— Тогда в трактире это, честно говоря, произошло помимо моей воли. Я, правда, желал этого, но не так! А иначе поступить не мог, всю жизнь считал бы себя трусом! Я и сейчас не знаю, стыдиться или нет.
Гомулка толстым суком разгребал пламя.
— Раньше мне казалось, что это бывает, как в книгах описывают, — продолжал Хольт. — Любовь и все такое. Как у Новалиса. Ты знаешь, у него есть рассказ… Она — королевская дочь и первая красавица в стране, а он — нищий поэт, живет с отцом в лесу. Отец у него невообразимо ученый — знаешь, вроде мудреца. Певец и королевна тайно любят друг друга. Однажды они гуляли по лесу, вдруг разразилась гроза, и пришлось им укрыться в пещере, где, собственно, все и произошло, от горячей любви, конечно. Принцесса после этого случая побоялась вернуться к отцу в королевский замок и осталась у мудреца и его сына. Король приказывает обшарить всю страну, но тщетно. Проходит год, и молодой поэт приводит беглянку в замок, у нее уже младенец, а поэт сотворил из этой истории песню и поет ее королю. Тот тронут до слез и прощает ослушников. По-моему, повесть чудесная, но в жизни так не бывает.
— Дай-ка сюда соль! — попросил Гомулка. — И часто ты думаешь о таких вещах? — Он снял зайца с вертела, разрезал на части и протянул Хольту кусок дымящегося мяса.
— Интересно, — продолжал Хольт, зубами отрывая мясо от костей, — со всеми ли… идеалами так бывает в жизни, как это случилось с моим Новалисом при первом же столкновении с действительностью? Любовь всегда представлялась мне каким-то торжеством. На самом деле никакого торжества — и даже наоборот. У меня горло сжимается от волнения, когда я слышу по радио воскресный утренник гитлерюгенда. Недавно передавали про молодого добровольца и про опьяняющее чувство самопожертвования, когда отдаешь жизнь за отечество… Или помнишь книжку Зеренсена «Голос предков», Кнак недавно приносил ее в класс: «…пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо… и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: „Все для Германии!..“
— Все объедки бросай в огонь, — предупредил его Гомулка. — Не оставляй костей на земле! Пепел мы потом зароем… Так ты, значит, боишься, как бы с войной не получилось того же, что с любовью? Вольцов считает, что в войне поэзии ни на грош. Это та же наука, говорит он, такая же сухая материя, как химия.
— Да, но когда ты уже преодолел страх и готов принять смерть, помнишь, как это сказано в «Фронтовике» Боймельбурга, — читал, конечно? — только тогда тебя осенит героический порыв!
— Еще какой-то год, и мы сами все узнаем, — сказал Гомулка. Оба товарища растянулись на своих ложах голова к голове.
— Есть многое, о чем ни с кем не поговоришь, — тихо заметил Хольт. — Я раньше думал, что для этого и существуют отцы. С ними можно обо всем толковать.
— Взрослые сами не знают, чего им нужно, — ответил Гомулка. — Сегодня он тебе скажет одно, а завтра другое.
Феттеру не давало покоя их охотничье счастье.
— Как это вам удалось? — спрашивал он уже много дней спустя.
— Очень просто: нажали на курок и поволокли добычу домой, — отвечал Гомулка.
Теперь они три раза в день ели мясо. Вольцов через день поставлял им картофель. Он часами просиживал перед пещерой, погруженный в свои книги, и обдумывал какой-то план, о котором пока никому не говорил ни звука.
Несколько раз он наведывался в отдаленную деревню и возвращался оттуда, накопав молодой картошки. Поля на лесных вырубках охотно посещались черной дичью, но предложение подкараулить там кабана пришлось отвергнуть, так как стрельбу могли услышать в деревне.
У Вольцова был наготове другой план.
— Пора! Нам надо устроить военный совет! Где-то в лесу он наткнулся на уединенный хутор.
— Дом сторожит дворовый пес, его мы, конечно, пристрелим. А затем преспокойно уведем из хлева свинью.
Хольт испугался, зато Феттера это предложенье привело в восторг.
— Свинью? — радовался он. — Настоящую жирную хрюшку?
— Пристрелить собаку — это куда ни шло, — стал доказывать Хольт. — Ну а вдруг нагрянут хозяева!
— Там живут всего-то два старика, — возразил Вольцов. — По-видимому, это лесничество. Они держат двух коров и несколько свиней. Трое из нас заколют свинью и унесут, а двое займутся стариками — не дадут им кричать. А можно и днем выбрать время, когда их дома не будет. У них пшеничное поло на порядочном расстоянии от лесничества. Я там все разнюхал, до мельчайших подробностей.
Хольт слушал и молчал. План Вольцова манил его как увлекательное приключение… И все же… ограбление со взломом и даже вооруженное ограбление… Он сказал веско:
— За это полагается тюрьма. — Земцкий испуганно взглянул на Хольта.
— Какая там тюрьма! — отмахнулся Вольцов. — Не пойман — не вор!
— Это называется реквизиция, — азартно подхватил Феттер. — На войне так уж положено — рек-ви-зировать продовольствие у крестьян. Отец рассказывал, что на Украине наши войска в деревнях выгоняют из дворов весь скот, понимаешь, все поголовье, а не то что одну несчастную свинью, и грузят на машины. Посмей им только слово сказать! Там, где люди сопротивляются, их ставят к стенке.
— Вот видишь, как это делается! — поддержал его Вольцов. — Это будет для нас испытанием нервов и хорошей школой на будущее. Такая предварительная тренировка нам только полезна.
Хольт не мог избавиться от тревожного чувства. Но выйти из повиновения Вольцова? Об этом не могло быть и речи!
— Я, разумеется, пойду с вами, — сказал он. Но он уже думал о том, как избежать неприятных последствий. Он попросту боялся и не таил этого от себя.
— Я залезу на сосну с биноклем и проведу над хутором дневное наблюдение, — услышал он голос Вольцова. — Мы по всем правилам подготовим эту операцию.
Хольт встретился с Визе. Он ушел на реку под предлогом, что хочет на ночь поставить удочки.
Визе сообщил ему много нового. Исчезновение пяти школьников пока не замечено в городе. Считают, что они на сельскохозяйственных работах; Вурм, по-видимому, еще не известил начальство о побеге. Мейснер, рассказал между прочим Визе, лежит в больнице и не явился на призыв. Он сорвался со Скалы Ворона и разбился. Но в городе говорят, что это жених рыженькой Сюзанны так его отделал, он ей проходу не давал. Эта новость сняла у Хольта камень с души.
— Дуче ушел в отставку, — рассказывал Визе. — Он назначил Бадольо своим преемником, а тот в особом воззвании объявил, что Италия будет продолжать войну. По радио сказали, что немецкий народ принял это заявление к сведению.
— Смешно! — сказал Хольт с недоумением. — Ты что-нибудь понимаешь?
Петер Визе пожал плечами. Он также рассказал, что Гамбург бомбили целую неделю. Ночь за ночью. Хольт подумал о своих тамошних родственниках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Гомулка толстым суком разгребал пламя.
— Раньше мне казалось, что это бывает, как в книгах описывают, — продолжал Хольт. — Любовь и все такое. Как у Новалиса. Ты знаешь, у него есть рассказ… Она — королевская дочь и первая красавица в стране, а он — нищий поэт, живет с отцом в лесу. Отец у него невообразимо ученый — знаешь, вроде мудреца. Певец и королевна тайно любят друг друга. Однажды они гуляли по лесу, вдруг разразилась гроза, и пришлось им укрыться в пещере, где, собственно, все и произошло, от горячей любви, конечно. Принцесса после этого случая побоялась вернуться к отцу в королевский замок и осталась у мудреца и его сына. Король приказывает обшарить всю страну, но тщетно. Проходит год, и молодой поэт приводит беглянку в замок, у нее уже младенец, а поэт сотворил из этой истории песню и поет ее королю. Тот тронут до слез и прощает ослушников. По-моему, повесть чудесная, но в жизни так не бывает.
— Дай-ка сюда соль! — попросил Гомулка. — И часто ты думаешь о таких вещах? — Он снял зайца с вертела, разрезал на части и протянул Хольту кусок дымящегося мяса.
— Интересно, — продолжал Хольт, зубами отрывая мясо от костей, — со всеми ли… идеалами так бывает в жизни, как это случилось с моим Новалисом при первом же столкновении с действительностью? Любовь всегда представлялась мне каким-то торжеством. На самом деле никакого торжества — и даже наоборот. У меня горло сжимается от волнения, когда я слышу по радио воскресный утренник гитлерюгенда. Недавно передавали про молодого добровольца и про опьяняющее чувство самопожертвования, когда отдаешь жизнь за отечество… Или помнишь книжку Зеренсена «Голос предков», Кнак недавно приносил ее в класс: «…пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо… и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: „Все для Германии!..“
— Все объедки бросай в огонь, — предупредил его Гомулка. — Не оставляй костей на земле! Пепел мы потом зароем… Так ты, значит, боишься, как бы с войной не получилось того же, что с любовью? Вольцов считает, что в войне поэзии ни на грош. Это та же наука, говорит он, такая же сухая материя, как химия.
— Да, но когда ты уже преодолел страх и готов принять смерть, помнишь, как это сказано в «Фронтовике» Боймельбурга, — читал, конечно? — только тогда тебя осенит героический порыв!
— Еще какой-то год, и мы сами все узнаем, — сказал Гомулка. Оба товарища растянулись на своих ложах голова к голове.
— Есть многое, о чем ни с кем не поговоришь, — тихо заметил Хольт. — Я раньше думал, что для этого и существуют отцы. С ними можно обо всем толковать.
— Взрослые сами не знают, чего им нужно, — ответил Гомулка. — Сегодня он тебе скажет одно, а завтра другое.
Феттеру не давало покоя их охотничье счастье.
— Как это вам удалось? — спрашивал он уже много дней спустя.
— Очень просто: нажали на курок и поволокли добычу домой, — отвечал Гомулка.
Теперь они три раза в день ели мясо. Вольцов через день поставлял им картофель. Он часами просиживал перед пещерой, погруженный в свои книги, и обдумывал какой-то план, о котором пока никому не говорил ни звука.
Несколько раз он наведывался в отдаленную деревню и возвращался оттуда, накопав молодой картошки. Поля на лесных вырубках охотно посещались черной дичью, но предложение подкараулить там кабана пришлось отвергнуть, так как стрельбу могли услышать в деревне.
У Вольцова был наготове другой план.
— Пора! Нам надо устроить военный совет! Где-то в лесу он наткнулся на уединенный хутор.
— Дом сторожит дворовый пес, его мы, конечно, пристрелим. А затем преспокойно уведем из хлева свинью.
Хольт испугался, зато Феттера это предложенье привело в восторг.
— Свинью? — радовался он. — Настоящую жирную хрюшку?
— Пристрелить собаку — это куда ни шло, — стал доказывать Хольт. — Ну а вдруг нагрянут хозяева!
— Там живут всего-то два старика, — возразил Вольцов. — По-видимому, это лесничество. Они держат двух коров и несколько свиней. Трое из нас заколют свинью и унесут, а двое займутся стариками — не дадут им кричать. А можно и днем выбрать время, когда их дома не будет. У них пшеничное поло на порядочном расстоянии от лесничества. Я там все разнюхал, до мельчайших подробностей.
Хольт слушал и молчал. План Вольцова манил его как увлекательное приключение… И все же… ограбление со взломом и даже вооруженное ограбление… Он сказал веско:
— За это полагается тюрьма. — Земцкий испуганно взглянул на Хольта.
— Какая там тюрьма! — отмахнулся Вольцов. — Не пойман — не вор!
— Это называется реквизиция, — азартно подхватил Феттер. — На войне так уж положено — рек-ви-зировать продовольствие у крестьян. Отец рассказывал, что на Украине наши войска в деревнях выгоняют из дворов весь скот, понимаешь, все поголовье, а не то что одну несчастную свинью, и грузят на машины. Посмей им только слово сказать! Там, где люди сопротивляются, их ставят к стенке.
— Вот видишь, как это делается! — поддержал его Вольцов. — Это будет для нас испытанием нервов и хорошей школой на будущее. Такая предварительная тренировка нам только полезна.
Хольт не мог избавиться от тревожного чувства. Но выйти из повиновения Вольцова? Об этом не могло быть и речи!
— Я, разумеется, пойду с вами, — сказал он. Но он уже думал о том, как избежать неприятных последствий. Он попросту боялся и не таил этого от себя.
— Я залезу на сосну с биноклем и проведу над хутором дневное наблюдение, — услышал он голос Вольцова. — Мы по всем правилам подготовим эту операцию.
Хольт встретился с Визе. Он ушел на реку под предлогом, что хочет на ночь поставить удочки.
Визе сообщил ему много нового. Исчезновение пяти школьников пока не замечено в городе. Считают, что они на сельскохозяйственных работах; Вурм, по-видимому, еще не известил начальство о побеге. Мейснер, рассказал между прочим Визе, лежит в больнице и не явился на призыв. Он сорвался со Скалы Ворона и разбился. Но в городе говорят, что это жених рыженькой Сюзанны так его отделал, он ей проходу не давал. Эта новость сняла у Хольта камень с души.
— Дуче ушел в отставку, — рассказывал Визе. — Он назначил Бадольо своим преемником, а тот в особом воззвании объявил, что Италия будет продолжать войну. По радио сказали, что немецкий народ принял это заявление к сведению.
— Смешно! — сказал Хольт с недоумением. — Ты что-нибудь понимаешь?
Петер Визе пожал плечами. Он также рассказал, что Гамбург бомбили целую неделю. Ночь за ночью. Хольт подумал о своих тамошних родственниках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153