать или что-нибудь в этом роде. Что это чистейшее недоразумение!
По ту сторону провода раздались шаги. Чей-то спокойный голос произнес:
— Вольцов. Что у вас там случилось?
Хольт, запинаясь, paccказал что и как. На другом конце провода раздался крик:
— Мне, в конце концов, надоела эта канитель! Долго я еще буду возиться с вами, сопляками?
— Господин генерал… — с отчаянием начал Хольт, но генерал-лейтенант был вне себя от ярости.
— Вы что, воображаете, что я господь бог? — Голос зазвучал спокойнее: — Посмотрю, что можно сделать. Все! — В трубке что-то затрещало. Конец, пронесло! Хольт вытер взмокший лоб.
— Гельзенкирхен, кончили? Хольт повесил трубку.
— Что он сказал? — накинулся на него Готтескнехт. Он коротко рассмеялся. — Зол? Еще бы! — Только теперь Хольту стало ясно, что случилось. Если Вольцов скажет, что зачинщик он, Хольт, — арестуют и его, и никакой дядюшка-генерал не вызволит его из беды.
— Что я скажу шефу? — беспокоился Готтескнехт. — И что мы будем делать, Хольт, если придут за вами?
— Господин вахмистр, — сказал Хольт, собрав всю свою волю, чтобы не выдать владевшей им растерянности и страха, — прошу вас сообщить, что истинный зачинщик — я. — Он всей душой надеялся, что Готтескнехт отвергнет это предложение.
— Вы идиот! — отрезал Готтескнехт. — Опрометчивость плюс глупость, Хольт, — это уж чересчур! Вам, конечно, представляется, что вы герой, шутка ли сказать, этакое тевтонское прямодушие!.. Вы что, хотите превратить глупую мальчишескую выходку в заговор с зачинщиками, тайными подстрекателями и уставом? Все это было и остается мальчишеской выходкой, понятно? Вольцов рад любой потасовке, это здесь всем известно. Он дерется с каждым встречным и поперечным — ну и сцепился случайно с эсэсовцем. Повод? Да никакого повода и не требовалось! Он дерется из чистейшего азарта. На этом мы и будем стоять, Хольт! Не было никакого повода! Вольцова может рассердить муха на стене, он рад придраться к случаю. Так оно и было вчера!
— Слушаюсь, господин вахмистр!
— Держитесь этого, если вас спросит шеф или кто другой. Ну что мне с вами делать? — Он задумался. — Лучше бы вам исчезнуть. Если кто спросит, я скажу, что у вас увольнительная. Мы выиграем время, пока генерал даст о себе знать. Завтра утром возвращайтесь. Но будьте осмотрительны, не лезьте на рожон. Подождите меня у «Антона», я расскажу вам, как обстоит дело. А сейчас вам надо исчезнуть.
— Разрешите доложить: старший курсант Хольт увольняется в отпуск на ночь!
— Кто еще знает об этой истории?
— Гомулка, Рутшер и Феттер!
Готтескнехт сокрушенно покачал головой, словно хотел сказать, что все это выше его понимания.
Хольт переоделся и лесом побежал к трамвайной линии. Но ко дороге раздумал и решил идти пешком. Какое счастье, что у него есть Герти! Он позвонил ей, но никто не снял трубку.
Тогда он зашел в пивную по соседству и забился в угол. Может быть, меня уже ищут!
Государственная тайная полиция, гестапо — знакомые слова. Но у Хольта не связывалось с ними сколько-нибудь ясных представлений. Он вспомнил, что Кнак на уроках истории, характеризуя различные национал-социалистские организации, рассказывал им и о тайной полиции. Хольту удалось припомнить даже некоторые его сентенции на эту тему. Государственная тайная полиция — это неумолимый часовой, стоящий на страже внутренней безопасности рейха, кажется, что-то в этом роде. Возродившийся немецкий народ твердо и непреклонно защищает свою расовую чистоту, свое единство и свою мощь от происков всемирного еврейства, опираясь на войска CG и на государственную тайную полицию. Или же: гестапо — правая рука фюрера, она беспощадно пресекает козни врагов рейха. Или еще: если бы в 1918 г. существовало гестапо национал-социалистского образца, революция сутенеров и дезертиров была бы задушена в самом зародыше.
Только сейчас пришло Хольту в голову, что каждая из этих сентенций содержит такие слова, как «неумолимо», «непреклонно», «беспощадно», «пресечь и задушить», и от понятия «государственная тайная полиция» повеяло чем-то грозным и устрашающим. С кем я связался? Какие силы теперь обрушатся на меня? Чем это кончится? Все новые воспоминания, насильственно вычеркнутые из памяти, всплывали в его мозгу. «…Отец Руфи так и не вернулся домой, никто не знает, что с ним сталось…». Это рассказала ему Мари Крюгер: «Никто не знает, что с ним сталось»… »В генерал-губернаторстве эсэсовцы сотнями тысяч уничтожают евреев…».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153